Рома подошёл к ёлке и дотронулся до её колючей ветки. Пальцы тут же склеились от липкой смолы. Ёлка была. Ура. Настоящая, высокая, задевающая макушкой потолок, она стояла, наспех втиснутая между шкафом и стеной. В этом году родители всё никак не могли купить ёлку – то нет ёлок, то нет денег, то некогда, то надо с братом посидеть, - и Рома уже почти смирился с мыслью, что на этот новый год ёлки у них не будет. Но она была. Была и вкусно пахла хвоей, лесом и морозом.
Родители пообещали нарядить её вечером, а сейчас снова ушли в магазин, закупать мандарины и другие вкусные дефициты, заперли Рому в квартире, лишив его возможности спуститься на этаж к девочке, живущей по соседству, и похвастаться ей неожиданно приобретённой под самый новый год ёлкой. Как же, кому-то ведь надо было следить за братом. Костя с утра набегался во дворе и сейчас спал в своё удовольствие в соседней комнате. Он так устал, что даже не сумел толком раздеться, и Роме пришлось самому стаскивать с сонного младшего всю одежду, в которую родители упаковали любимого сына, прежде чем выпустить его на улицу. Костя спал, периодически шмыгая простуженным носом, и за ним совсем не нужно было следить.
Сиди теперь тут взаперти. Рома оттянул от шеи воротник нового колючего свитера. Было жарко, но снимать мама запретила: «сам простудишься, ещё и Костя увидит, как носишься полуголый, тоже захочет». Конечно, иногда Рома был очень даже не против того, чтобы ослушаться мамы, но только послушным детям дед Мороз дарил на новый год железную дорогу, поэтому Рома продолжал мучиться от жары. Но… окно открывать ему ведь не запрещали? Конечно, запретили бы, если бы предположили, что ему придёт в голову такая мысль, но не запретили. Рома подошёл к окну, приподнялся на цыпочки и оторвал от рамы длинную полоску бумаги, которой отец на зиму заклеивал окна. Повернул ручку и улёгся животом на подоконник, жадно вдыхая приятный, свежий, обжигающе-холодный воздух.
На подоконнике лежал снег, и Рома тут же погрузил в него ладони. Рукам стало очень холодно, он слез с окна и обхватил ладонями батарею. Очень горячо. Снова в снег – снова очень холодно.
А на улице было красиво. Редко проезжали машины, проходили люди, кто-то нёс ёлку – тоже ждал до самого последнего дня, те немногие дети, которых родители отпустили гулять в темноте, копошились в сугробе у парадной. Рома понял, что он уже опасно перевесился через подоконник, и быстро забрался обратно в комнату, тем более уже было совсем не жарко. Обернулся и увидел в дверном проёме Костю. Видимо, младший проснулся совсем недавно, его волосы были растрёпаны, на щеке отпечатался сед ладони. Костя улыбнулся:
- А что ты делаешь?
- Ничего, - Рома отошёл от окна. – Иди спать.
- Я уже не хочу.
- Всё равно иди, - Рома попытался вытолкать брата из комнаты насильно, но Костя протестующе завизжал, готовясь заплакать, и Рома сам вышел из комнаты, напоследок сильно толкнув брата в спину. – Ну и ладно, раз ты такой умный…
Он прошёл на кухню и открыл холодильник. Там стояло много всего вкусного, но всё это было на праздничный стол, и мама не разрешила ничего есть. Найдя на полке плавленый сырок в серебряной бумажке, Рома взял его. Долго размазывал сыр по хлебу. Долго жевал бутерброд. Долго мыл ножик под холодной водой. Долго убирал ножик в ящик, смахивал со стола крошки. Он же знал, что непоседливого младшего брата ни за что нельзя оставлять в комнате с открытым окном.
Он вышел из кухни. Заглянул в комнату с ёлкой. Оттуда тянуло холодом. Кости там не было. Рома прошёл в спальню. На кровати были разбросаны Костины свитера и рейтузы – он сам их поленился убрать, когда раздел младшего. Одеяло было сброшено на пол.
Только убедившись, что Кости нет ни в коридоре, ни в ванной и ни в туалете, Рома приблизился к окну и перевесился через подоконник, глядя вниз.
