[BadTouch]

Я не могу точно сказать, когда мама вдруг стала почтенной седой старушкой, какой мы ее привыкли видеть последнее время. Красивая и молодая женщина вдруг превратилась в пожилую матрону. А отец? Что я могу сказать о нем? О, как же так получается в нашей жизни…

Почему, живя бок о бок с людьми всю свою жизнь, в один прекрасный момент ты приходишь к мысли, что совсем их не знаешь? Пожалуй, единственное, что я могу сказать наверняка о своих родителях, - они безумно любят друг друга. Даже сейчас, в своем преклонном возрасте, они сохранили что-то такое легкое и невесомое в своих отношениях.

Отчего же тогда в нашей семье все пошло не так? Почему все мы, воспитанные в любви и согласии, не стали достойными детьми своих родителей? Почему, почему… Я знаю, что на все эти вопросы никогда не найти ответа. Готовая на все ради любимого человека, мама не раз доказывала свою любовь к нему тысячью поступков… а когда несчастная Мирра получила свою первую пощечину от жизни, мы не смогли (но я -то тут, в общем, и ни при чем, мала слишком была) помочь ей пережить этот трудный этап. Получается, весь ее цинизм и отношение к жизни в общем – результат того, что она не смогла получить от нас поддержку? Но разве мы не сочувствовали, разве не переживали? Конечно, мы делали, что могли. Так можем ли мы хоть что-либо изменить, хоть на что–либо повлиять в этой жизни? Предопределено ли все заранее? Так глупо об этом рассуждать, когда уже ничего не вернуть. Мамино нежелание продолжать вести свои записи, наверное, о многом говорит. Видимо, ей не хотелось делиться тем, что она считала недостойным появления на страницах истории почтенного семейства. К черту почтенные семейства, жизнь расставила все на свои места. Однако начатое нужно продолжать. Достойных событий в этом повествовании, пожалуй, становится все меньше и меньше, но, что самое забавное, от этого они не становятся менее интересными. Итак, считая, что нашему поколению уже, видимо, не помочь, мама с папой жили так, как будто бы в нашей семье все было прекрасно. Впрочем, я даже не знаю, могу ли я сказать об этом с полной уверенностью. Конечно, то, что происходило со мной, не могло их не беспокоить, а, может, они отказывались поверить в реальность моей болезни.

В конце концов, я ведь не виновата в том, что у меня едет крыша. Нужно было думать головой, а не одним местом или, хотя бы, предохраняться, занимаясь сексом когда тебе под полтинник. Как бы там ни было, мама уже больше не пропадала на работе с утра до ночи, «бумажной работы» вдруг резко поубавилось, память-де стала не та, да и вообще, всякие докторские словечки, которые она бы и среди ночи произнесла, сейчас не то что выговорить, но и вспомнить не может. Вот, недавно рылась в словаре, пытаясь по симптомам определить болезнь … точнее, вспомнить ее название. Это оказался субпалеолитис (ума не приложу,что это может быть), но название я запомнила. А клоню, я, собственно, вот к чему. Плавно мама подошла к мысли о том, что настало время отправиться на покой, свое она явно отработала. Может, конечно, ее и попросили… пора бы и честь знать… но об этом я не слышала. Так что, не было ей больше спасения ни на работе, ни дома. Папа в основном штаны в офисе просиживал. Хотя, в бизнесе еще та хватка нужна, но уходить он не торопится, насколько я знаю. Теперь же вся мамина жизнь сосредоточилась на Энтони (интересно, чья тут возьмет в воспитании - мамина или Мирры?), огородике, что расположился на заднем дворике,

и стряпне…

Неужели, с возрастом человека и правда к земле тянет? Кстати, о земле. Я ее точно в могилу раньше положенного срока сведу. После последнего «прихода», как я стала называть свои приступы внезапного помешательства, у мамы вообще случился нервный срыв. Представьте себе картину: вы, уставший и разгоряченный от долгой работы в саду, мучимый жаждой и диким желанием присесть на удобный стул в своей любимой кухне, заходите в последнюю и вместо того, чтобы насладиться стаканом прохладного лимонада собственного приготовления, видите как ваша младшая дочь, гневно топая ногами в невесть откуда взявшей луже воды, истошно орет, пытаясь выяснить отношения с кем-то, кого вы видеть не можете. Не можете, потому что для вас этого кого-то не существует. А для меня в последнее время это стало делом привычным.


