8. 日记 the diary
(Дневник)
Эти воспоминания, они душат меня, словно живые, их мерзкие влажные и холодные пальцы прикасаются к моей коже, вызывая груду мурашек. Они трогают меня за плечи мертвой хваткой впиваясь в плоть, держат так сильно, что кажется — сейчас мои кости сломаются, рассыпавшись на миллиарды песчинок. Они запутываются в моих волосах и ложатся на резину автомобильных покрышек, которые давят меня ежесекундно. Сердце стучит, отсчитывая секунды моих многочисленных ошибок и поражений, заставляя вспоминать больше, красочнее и сильнее. Хочется обхватить голову руками и, забившись в угол, накрыться ветошью, не выглядывать, в страхе быть найденной. Но от этих скольких ледяных пальцев воспоминаний никуда нельзя скрыться, просто не существует такого места на земле, где бы они меня не достали. И никогда не будет передышки, ведь я прекрасно понимаю: в том, что весь этот ужас происходил со мной, виновата только я — никто больше. И боль сожаления охватывает меня с новой силой, еще чуть-чуть и я начну задыхаться, расцарапывая свое горло руками, ломая ногти об ключицы, вырывая бесполезные волосы, чтобы хоть как-то начать дышать. Заменять эту чертову душевную боль физической, разрезать свои руки и бедра, только, чтобы эти воспоминания уже оставили меня, не трогали. Сломанные ногти и кровавые раны не спасут, не дадут даже передышки, я их даже не замечу, метаясь в собственных отражения страха, на гранях сумасшествия, раскрывая рот, как глупая рыба, в попытке глотнуть хоть немного воздуха. Я не могу дышать, я не умею, я разучилась, мне страшно и больно. И никуда не деться и не сбежать от этой ноющей безжалостной боли. Потому что она внутри.
Я курю десятую сигарету подряд, плечи и бедра расцарапаны, я вся в крови и мне безумно страшно. Я стряхиваю пепел на пол, потому что у меня нет пепельницы и тушу сигареты об свои ладони, чтобы было хоть немного легче. Я запихиваю окурки в свои воспоминания, но они становятся только гаже. Я хочу, чтобы они меня забрали совсем, чтобы я сошла с ума и не стояла больше у края пропасти. Пусть на мою голову свалится наковальня и я уже упаду в зияющую чернотой бездну. Я бы давно по-настоящему покончила с собой, но я слишком слаба, чтобы так умирать. Я хочу, чтобы меня убили, чтобы избавиться от этой боли, которую невозможно терпеть. Она никуда не уйдет, только затаится до следующего, еще более жестокого, раза, когда я уже, наконец, смогу выковырять свои вены пилочкой для ногтей. Или осколок от зеркала, которое я разрисовываю черным маркером и бью, не вынося собственного отражения, отлетит мне прямо в глаз, и я уже успокоюсь.
Я все время вижу свою случайную смерть, это со мной с самого раннего детства. Я поскользнусь на лестнице и сверну себе шею, разобьюсь под ближайшей лихой машиной на светофоре, или меня догонит маньяк. Я бежала, бежала изо всех сил, не понимаю зачем я тогда так быстро бежала. Я всегда страшилась смерти и желала ее одновременно. Потому что ничего хорошего не происходит. И бога нет, его просто не может существовать. Я скорее поверю в то, что наша жизнь — более развитый аналог симс, где игрок-садист, может бросить тебя, даже не включив свободную волю, и ты будешь лежать на полу и подыхать от того, что ничего не можешь сделать ни с собой, ни с окружающим миром. И махать ему руками, глядя вверх бессмысленно — ему не понравился твой характер или мордашка. Чтение молитв — такой же бред, ведь мы не слышим своих персонажей, которые просят сделать их жизнь лучше. Когда в твоей жизни пройдет уже пару лет, тебе позволят иметь свободную волю и жизнь наполнится красками и действием, возможно, игрок даже поиграет за тебя, сделав твою жизнь капельку лучше, а потом снова выбросит на помойку, чтобы не мозолил глаза, и ты умрешь от безысходности. Я не верю в бога, потому что он не может быть так жесток. А вот люди жестоки. Даже слишком.
Кажется, будто я в каком-то лесу у заброшенной железнодорожной станции. Мне хочется реветь навзрыд, но я не могу, я не могу даже нормально дышать, утопая в вязком ужасе, который окутывает меня, словно черная вода. Ужас застилает мои глаза и моя боль выплескивается из глаз двумя солеными дорожками, расчерчивая лицо на три ровных части. Я сдавленно кричу, мне не хватает воздуха, я не могу так больше, не могу это вспоминать. Слишком больно, слишком страшно, слишком уродливо и слишком мерзко. Я не сделала ничего плохого, так почему это все со мной происходит? Чем я это заслужила?