Может быть, если бы под их окнами были сугробы, удар о землю был бы не таким опасным. Но как раз этим утром дворники убрали весь снег – чтобы было легче ходить.
***
Разумеется, только Лера была способна на такую подлость – увезти Владика к бабушке за двести километров и только тридцать первого декабря сказать бывшему мужу, что сын, к сожалению, не сможет встретить с ним новый год. На мгновение Роман почувствовал острое желание швырнуть телефон в стену, но через секунду просто поставил его на стол рядом с пепельницей. Времена, когда он так яростно реагировал на плохие новости, давно прошли.
За окном сыпал снег. До нового года оставалось ещё семь часов, ещё можно было напроситься в гости к кому-нибудь из бывших одноклассников, сокурсников или коллег, но было очень лень суетиться. Да и настроения отмечать не было. Ради Владика он бы ещё изобразил радость, взорвал бы с ним пару-другую хлопушек, сходил бы на главную площадь, чтобы сын посмотрел на семиметровую ёлку. Но раз не надо, значит ему тем более не надо. Роман, не выключая света, улёгся на диван. Хоть выспится.
Его разбудил звонок в дверь. Громкий, но короткий. Роман открыл глаза. Звонок повторился и тут же снова оборвался. Обычно так звонил Владик – он ещё не доставал до кнопки, поэтому подпрыгивал и со всей силы нажимал на неё, надеясь, что громкость его звонка компенсирует непродолжительность. Он, конечно, в свои пять лет не думал такими словами, но звонил именно так.
Пока Роман размышлял о том, что неужели у Леры проснулась совесть, и она всё-таки решила привести Владика к отцу, в дверь позвонили ещё раз. На этот раз звонили долго и упрямо. Роман усмехнулся, выходя в коридор. Конечно, это Лера. Разозлилась, что он не открывает дверь, вот и трезвонит.
Роман распахнул дверь, и только тогда звонить перестали. На пороге стоял ребёнок трёх-четырёх лет. Несколько мгновений потребовалось Роману, чтобы понять, что это не Владик. У его сына никогда не было такого некрасивого вязаного свитера – Лера старалась одевать Владика как куклу. Такой свитер был у него самого почти тридцать лет назад. А потом…
Светловолосый мальчик поднял голову, и Роман попятился. Рванулся было закрыть дверь, но ребёнок уже зашёл в квартиру.
От него не веяло холодом, он не был бесплотным, его глаза не светились странным голубоватым сиянием. Обыкновенный мальчик в свитере и заштопанных колготках вошёл в его квартиру, но Роман вскрикнул от ужаса.
И тут же закричал ещё громче, потому что не услышал своего собственного голоса.
Он не пытался сопротивляться. Повинуясь молчаливому взгляду своего младшего брата, он спиной вперёд прошёл в гостиную, не смея отвести глаз от ребёнка. Только его руки судорожно цеплялись за дверь, за скатерть, за кресло, только губы пытались звать на помощь. А сам он шёл к окну.
Открыл его, на мгновение отвернувшись от ребёнка.
Тут же повернулся снова. В спину ударил морозный воздух, по рукам побежали мурашки. Мальчик кивнул и чуть заметно улыбнулся.
Роман встал лицом к тёмному-тёмному небу за окном. Шёл снег, снежинки залетали в квартиру и ложились к нему на плечи.
Горшок с геранью упал с подоконника и разбился. А… это он сам его сбросил.
Он улёгся животом на подоконник, хотя уже давно стал взрослым, и чтобы выглянуть в окно, ему достаточно было просто наклониться. Но, наверное, именно так в это же окно почти тридцать лет назад выглянул четырёхлетний белокурый мальчик, пока его брат возился на кухне. Когда тебе четыре года, ты только так можешь посмотреть, что там внизу.
А потом он потянулся к сосулькам у соседнего окна. Они длинные, прозрачные и красивые, в них так волшебно отражаются фонари…
Пальцы Романа судорожно пытались схватиться за подоконник, но он высовывался из окна всё дальше и дальше.
Чуть позже он точно также потерял равновесие.
Может быть, если бы под окном был снег, удар бы не был таким опасным.