Эта мерзкая тварь живет в воде. Чувствует себя в ней превосходно. Чтобы заставить ее прийти ко мне, я вынуждена прибегать к хитростям.

Откровенно говоря, я совсем не помню, как я открывала кран, как вода начала переливаться через край раковины, потому что я заткнула слив. Но именно так утверждает мама. Не помню, сколько времени я находилась в состоянии помешательства. Но вошедшая в кухню мама, вскрикнув от неожиданности, будто вывела меня из этого транса. Я словно очнулась и сама удивилась своему положению – мокрым ногам было ужасно холодно, пол, залитый водой… мое собственно лицо, искаженное злобной гримасой, которое смотрело на меня из отражений начищенных кастрюль, - все это напугало меня саму ни чуть не меньше, чем моих родственников.

Зная, что сейчас последуют слезы, вопли, и что-то вроде «Родная, не бойся, все будет хорошо», я бросилась на улицу. Хотелось побыть наедине с собой, пока это было возможно, пока еще было время…думаю, эта тварь все же доберется до меня, но до тех пор, пока я еще сохраняю возможность рассуждать здраво, нельзя упускать не единого шанса взвесить все за и против. Я не стала сидеть на крыльце нашего дома - мысль о том, что сейчас кто-нибудь выйдет и будет пытаться меня утешить, была мне противна. В последнее время мне вообще было омерзительно находиться со всеми этими людьми под одной крышей. Не знаю, но почему-то они все перестали быть для меня родными. Они не могли понять меня, мама утомляла своими бессильными причитаниями и «искренним» желанием помочь, остальным же, вроде как, и дела до меня особого не было.

Ночной Твинбрук казался единственным компаньоном, молчаливо сопровождавшим меня во время моего вынужденного бегства. Немного опомнившись, я вдруг поняла, что нахожусь чуть ли не на другом конце города, ноги сырые, а одежда совсем не защищает от предрассветного холода…

Сколько же я так брожу в полной растерянности? Я уходила из дома под покровом ночи, а сейчас уже светало. С этими мыслями я присела на крыльцо какого-то дома. Кругом пахло утренней свежестью, а бледный рассвет едва обозначил свое присутствие мутными всполохами света на тусклом небосклоне Твинбрука. Не знаю, почему вдруг я зарыдала, так горько, взахлеб… зарыдала так, как плачут маленькие дети… возможно от безысходности или от жалости к своей участи… не знаю… обхватив лицо руками, я сидела, продрогшая, никому не нужная, злая на весь свет за то, что он есть, за этот восход, новое утро, которое, возможно добавит моей жизни лишь новых страданий… Вдруг за спиной легонько скрипнула дверь и по ступенькам разлилась небольшая струйка яркого света, когда она достигла своего предела, я поняла, что рядом со мной кто-то сидит. Я знаю этого человека. «Ну, конечно, - мелькнуло в сознании, - Ричард». Он не сказал ни слова, просто сел рядом, и я все поняла, поняла, что только этот человек способен успокоить меня, что только он осознает всю тяжесть моих душевных переживаний…
-Пойдемте в дом, - ласково сказал он, - я приготовлю вам чай.
Беззащитная и никчемная. Вот как я сейчас себя чувствовала. Вне стен врачебного кабинета я не ощущала себя человеком, пришедшим за профессиональной помощью, мне нужен был кто-то способный смотреть на все происходящее с какой угодно, но только не «клинической» точки зрения. Сейчас, когда я так нуждалась в обычном человеческом участии, судьба подкидывает мне человека, который, возможно, никогда не сможет разглядеть во мне обычного человека, а всегда будет смотреть на меня сквозь призму поставленного диагноза. Каждый раз при взгляде на меня, это человек не сможет не думать о том, что я больна, что мое душевное расстройство (даже у меня самой больше не было в этом никаких сомнений) никогда не позволит ему переступить грань, за которой я перестану быть его пациенткой и смогу превратиться в нечто большее.

Наблюдая за тем, как он ставит на плиту чайник, достает чашки, я не могла не думать о том, что Ричард никогда не будет делать это для меня по-настоящему.

