САУНДТРЕК К ЗАПИСИ: SEETHER FEAT. AMY LEE, 'BROKEN' (ТЕКСТ И ПЕРЕВОД)
46. «… ибо крепка, как смерть, любовь»
Вода в озере синяя и сверкающая – на солнце, зеленая и тянущая вниз – в глубине; берег песчаный, реже каменистый, голую кожу стирает до крови. Если смотреть сверху, то лес кажется бескрайним хвойным морем с неровными волнами-кронами, трепещущими в приливе. Если снизу, то одно небо – голубое, но чаще серое, с проблесками золотого – теряется в другом, темном и густо-зеленом. Ветер оседает на коже покалывающим холодом; греют изнутри кружка вина, настоянного на травах, и собственное сердце, ненасытная огненная печь.
***
Путь от ГСУ до Озерного Края, одной из лесных жемчужин штата Колорадо, занимал около тридцати часов; это на поезде, а на автобусе, насколько мне известно, все сорок. Перелет мы – неугомонная Лиз – отвергли как скучный и неромантичный. Первые сутки пути я спала, изредка просыпаясь, чтобы посмотреть, где мы едем. Меня убаюкивало все – покачивание поезда на рельсах, неожиданно удобная подушка и монотонное бормотание Марка и Лиз. Тяжелое и уютное, как пуховое одеяло, болото.
Я проснулась, когда поезд замедлил ход; мимо проносились бесконечные пятна зеленого и коричневого, каменные и бревенчатые дома, неоновые вывески крупных супермаркетов, возвышавшихся среди многоэтажных офисных зданий. Сверкнула на солнце водная гладь, ослепив глаза, и вокруг появился самый обычный вокзал. До Озерных Коттеджей мы шли пешком, вдыхая до рези в легких свежий лесной воздух.
Уж не знаю, чем руководствовалась непостижимая Лизель в выборе домика, но иногда мне кажется, что она подозревает, нет, не подозревает, а знает нечто, закрытое от остальных. Оголенные нервы интуиции, почти пророческая проницательность. Или просто наличие мозгов, наблюдательности и умение сложить два и два. Маленькая ведьма сделала, что сделала. Хлопала длиннющими ресницами и ставила перед фактом:
- Знаешь ли ты, как неудобно заниматься любовью в гамаке? А диван ты видел? Тебе не жаль мой позвоночник? Успокойся и выпей валерьяночки. Тонья уже согласилась.
Тонья согласилась, сглотнула комок в горле и обозрела комнату с двуспальной кроватью, и упавшего на неё Марка, и отвела глаза от его напряженного лица. Натянутая до предела тетива, если не выстрелит, то порвется, изрезав пальцы в кровь. Я сказала что-то, свела все к шутке, спросила, куда мы сначала поедем – на вертолетную экскурсию или прогулку по озеру.
- Все равно, - ответил Марк и разжал кулак.
… А лисья душонка Лизель не пожалела своей спины и улеглась в гамак, хохоча. Раскачивалась в нем, проверяя на прочность, и смеялась. А колдовские ночные глаза её оставались серьезными и спокойными.
***
Разумеется, мы развлекались. Что за отпуск без веселья, особенно, если вам уже двадцать один, и вы начинаете ценить получаемое удовольствие? Правильно, пустая трата времени и денег. Одна из причин, почему туристы обожают Озерный Край, не великолепный климат или природа, а горские танцы. Никаких горцев, конечно, здесь нет и не может быть, это общее название индейских плясок, переделанных на свой лад первыми жителями-колонистами. Так называемый танец с прихлопом.
Признаться, я была шокирована, увидев своего сурового и непробиваемого брата, словно рожденного для таких милых игр, как военные действия, выделывающего акробатические коленца под музыку. Похоже, ему это даже нравилось. С ума сойти.
Потом он отправился кидать топор – со зверским, характерным для него выражением лица – но я это зрелище не забуду даже при амнезии. Танцующий Марк! В какой-то момент мне оно показалось даже трогательным, как в детстве, когда мы вытворяли невообразимые с точки зрения правил приличия вещи и потом клялись друг другу страшными клятвами, что никому и никогда об этом не расскажем.
Представляю, как Марк сам надо мной смеялся! Все потому, что мы с Лиз отправились развлекаться, вернее, состязаться на бревне. Купальники, колючий ветер, шершавая кора под ногами и вода, которая после пары-тройки эффектных падений, кажется теплой, как парное молоко. Мы визжали дурными голосами, хохотали совершенно безумно, и мне было невероятно радостно – из-за игры, на которую я-официальная-снулая-рыба-Антония раньше и не посмотрела бы.
Появилось такое странное ощущение, будоражащее и приятное, возбуждающее. Словно что-то щекотало изнутри, и я почти не раздражалась на безумного вида этнографа, тараторящего о происхождении местных приветствий и еще о чем-то, даже под угрозой смерти не вспомнила бы, о чем. Меня захватило и понесло, накрыло приливной волной. Кто-то взял меня за руку и сказал голосом Марка:
- Идем.
