Шло время. Дни складывались в недели, недели в месяцы, месяцы в годы… Описывать и даже вспоминать все тяготы, выпавшие на нашу долю нет никакого желания. Да и смысла не имеет. Были те, кому было гораздо труднее и морально и физически. Те, кому уже некого было ждать, и для кого исход войны был уже безразличен. Те, кто потерял надежду. А это было самым главным, потому что кроме надежды рассчитывать ни на что не приходилось.
Письма приходили очень редко. Порой они задерживались на несколько месяцев. И все что нам оставалось – это судорожно просматривать нерегулярные листовки со списком погибших и опознанных. А сколько было неизвестных и пропавших без вести. И всегда оставалось это гнетущее чувство неопределенности, жить с которым, не имея надежды на лучшее было просто нельзя.
Я работала. Правда, не в полую силу. Я с удовольствием ездила бы с гастролями на фронт, но мое здоровье и невозможность оставить одних Таню и Максимку, не позволяли мне этого. Поэтому я продолжала работать в консерватории и насколько могла старалась поддерживать искусством голодных, холодных москвичей. Хотя, гастроли могли бы мне принести долгожданную встречу с мужем и сыном.
Полина, как и планировала, оказалась там же где и Сергей. И насколько я могла судить, они продолжали оставаться вместе, потому что неизменно, в каждом письме Сергея, Поля своей рукой писала пару строк. Обычно справлялась о нашем здоровье, интересовалась тем, как рос Максюшка и передавала приветы.
С Сократом связаться было проще, он был уже гораздо ближе и после испытаний танка был переведен практически в тыл. Однако и этот тыл мог в один миг обернуться передовой, поэтому, конечно, ни о каком спокойствии речи не шло.
И каждый раз, вынимая из кроватки своего внука, я думала о том, суждено ли ему увидеть когда-нибудь тех людей, которые подарили ему жизнь, а его – жизни.
Надо сказать, что, несмотря на все тяготы войны, жили мы довольно сносно. Я, как заслуженный деятель культуры, получала дополнительный паек и это позволяло нам не только жить почти не голодая, но и помогать соседям – таким же несчастным женщинам как и мы.
В особо острые моменты переживаний и страха, мы спасались чем могли. Я посвящала время внуку, а Танюшка старалась успокоится за своим неизменным мольбертом.
Максимка был нашей отдушиной. Он быстро и хорошо рос, правильно развивался. И уже скоро нам пришлось следить, чтобы малыш не побил оставшуюся целой после бомбежек посуду и не рассыпал ставшей на вес золота крупу.
Макс напоминал мне Таню. Именно её, а совсем не Сергея, потому что тот был спокойным, уравновешенным ребенком, тогда как его сестра была невероятной непоседой и уследить за ней было практически невозможно.
Мальчик все больше начинал походить на Полину – те же большие серые глаза, светлая кожа, тонкие черты лица. От отца ему достались только темные волосы. Но даже это не делала его чужим для меня. Максюша был нашем счастьем, нашем светом в оконце.
Только жаль, что в его начинающем оформляться лексиконе не было пока слов «мама» и «папа». Первым словом моего внука было «Тася», а потом «баба». Танюшку он упорно отказывался называть иначе даже когда начал уже довольно хорошо произносить слова. Она так и осталась для него Тасей.
Иногда я с ужасом представляла, что он так и не сможет никогда сказать два самых дорогих слова в жизни каждого человека. Вернее, того, что ему эти слова не к кому будет применить. И хотя мы с Таней постоянно говорили с Максюшей о его родителях и рассказывали о том, что скоро они вернуться и будут вместе с ним, было видно, что слова эти оставались для ребенка чем-то непонятным, необъяснимым, а родители представлялись какими-то сказочными персонажами.
Я до слез уверяла саму себя, что мне не придется позднее приучать малыша к мысли о том, что его родители так и не вернутся, как сейчас я уверяю его в обратном.
