САУНДТРЕК К ЗАПИСИ: FLЁUR, "УХОДИ, ФЕВРАЛЬ"
47. Жизнь берет свое
Вид у кузена был сердитый и смущенный. Голубки разворковались и не услышали подъезжающее такси? Это вполне в стиле Вернера, он у нас увлекающаяся натура. Лизель, мгновенно оценив обстановку, из Сестры Беспокоящейся стала Ехидной; на губах её заиграла тонкая лисья улыбочка, последствия которой были всем прекрасно знакомы. Перемена не укрылась от глаз Вернера: он страдальчески возвел очи горе и с изрядной долей патетики произнес:
- Ида, позволь тебе представить моих родственников и Божьей немилостью соседей – Лизель, Антонию и Маркуса. А вы в свою очередь познакомьтесь с Идалией Ротрэ.
Сидящая рядом с ним девушка улыбнулась, и, поспешно ущипнув Лиз за открытый живот (так ей и надо), я сказала с искренней теплотой:
- Приятно познакомиться. Вернер так много о тебе рассказывал…
- Надеюсь, только хорошее, - рассмеялась Идалия. Вернер тут же принялся заверять её, что это так и никак иначе быть не может.
Возможно, мне следовало взревновать, почувствовать укол неприязни или что-то подобное, но нет. Я была рада за Вернера, насколько может порадоваться подруга… и сестра. Что ж, спустя время это осознание к нам пришло. И разве можно сравнить те игры с искренней, горячей любовью? Я смотрела на Идалию, красивую, эффектную, с ангельской улыбкой, но неуловимое, которое может заметить только человек, испытывающий схожие чувства, перекрывало все. Влюбленные и счастливые… Ох.
Когда её отвлек каким-то пустячным вопросом Марк, Вернер резво вскочил с дивана и обжег нас взглядом, полным неистового обожания и гордости.
- Правда, Ида ангел? – вцепился он в сестру. Та покачала головой:
- Извини, у меня после «Сверхъестественного» на слово «ангел» неадекватная реакция.
Но все же улыбнулась по-человечески и принялась болтать с Идалией, почти сразу перейдя на свойственный себе легкий и увлекающий тон беседы. Не такой она человек, чтобы плохо относиться к кому-то лишь из предвзятости или общей стервозности нрава. В отличие от. Но я, кажется, расту. Будто долго и трудно поднималась по лестнице с самыми обычными ступеньками, видевшимися крутыми и непреодолимыми, а теперь стояла, отдышавшись, между пролетами.
- Тонья, - Вернер смотрел на меня, чуть сощурившись, и улыбался, - а ты изменилась, дорогая моя.
- Неужели? – не удержавшись, я хмыкнула. Марк, украдкой тащивший последнюю упаковку желе, подмигнул мне с заговорщицким видом.
- Ты стала более цельной, - заявил кузен. – Так здорово, когда рядом много счастливых людей, правда?
- Правда.
И даже стремительно портившаяся погода не могла изменить мое настроение. Я с наслаждением выпрямила спину и повторила:
- Правда.
***
Остаток третьего курса запомнился нашей с Марком поездкой в парк аттракционов. Мы возвращали самые сладкие воспоминания детства, делая их лучше и памятнее. А лето, последнее лето студенческой жизни, принадлежало родному дому. К тому же у нас был весомый повод надолго туда вернуться.
Лучше бы и не вспоминать.
Попробую объяснить: дома всегда была атмосфера легкого безумия, нечто на грани накала страстей и рационально-холодного, результат многогранной деятельности членов семьи. Дорогая стильная мебель (это мама), практичная отделка (бабушка), трофеи на стенах (папа), творческий беспорядок (дедушка и его архитектурное прошлое). Добавить оружие Марка (пейнтбольное и настоящее) и мои книги. Обстановка в доме многое говорит о характере живущих там людей.
Летом в аромат изысканных духов и оранжерейных цветов вкрался специфический запах болезни. Врач, пряча глаза, говорил, что счет идет на месяцы. Пересадка ничего не изменила. А дедушка сидел в мастерской, среди рисунков и эскизов, что-то шил, улыбался. Бабушка, ведущая «здоровый образ жизни», ополовинив бутыль рома, с незапамятных времен стоящую в баре, говорила: смешно умирать во второй раз.
- Джекки, детка, - сказал он ей после завтрака, - ну что ты киснешь.
- Сколько раз просила не называть меня деткой, - буркнула бабушка, но против воли улыбнулась.
Он, напевая, ушел в мастерскую. Выносили его ногами вперед. Дедушку. Кастора Нова, который взял фамилию жены только потому, что она звучит лучше. На похороны – официальное мероприятие – приехало несметное число… гостей. Родные горевали по-иному: моложавая тетя Айсобел без конца курила, и весь дом пропах табаком; ушедший десять лет назад с политической сцены Кайл Вальтерс не отходил от бабушки, они тихо смеялись чему-то, сидя по вечерам на террасе и допивая запасы алкоголя; мама царственно шипела на стервятников, оккупировавших телефон, а ночами украдкой плакала. Мама, которая в последний раз рыдала – от смеха, узнав в новой папиной подружке своего бывшего, сменившего пол.
Так что на приближение очередного семестра мы с Марком отреагировали с облегчением. Старый добрый ГСУ, старый добрый коттедж и – Господь и все его ангелы – дипломная работа. Цифры проходили через мой мозг, как нож сквозь масло. Марк готовил аналитическое исследование и мотался, выжимая досуха связи семьи, к высокопоставленным военным. Лизель с головой ушла во фрейдизм, параллельно устроив себе полгода воздержания – точно сумасшедшая. Вернер эксплуатировал работников дедушки Рихарда, чудом выкраивая время для свиданий с Идалией.