Мы ушли оттуда – в свете заходящего солнца; должно быть, похолодало, но я не чувствовала холода. Мне было тепло, почти жарко и очень-очень легко. Будто я парю где-то высоко, изо всех сил вцепившись в веревочку воздушного шара, и, если отпущу её, то улечу без чужой помощи. Сама. Марк сжимал мою руку в своей, изредка посматривал на меня, когда думал, что я не вижу, и дыхание умирало, не успевая родиться. Безумно, бездумно и безмятежно.
За нами захлопнулась дверь, и вдруг я очнулась. Растерялась. Поняла, что больше никто меня не держит. Вид у меня был явно донельзя глупый, потому что Марк вздохнул и сказал:
- Садись уже наконец. Знаешь, что ты больная на голову?
- Конечно, - ответила я, опустившись на диван с видом утомленной королевы – у мамы прекрасно выходят такие позы. – Я с рождения об этом знаю. Ты хотел поговорить о моем сумасшествии?
- Идиотка, - проговорил он ласково. – Законченная дура, но я тебя люблю и такой. Сам не лучше, но мне плевать на раскаяние или извинения, если кто вдруг этого ждет.
- Никто не ждет, - сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Я не жду, давно ничего не жду. Мне надоело, и… - все-таки дрогнул, ослаб; я прикусила губу. В носу неприятно защипало.
Тишина била по ушам, и когда Марк заговорил, я посмотрела ему в глаза и увидела там столько боли, гнева и упрямства – отражения своих – что совсем перестала дышать. Отпустило. Плотина взорвалась, и река ринулась на волю, обрушившись на заботливо высеченные берега.
- Тони, Антония… - больной тяжелый взгляд. – Я так устал. Я не думал, что… Безнадежный кретин. Все это, оно того стоило? Отвечай! – хлыстом по нервам.
- Нет, - просипела я. – Нет. Я… Мы так виноваты друг перед другом. Марк, Господи, Марк!..
Освобожденная волна – упала.
Кажется, я рыдала у него на плече, захлебываясь плачем, как ребенок. Кажется, он обнимал меня и шептал что-то успокаивающее. Плевать. Главное, мы были вместе. Снова, как и прежде, единым целым. И один не мог жить без другого. Слезы пропали, я долго и жадно разглядывала его, узнавая заново – сердце свое. Из осколков собранное и склеенное. Навек.
Марк прав, я сумасшедшая. Только сумасшедшие могут бросаться из крайности в крайность. Убегать, а потом прыгать в объятия. И целовать того, кого недавно – одну, две, три вечности назад? – ненавидела так истово, и себя – за то, что ненавидела.
И встречать в таких же, как у тебя, синих безумных глазах все, что на самом деле чувствовала и чувствуешь, а не скрывала под напускной холодностью. Разбить, уничтожить броню, снять защиту и соприкоснуться – обнаженными пылающими душами. Умереть и воскреснуть.
Исцелиться.
Понять.
Как я могла – так? Как я смела?
Скажи мне, объясни, как? Ведь ты знаешь меня лучше, чем я сама.
Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее - стрелы огненные…
Мне ничего больше не страшно – с тобой.
Я больше ничего не хочу – без тебя.
***
Утром я вставала, думая, что была пьяна, но никто еще не придумал, чем можно лечить похмелье от чувств. Откат и новая эйфория. Заколдованный круг. Но я улыбалась, нет, мы улыбались, потому что теперь снова есть «мы», и Лизель, невозмутимо пившая кофе, спросила:
- Ну как вы тут были без меня?
Мы переглянулись и рассмеялись самым счастливым смехом во Вселенной.
Остаток каникул прошел стремительно, на одном дыхании. Однажды Лиз влетела в домик, размахивая старинной картой, и угрожала, что свернет нам шеи, если мы не поедем с ней. Как же, идиоты, это ведь настоящий снежный человек! Кузина прыгала от счастья, когда из добротно построенной хижины к ней вышел высоченный, поросший коричневой шерстью йети и удостоил её самым настоящим разговором. Редчайший случай.
Мы с Марком объездили все примечательные места Озерного Края и говорили, говорили без конца, обсуждая темы, накопленные за годы молчания и злобы. Делясь планами и воспоминаниями. Узнавая друг от друга что-то новое. Он учил меня кидать топор («не держи так, иначе отрубишь себе ногу»), я рассказывала байки о срубе самого большого местного дерева («ты неправильно произносишь "дендрохронология!"»). И мне было так хорошо и свободно, словно и не было всего этого с нами. Не случалось.
Никогда.
… Когда пришло время уезжать, тридцать часов показались тремя. Мы шли по улицам студгородка, нагруженные сувенирами и окрыленные воспоминаниями, и прохожие с улыбкой здоровались с нами. Но едва мы донесли все это добро до дома, как Лизель, нахмурившись, остановилась, разглядев что-то в окне. Лицо её сделалось обеспокоенным.
- Давайте быстрее, - бросила она, первой кинувшись внутрь.
Мы вошли вслед за ней; Марк присвистнул, я удивленно вскинула бровь – нашим взорам открылось внезапное и преинтересное зрелище…
- Как вы вовремя, - сварливо сказал Вернер.