Все наши будни были пропитаны домашними хлопотами. Эти хлопоты помогали мне отвлекаться от происходящего на улице, за пределами нашего маленького дома. Готовка завтрака вообще представляла собой увлекательное занятие, потому что каждое утро мне приходилось решать вопрос о том, как из ничего сделать что-то. Обеда у нас с Таней вообще часто не было. Мы старались экономить и отдавать побольше Максимке. Ведь он растет, ему нужно хорошо питаться. Насколько это вообще возможно.
И постоянно присутствовал страх. Каждый день мы просыпались с мыслью о том, что сегодня может придти почта и в этой почте может быть что-то страшное. Мы видели, что было с нашей молоденькой соседкой Зоечкой, когда она получила похоронку на мужа. Они поженились весной, за пару месяцев до начала войны. Мы все гуляли на их свадьбе. Желали им счастья в долгой семейной жизни и здоровых детишек. Зоя очень хотела малыша, она надеялась как можно скорее забеременеть. И её муж, молодой, совсем мальчишка, всего на пару лет старше моего Сережки, тоже хотел детей. Они любили друг друга, были молоды и счастливы. А теперь… Вдова. Двадцатилетняя вдова.
Она пришла к нам на ватных ногах и размазывая слезы по лицу показала письмо. Татьяна сначала не поверила. Почему-то разозлилась на почтальона, сказала, что этого не может быть…
Но так было. И уже через пятнадцать минут мы отпаивали Зою валерьянкой и чаем. Девочка впала в историку. Она упала на пол и стала биться головой. Она ничего не слышала и не понимала. Только выла. Это было страшно.
Я увидела глаза моей дочери в тот момент и поняла, что ей как никому другому близка сейчас эта боль. Ведь и она могла не дождаться из ада своего возлюбленного.
Каждый день Таня навещала Людмилу Александровну, маму Гоши. Бедная женщина тоже осталась одна - вдова, отправившая сына на войну. Благо, недалеко жила её младшая сестра, да Таня забегала как по расписанию.
В остальном же мы жили нашим Максимкой. Мне иногда кажется, что если бы его не было, то мы бы с Таней не выжили. Сломались бы. А ради него мы готовы были выдержать все.
Ребенок ведь не осознает грозящую опасность. Он живет и радуется каждой минутке. Дышит воздухом, щурится на солнышко. Ему все интересно, он намерен узнавать все больше нового и его жажда жизни расплескивается через край, обильно орошая окружающих его людей. Нельзя, растя ребенка, не поддаться его солнечному детскому оптимизму. Нельзя не захотеть прожить с ним новую интересную жизнь.
Иногда, я подходила к спящему Максимке и дотрагивалась до его теплого маленького тельца, гладила по шелковистым волосикам. Я как будто подпитывалась его энергией, у меня вновь появлялась желание жить и силы ждать.
Максимка рос веселым и любопытным. Любимым его занятием было играть в прятки с тетей.
Я смотрела на него и думала, какие же дети беззащитные. Ведь любой малыш искренне уверен, что если он закрыл личико ладошками, то уже хорошо спрятался и его никто не найдет. И как объяснить ему, что такой камуфляж не спасет от врагов, которые с ним не играют? Жутко. Жутко страшно.
Поэтому часто я поднимала Максимку с пола и крепко-крепко прижимала к себе, чтобы почувствовать, что он здесь, со мной. И что пока мое сердце бьется, я буду защищать его как волчица.
И не только я. Моя маленькая нежная художница, моя Танюша, за эти годы превратилась в стойкую, взрослую женщину. Так много боли и понимания было в её глазах, что я с трудом вспоминала о том, что ей ещё нет и семнадцати.