Редкие минуты отдыха я проводила с цветами. Это мое увлечения родилось из самой обычной икебаны «для чайников», а продолжилось составлением букетов. Думаю, если мне надоест работа в СимБР, я займусь собственным бизнесом. Открою цветочный магазин, например.
Так много планов, так много времени… Кто знает, какие из них нам удастся осуществить?
***
А потом все понеслось кувырком, не разбирая дороги, быстрее и быстрее.
Накануне первого экзамена у Лиз случился солнечный удар, и она упала в обморок. Потом заклинала и угрожала, лишь бы не вызвали врача, лишь бы не пропускать, ведь иначе вся идеально выстроенная схема сдачи полетит в тартарары. Треть выпускниц тогда свалилась то с нервным расстройством, то с мигренью, то с ангиной (sic!). Предэкзаменационная лихорадка. А я была спокойна, как танк. Обветшалый, ржавый и очень флегматичный танк.
Зато что творилось после сдачи последнего и защиты диплома… Ежегодная вакханалия выпускников; если верить статистике, то самая продолжительная бушевала семьдесят два часа почти без перерыва. Народ поскидывал официальные балахоны и помчался кутить, отрываясь на всю катушку. У Лиз же, обычно первой бегущей на гулянки, выражение лица до вечера была крайне недоверчивое. Неужели весь этот ужас закончился? Не может быть.
- Не может быть, - говорит она, переодеваясь. У нас с ней одинаковые платья; её желтое, как подкрашенный лимонный сок, мое – голубое, как мокрое выцветшее небо.
Я усмехаюсь. Лизель рассматривает свои ногти, желтые с серебром; веснушки на её руках сливаются с кожей.
- Не может быть, - повторяет она весело, опрокидывает в себя стакан пунша и идет танцевать. Я встречаю Идалию, отпускаю популярную шуточку насчет выпускного, тоже пью, подливая Марку. Мы танцуем: музыка ударила в голову, нам смешно, и хочется делать глупости.
Лизель выхватывает меня из толпы. У неё глаза наркоманки: фиолетовая радужка почти не видна из-за огромных черных зрачков. Сладко-пряный запах духов щекочет мне ноздри. Она улыбается странной нежной улыбкой, ненакрашенные губы выдавливают слова:
- Через месяц я уезжаю, Тонья.
- Вот как, - бормочу я.
Лиз прижимается ко мне, обвивает шею руками; её сердце бьется часто и нервно. Она расстроена больше, чем пьяна. Я глажу её по волосам, они жесткие, а ведь на первый взгляд так не скажешь…
- Люблю тебя, - шепчет кузина.
- Я тебя тоже, Лиззи, - шепчу я. Лизель отстраняется, внимательно рассматривает меня, словно бабочку под стеклом, и говорит деловито:
- Буду заниматься фотографией, съезжу в Париж нормально. Без всех этих туристических штучек.
- Хорошо. Идем танцевать, Лиз.
Она идет со мной, потом уходит. Марк шутит, что в этом платье я похожа на школьницу, впервые открывшую коленки. Я спрашиваю, откуда у него такие познания? Заделался совратителем пятнадцатилетних скромниц? У нас бывают крайне увлекательные разговоры, и шутки «ниже пояса» в них еще не самое провокационное. Если бы мамочка нас послушала, то вмиг бы стала идеологически выдержанной ханжой.
И тут все стихают, потому что на сцену выходит Вернер. Он торжественен на грани откровенной глупости, и в руке у него черная, обитая бархатом коробочка. Идалия недоуменно моргает.
- Идалия Ротрэ! – провозглашает кузен. – Ты выйдешь за меня замуж?
Конечно, она согласна. Новоявленные жених и невеста целуются под одобрительный гул пьяных студентов. На пальчике Идалии сверкает маленьким изящным бриллиантом кольцо, узнав цену которого, любой бы здравомыслящий человек с чувством выругался. Любовь не разменивается на подарки. Она пусть и слепа, но компенсирует это щедростью. Во всем.
- Ли-зель! – скандирует толпа.
Кузина смеется, держа в руках коробку с фейерверками.
- В честь обрученных! – кричит она. – Да будет свет!
Фейерверки взрываются, взмывают в небо; Лизель вся черная, красивое её платье превратилось в тряпку. Она снова смеется, но что-то здесь не так. Через десять минут все присутствующие знают об её отъезде. Через час – студгородок. Выглядит так, словно она собирается во Францию не через месяц, а прямо сейчас.
Мы запиваем её смех. Мне хорошо, очень хорошо, слишком хорошо. Вечная классика, говорит кому-то Лизель абсолютно трезвым голосом, надо искать в ней нестандартное. Может, мне сняться голой на Эйфелевой башне, раздумывает она. Хочет Лизель, а голой оказываюсь я. В одних трусиках, в джакузи, с горькими от шампанского губами.
- Ну ты даешь, сестренка, - ухмыляется Марк.
- О да, - соглашаюсь я с энтузиазмом.
Безумная, феерическая, не имеющая границ вакханалия.
18+
Вода приятно теплая. Венер возится с фотоаппаратом, растрепанный и счастливый. Идалия улыбается у него из-за плеча. Вспышка!
Я закрываю глаза…
… а когда открываю, то дурацкие эти картонные головные уборы взлетают вверх, разноцветные кисточки трепещут в воздухе, как чьи-то хвосты. Выпускники. Обмываем дорогу в новую жизнь, не зная, что там нас ждет. Может, завтра мы все умрем. Может, переженимся. Ограбим банк. Станем мормонами или неоязычниками. Все может быть.
Но одно я знаю точно: утра после пьянок омерзительны.