Этих маньяков, это распоротое почти надвое в юности тело. Я не могу ходить на пляжи, боюсь, что кто-то увидит или кто-то захочет дотронуться до меня. Будет тыкать в меня пальцем смеясь на моим болезненным уродством. Я боюсь всего на свете, я такая трусиха. У меня был нервный срыв и меня пять месяцев держали в психушке, пичкая какими-то полунаркотическими лекарствами. А когда вышла, попав в не слишком хорошую компанию, подсела уже на настоящие наркотики. Тот гребанный урод не мог удержать меня своим обаянием или чем-то в таком духе — он был страшным и непривлекательным, в нем не было ничего, что могло бы меня хоть капельку заинтересовать. И поэтому он привязал меня к себе с помощью наркоты. Я сидела на котором поводке и дрожала от наслаждения каждый раз, когда мы виделись, а виделись мы куда как часто. Под таблетками тебе все равно, кто рядом, остаются лишь физические ощущения, тактильность. И даже его мерзкие кривые толстые пальцы, вечно потные ладони и отвратительный голос были для меня чем-то неземным, что я влюбилась в него. В редкие минуты ясного ума, я понимала, что попала в ужасное положение, но наутро все повторялось снова. Пока не случился передоз. И я снова загремела в лечебницу.
Он — это то единственное и светлое, что было на моем пути, больше ничего. Я сильно испортила ему жизнь, но Он мирился со всем и прощал меня, даже когда я причиняла Ему сильную боль и могла сорваться. Он поставил меня на ноги, сделал хоть немного похожей на человека. Я почти Его собственность, живая собственность, ведь я обязана Ему жизнью и люблю Его больше смерти. Мне не нравится слово «
любовь». Такие огромные чувства нельзя называть, назовешь — потеряешь, как гвоздь вобьешь, поэтому я вычеркну его везде и даже в дневнике, написанном кровью и слезами. Нет, я пишу обычной шариковой ручкой, вручную, но эта писанина выворачивает меня наизнанку, показывая все мои гнилые внутренности наружу, которые никто не должен видеть, никто. Я не покажу Ему моих дневников, Он не должен видеть этой боли. Я не хочу причинять Ему страданий, довольно того, что я сама настрадалась сверх меры.
Кошмаров много, они снятся каждую ночь, по несколько штук за раз и следующий гораздо страшнее предыдущего.
Этот заброшенный отель, в котором стены покрыты стеклянными шприцами в металлической оправе, они летят прямо на меня, напоминая еще раз о том, до чего я могла докатиться и обязательно бы докатилась, если бы не Он. Он мой спаситель, мой принц на белом коне. Без Него не было бы меня. Без Него я была не я, просто не существую. Без Него нет ничего. Когда я думаю о Нем, шприцы и ножницы прекращают лететь на меня. Боль, рождавшаяся во в брюшной полости, как будто кто-то там бешено вращает железным прутом, наглая, острая и невыносимая слегка затихает. Я сдаже смогу начать дышать, если очень постараюсь. Почему я всегда начинаю дышать? Лучше бы умерла от недостатка кислорода.
Меня пригвоздило к грязной стене в обрывках цветочных обоев, я вижу как открывается дверь ближайшего номера. Ко мне идет он, этот азиат, который захватил мое тело, который выбивает из меня душу, словно пыль из ковра, я не хочу больше этих снов, я не хочу вспоминать.
Разбиться на машине, въехав в грузовик, везущий белоснежную напольную плитку. Размазанные мозги будут смотреться красиво на белой керамике. Кроваво-кафельная нежность напоследок.
В те редкие дни, когда уходит ужас и безмолвная апатия, я иногда вижу нормальные человеческие сны, а не бесконечные кошмары, но это бывает так редко. Я помню только один сон и там был Он.
Я лежу на асфальте, расплескав свои длинные волосы по дорожной поверхности, ноги-руки врозь, силуэт образует звезду. Асфальт теплый, потрескавшийся, сквозь трещины этого искусственного покрытия прорастает нежная зеленая трава и даже какие-то мелкие желтые цветочки. Ослепительно голубое небо, растерзано пушистыми лоскутами облаков, солнце без устали слепит глаза. А где-то в густой траве, неподалеку поют кузнечики свою бесконечную однообразную песнь. Так хорошо и спокойно лежать на заброшенной с десяток лет назад взлетной полосе. Мысли не тревожат, только кузнечики и яркие цветы цвета солнца, пробивающие толщу асфальта привлекают внимание. Иногда кажется, что если я буду лежать на дороге слишком долго, то трава начнет прорастать насквозь через меня. Но это дурацкие мысли, я гоню их прочь, поворачивая голову направо. Справа, точно в такой же позе, лежит Он, щурясь от солнечных лучей. В этот момент Он касается моей руки и поворачивается к мне, наши взгляды встречаются. Мы смотрим друг на друга настоящую вечность. Время теряет свой смысл, когда вы лежите вот так рядом и смотрите друг на друга на старой взлетной полосе под палящим солнцем. Он аккуратно, чтобы не нарушить гармонии этой картины, придвигается ко мне, медленно и спокойно. Наши губы соприкасаются, я чувствую Его запах и солоноватый привкус губ. И время снова растягивается, продлевая эти мгновения на целые эпохи всего лишь для двух людей.
Есть Он, есть я, солнце, лето, кузнечики в траве, желтые цветочки и взлетная полоса. И так было всегда.
__________
Бонусы
смотреть
1024x576
Тот же дым
В воспоминанья я запихаю окурки,
Оскверняя их запахом тлена.
Отбив по ним такты мазурки,
Их сжигаю. Горят, словно сено.
Воспоминанья я буравлю чертами,
Касанием стержня, чернилами бью.
И дым промеж пальцев, между руками,
А я его нежно, как птицу, ловлю.
Воспоминанья скрыты в дереве рамы,
Боязливо таятся в сколах камней...
Что сильнее: доска или камень?
Оказалась сильней? Да, я сильней!
Aisgil 2005