Школы, конечно, работали не в полную силу, художка вообще закрылась и в её здании был организован госпиталь. Но Таня продолжала по мере сил свое образование. Она училась сама. То что им не могли дать в школе, потому что не было преподавателей, а иногда и времени на уроки, она учила сама. Сидя на полу, и перемежая свои занятия играми с Максимкой, Таня скрупулезно изучала строение молекул и заучивала химические формулы.
Меня удивляло её упорство. Ведь она давно для себя решила, что её жизнь будет связана с рисованием, что по окончании школы, она будет поступать в Художественный институт. Зачем, зачем ей, в такое сложное время, нужно изучать какие-то сторонние науки? Я даже задала ей этот вопрос. На что получила исчерпывающий ответ: «Не хочу быть Шерлоком Холмсом, мам – ответил мой разумный ребенок. – Если буду знать только то, что положено мне по профессии, то со мной больше не о чем будет поговорить»
Ещё одной нашей помощницей было Васька. Если у нас с Таней не было времени заниматься с Максюшей, то эту задачу брала на себя наша роскошная кошка.
Иногда просто возлежала рядом с малышом, давая понять, что она рядом и придет на помощь, если в этом возникнет необходимость.
Иногда, принимала участие в более подвижных играх, как всегда терпеливо выдерживая все объятия и тисканья. Она и правда походила на спокойную, добросердечную няньку. Казалось, что с ней можно оставить ребенка, совершенно не опасаясь за него.
Ещё наш мальчик любил купаться. К сожалении, с водопроводом были проблемы, поэтому что бы искупать ребенка нам приходилось таскать воду из колонки, а потом греть её на газе, который пока у нас был. В итоге, конечно, получалось это делать не часто. Наверное, именно поэтому, каждое купание приносило малышу невероятную радость и ожидалось им почти как праздник. В основном, купала его Таня.
Мне становилось все тяжелее выполнять такие, казалось, несложные действия. Все чаще мое сердце давало о себе знать. Я старалась не придавать этому значения и ничего не говорила Тане.
Хотя, она и так все видела… И перекладывала на свои хрупкие плечики все самое тяжелое.
А я на любимую работу-то с трудом ходила. Дома же брала на себя, в основном, изыскания в приготовлении новых блюд из ничего.
Зимой 1945 года нам пришло извещение о том, что Сократ находится в мобильном госпитале, направляющимся в Москву. В тот момент мне стало так плохо, как никогда ещё не было с моего единственного сердечного приступа. Только слова Тани, помогли мне собраться с мыслями и взять себя в руки.
- Мама, ну что ты? Он же живой, едет к нам! Скоро будет здесь! Чего ты плачешь?!
Я увидела её блестящие от слез и счастья глаза, и поняла, что она права. Конечно, что же я плачу? Ведь мой муж возвращается живым с войны. Но я плакала. Даже не знаю от чего, то ли от страха, то ли от радости.
И вот однажды, придя домой, я вновь увидела его – моего ангела-хранителя. Танюшки не было, она гуляла с Максюшей. Я прошла в комнату и остановилась как вкопанная – спиной ко мне, у окна стоял Сократ. Он был в поношенной гимнастерке с капитанскими погонами. Прямая осанка и проседь в черных волосах говорили о многом.
Я не сразу пришла в себя. Не сразу смогла произнести его имя. Наконец, из моего горла вырвался какой-то непонятный клекот, и я бросилась к мужу. Сократ тоже развернулся и двинулся ко мне. На его лице расцвела радостная улыбка. Только когда он сделал два шага мне на встречу, я увидела, что он сильно хромает. Нам ведь так и не сообщили, что с ним случилось, а теперь я понимала, что, видимо, это было какое-то ранение в ногу.
Но уже через несколько секунд я забыла обо всем, утонув в крепких объятиях мужа.
- Ты дождалась меня. Не вышла замуж за генерала, – весело прищурился Сократ.
- Нет, не вышла. Мне вполне достаточно капитана, – в тон ему ответила я.
Но долго побыть вдвоем нам не удалось. Через полчаса вернулись с прогулки Таня с Максимом.
