Часть третья. Отилия.
У Отилии знатный двухэтажный дом, красный, оттенка планирующих листьев. Красный — самый почетный цвет, его носят только самые важные люди, старейшины. Дом самый большой и самый красивый в поселении, он служит главным зданием администрации. Отилия не хотел туда переезжать после избрания, говорил, что ему нравится дом, что он сам некогда построил, но таков порядок, что старейшины со своими семьями должны жить в этом доме.
Я никогда раньше не был внутри, поэтому и стоял с полдюжины минут, переминаясь с ноги на ногу, в ожидании, любуясь фасадом.
Чего я ждал, не известно даже мне самому, но, как ни странно, я дождался; из распахнутого окна на втором этаже выпала рыжая ткань, я счел это добрым знаком и, подобрав ее, направился в дом старейшины.
Дом внизу практически не обставлен: пустота, в лучах света тают снопы пылинок. Пыль, похоже, была единственной мебелью во всем доме. Здесь было странно тихо, настолько, что слышишь стук чужого сердца лучше собственного дыхания.
Я старался идти как можно тише и смотрел только под ноги, чтобы не нарушать эту царственную тишину и упрямо шел на звук. Когда я поднялся наверх, то был очень удивлен: первый этаж явно не был жилым, ну а второй был хорошо обставлен, в нем чувствовалось многолетнее присутствие человека. Я встал и начал осматриваться, здесь было уже не так светло, как внизу, но тишина перестала быть такой вязкой — я перестал слышать свое дыхание и стук чужого сердца, на который я шел.
— Отдай ткань, мальчик, а то совсем замусолишь,— голос шел, определенно, справа.
Я повернулся и посмотрел в глаза Отилии.
— Она выпала из вашего окна,— сказал я, протягивая тряпицу.
— Но ты же не за этим пришел, так?
— Да,— кивнул я.
— Может расскажешь, зачем тебе я понадобился? Или мне пытки устроить, чтобы ты озвучил суть проблемы?— Отилия улыбался ртом, но глаза сохраняли то же самое бесстрастное выражение.
— Да. Я… спас человека,— я опустил взгляд.
— Вот как? И кто это был?— старейшина заметно оживился.
— Это был мой друг, Лагуз. Самый близкий мне человек после матери. Почему же это плохо?
— Как тебя зовут, мой мальчик?
— Ингуз.
— Садись, Ингуз, рядом. И расскажи мне все, что приключилось.
Рассказывал я недолго, но очень, даже слишком, эмоционально, периодически срываясь в крик.
Выражение лица Отилии по ходу моего рассказа несколько раз менялось, но глаза были все так же спокойны и равнодушны. Тело не двигалось вовсе, только мимика, создавалось жутковатое впечатление, что лицо его живет своей отдельной жизнью, а глаза уже давно умерли.
— Понимаешь, спасти человека, не важно, какого — это не плохо,— сказал он, когда я окончил свое повествование.
— Но почему тогда все говорят, что это плохо? Почему нас приучают к этому с пеленок, толком не объясняя почему???
— Потому, что спасти человека страшно. И не перебивай,— спокойно ответил он,— я тебя выслушал, теперь ты слушай меня.
— Хорошо,— согласно кивнул я.
— Понимаешь, если ты спас человека, то ты умрешь его смертью. Неизвестно когда это произойдет, видимо, когда придет твое время, но ты обязательно умрешь от Падучего Камня. Так уж заведено. Теперь ты знаешь, как ты умрешь. Это тяжкое знание, многие люди из тех, кто спасал кого-либо, даже случайно, как ты, сходили с ума. Они шарахались от лесов или рек. Ну, в зависимости от того, где они спасли кого-то. Всех детей учат тому, что спасать других плохо, потому что не желают своим детям безумия. А теперь ступай, мне нужно отдохнуть. Ты уже большой мальчик, тебе уже семью заводить можно, живи своей жизнью. Падучие Камни не так часто летают на землю. А это значит, что ты проживешь долгую жизнь.
— Расскажите мне про Падучие Камни,— я захотел знать больше о своей смерти, раз уж узнал что-то.
— Нет-нет. Я устал, оставь меня.