Глава пятая. Перс.
Часть первая. Потеря, не совместимая с жизнью.
Светило умирало, беспомощно уползая за горизонт, в жалких попытках оставить в покидаемом мире хоть что-то после своего исчезновения. Лучи света затухали, хватаясь за собственные отражения яркими бликами на водной глади и окнах домов. Это была грустная, ежедневная и совершенно бессмысленная борьба за выживание и без того вечного жителя небосвода. Тонкие пальцы на ветвях деревьев шумно аплодировали, шелестели напыщенную прощальную речь, исполненную тоски. Склонялись к воде, пытаясь прикоснуться к ярким отблескам издыхающего властителя огня. Река вздымала свои волны, пытаясь ухватить солнечный свет всей своей поверхностью, вбирая в себя горькие слезы дождевых облаков. Опечаленные цветы смыкали свои лепестки, приготавливаясь умереть вместе с последними лучами света. Края сверкающего небесного диска плотно обволакивали рыдающие облака, скорбевшие об уходе солнца, которое пыталось сжечь эту пелену, прикрывающую его величие. Но облака неумолимо плыли траурной процессией над миром, провожая светило в последний путь, уже далеко не в первый раз.
На закате я стала летящей пылинкой, которую несло ветром, часто меняющим направление, и я двигалась то очень быстро, то слишком медленно. Я, то опускаясь, то, напротив, поднимаясь очень высоко, проносилась мимо множества людей, домов, дорог и рек. Видела, как роятся в своем целеустремленном движении совсем крохотные человечки. Наблюдала, как листва, опадая с ветвей деревьев, взмывает вверх, чтобы плавно спланировать вниз, к земле. Я была немножко похожа на эту листву, меня точно так же несло вперед, назад или вбок совершенно без какого-то ни было согласия с моей стороны. Но к листве, в отличии от меня, применялись законы физики, листья имели вес, и они все-таки опускались на землю, обретая покой. Ну а я, невесомая, все так же неслась по небу, рассматривая происходящее подо мной с высоты птичьего полета. Там, внизу, было то, чего бы мне очень хотелось сделать: нарвать букет цветов, пробежаться по скользкой после дождя мостовой или постучать в окно какому-нибудь незнакомцу. Я могла бы испечь пирог или рыдать часами напролет, гладить траву или поздороваться с прохожим, поцарапаться о колючие кусты или читать о чем-нибудь очень возвышенном, сидя в кресле у камина. Я бы очень хотела, но не могла.
Я не чувствовала ни боли, ни усталости, ни голода, но больше всего меня обескураживала невозможность контролировать собственное движение. Все эмоции незаметно куда-то улетучились, оставляя свое законное место только одному чувству, которое тотально поглотило всю мою суть. Это был страх, беспощадный, нечеловеческий и величественный страх. Мне было страшно, что я больше никогда не смогу посмотреть на мир своими глазами в обрамлении пушистых ресниц, что я никогда больше не почувствую вкус еды и никогда не прикоснусь к другому человеку. Не почувствую запахов, не смогу взъерошить волосы пятерней, сказать что-либо, перекатывая звуки в гортани. Я совершенно ничего не могла сделать, меня несло вместе с потоком воздуха. И единственное, что осталось при мне моего, такого теплого и человеческого — это мои мысли и мой животный, невыразимый ужас. Я боялась и дальше оставаться никем, окончательно лишившись своего тела.
Я очнулась в полной темноте, столь густой и ощутимой, что ее можно было потрогать. Она обволакивала меня со всех сторон так плотно, что невольно хотелось задержать дыхание, чтобы ненароком не вдохнуть эту мерзость. Но я понимала, что отсутствие дыхания очень вредно для здоровья, поэтому попыталась отмахнуться от этих навязчивых губительных мыслей. Чтобы развеять свои сомнения по поводу тьмы, я сделала глубокий вдох, но он застрял в горле, и я подавилась тягучим воздухом, почувствовав собственное тело. Я немедленно принялась поочередно перебирать пальцами по волосам, плечам, коленям и лицу. От переизбытка чувств я повалилась на спину и облегченно заплакала.
Я не знаю, сколько времени я провела, бессмысленно улыбаясь сквозь слезы, но моя радость по поводу вновь обретенного, вполне ощутимого, человеческого тела была беспардонно прервана.
— Пойдем со мной,— позвал чей-то голос. Я открыла глаза и увидела мерцающий силуэт женщины.
— Кто ты и куда зовешь меня?— спросила я.
— Неужели ты меня не помнишь?— вопросительных интонаций в голосе не было, он вообще был начисто лишен эмоциональной окраски.
— Нет, но твой голос кажется мне знакомым,— ответила я честно. Тогда силуэт приблизился еще ближе, настолько, что я смогла четко различать черты призрачного лица. Это была моя утонувшая подружка по имени Уруз.
— Узнала,— утвердительно сказала она,— ты теряешь тело, пойдем со мной, тебе нечего делать среди живых.
— Но я не умерла! И я снова в своем теле!— воскликнула я, пытаясь всплеснуть руками, но рук больше не было. Мое тело бездыханно лежало на кровати, а я зависла над ним, глядя в свое собственное лицо со стороны.
— Пойдем со мной,— еще раз попросила она.