И тут же прямо с порога, не успев раздеться, Танюшка с радостным визгом бросилась отцу на шею. Тот едва устоял.
- Вот это кобылка выросла! – изумился Сократ, – Эй, красавица, куда ты дела мою маленькую дочку?
- Папка, я так по тебе скучала! – всхлипнула у него на плече великовозрастная дочь.
В общем радости не было предела. Через несколько минут дед уже познакомился с внуком и, держа его на руках, с удивлением приговаривал:
- Надо же, как время бежит! И ты уже совсем взрослый мужчина.
Максимка довольно жмурился и с интересом бренчал орденами на кителе пока незнакомого, но, судя по всему, довольно приятного дяди. А уж когда этот дядя вынул из вещмешка несколько кусков сахара, аккуратно завернутых в газету, то все сомнения Максима и вовсе растворились без следа.
Даже гордая Василиса, узнав хозяина, деликатно потерлась о его сапог, тем самым показывая, что рада его возвращению.
А мой Сократ почти совсем не изменился. Все та же статная осанка, все те же черные усы… Только на висках явственно проглядывала седина и множество морщин на лбу и щеках были пропитаны пороховым дымом. Как же я любила его в тот момент!
Оказалось, что осколком ему раздробило ногу и только благодаря профессионализму хирурга, кость удалось собрать буквально по кусочкам. Если бы не офицерский госпиталь, куда он попал, и не чудесный врач Дорохов Константин Михайлович, Сократ бы сейчас остался без ноги. На фронте, во время боевых действий, с такими вещами обходились проще – ампутировали конечность и списывали в запас. Если оставалось что ампутировать и кого списывать…
В тот же вечер мы устроили импровизированную вечеринку. Сократ долго отмывался в ванной, а потом одел свой любимый костюм, который все это время верно дожидался его в шкафу.
Отмывшись, побрившись и одевшись в гражданское, наш капитан запаса снова стал тем уютным и домашним папой, которого мы знали.
Из пайка, который он с собой привез, я сумела приготовить прямо-таки царский ужин – макароны с настоящей тушенкой дымились на тарелках и испускали аппетитный аромат. Мы с Таней даже уже и вспомнить не могли, когда в последний раз ели мясо. А в чайнике дожидался крепко заваренный чай, к которому у нас был сегодня сахар.
Конечно, мы засыпали Сократа вопроса на тему как там, что там и когда все это кончится. Муж старался отвечать на все и обнадеживал нас, говоря, что все близится к развязке. Так же он обрадовал нас, сообщив, что по его сведениям, часть Сергея будет вскоре расформирована и, скорее всего, перекинута ближе к Москве.
- А там, глядишь, и война кончится. Пора уже, - бодро подытожил Сократ.
Вечером, провожая Машу, которая была у нас в гостях, я вдруг расплакалась. Машенька поняла все без слов. Прижала меня к себе и зашептала на ухо:
- Не время плакать ещё, подожди. Вот детки вернутся, тогда вместе порыдаем.
Права подруга, нужны ещё силы душевные. Нельзя пока расслабляться. Утерев слезы, я улыбнулась Маше:
- Ох, и устроим мы с тобой потоп тогда!
Не отдохнув и пары дней, Сократ уже следующим утром отправился в свой родной институт. Он не мог без работы, не умел.
А я, неожиданно для себя в начале весны, получила
официальное письмо с уведомлением о том, что мне присваивается звание народной артистки СССР. Я даже не сразу поняла смысл этого письма, так все это было несвоевременно и бессмысленно. Но Сократ и в этом усмотрел хороший знак:
- Ленка, ну ты что, не понимаешь? Если начинают раздавать заслуженных, значит победа не за горами и можно уже отвлечься от основного. Подожди, ты ещё и медаль скоро получишь.
Дай-то Бог, чтобы так все и было, и чтобы устами моего мужа говорило Провидение.