Поставив передо мной чашку с ароматным чаем, он развернулся, чтобы что-то принести...мой взгляд упал на кружку, я задумчиво спросила:
- Какой чай вы больше всего любите?
- С ромашкой, - улыбаясь, ответил он.
Мы сидели молча, наверное, Ричард как никто другой был способен понять мои мысли, а, может, он просто не нашелся, что сказать. Как бы там ни было, допив чай, я попросила вызвать мне такси, немного успокоившись и согревшись, я понятия не имела, как же мне удалось забрести так далеко от собственного дома.
- Деньги за такси можно включить в общий счет, - сказала я, напоминая ему о том, что не забыла причины нашего с ним знакомства.
Ричард укоризненно качнул головой и,

нажатием нескольких клавиш, извлек из своего мобильного нужный номер.

Через 10 минут такси уже везло меня домой. Еще из машины я увидела, что мама стоит на крыльце дома и терпеливо ждет.
***
- Иола, я так волновалась, - начала она.
- Ты думаешь, тебе одной тяжело? - грубо прервала я ее. – Ты ошибаешься, дорогая мамочка, это у меня крыша едет, это мне порой кажется, что во мне поселилось чудовище, это я обречена теперь ловить косые взгляды прохожих, это у меня теперь вся жизнь летит к черту, - зло выпалила я.

Милая, добрая, хорошая, нежная, ласковая и всепонимающая мама, как же я могла так с тобой поступить?! Прости меня, прости меня, ради всего святого! Я не хотела причинить тебе боль. Мне следовало бы сказать это ей, следовало, но я этого не сделала. Я лишь хлопнула дверью и молча проследовала в свою комнату. Как мне реагировать в сложившейся ситуации, как себя вести? Я не знаю, что делать. Возможно, своим поведением я причиняю много боли и страданий своим близким, но, наверное, в этом и заключается сумасшествие. А меня, судя по всему, уже с полной уверенностью можно было записывать в их ряды…
Я еще не спала, когда услышала тихий стук в дверь.
-Иола, милая, открой, пожалуйста, - пропустила сквозь свою деревянную толщу дверь в мою комнату.
Ответа не последовало.
- Милая, я хочу тебе помочь, - все не унималась она.
Тишина.
- Иола…Ио (всхлип)… ла (всхлип)…до (шаркающий звук сползающего вниз тела)… ченька (всхлип)
Все под контролем.
Рыдания.
Теперь твоя очередь плакать, мама.

***
Очередная встреча с Ричардом Престоном была просто неизбежна, как вы понимаете.

На этот раз он уже не был столь деликатен в постановке своего диагноза. Точнее, он был мил, внимателен, но мне казалось, что его докторская интеллигентность не помешает написать про меня всякие гадости в своей книжонке. Шизофрения, псеводоголлюцинации, базовый курс лечения нейролептиками… Кто может меня полюбить? Да ни один нормальный человек…нормальный… это слово стало в последние дни для меня таким желанным и таким недосягаемым… потому что я не была нормальной…
Когда твое сознание разрывают странные образы, когда жизнь становится невыносимой от одной только мысли о том, что в следующую секунду ты можешь перестать узнавать себя, потеряешь всякий контроль над ситуацией, стать необузданным диким зверем, стать чем-то страшным… боже, это ужасно… это невозможно описать.

Когда она протягивает свои раскаленные щипцы, желая причинить мне боль, я просто стою в стороне и смотрю, как она оставляет жуткие раны на моем теле, с каждым ее визитом я понимаю, что шансов избежать встречи все меньше и меньше. Мне только и остается, что смотреть на себя со стороны, смотреть, как мое тело, подвергаясь ужасным пыткам, сгорает, извиваясь в ужасных конвульсиях.

Теперь мне нужно принимать лекарства, чтобы жить «нормально». Все это так нелепо- принимать лекарства от душевного расстройства. Ведь именно так и называют нас – душевно больные. Вы хоть раз видели эту самую душу? А есть ли она вообще? Не знаете? Вот и я нет. Поэтому, я считаю довольно глупым лечить то, чего, возможно, и вовсе не существует, а, следовательно, и болеть это «что-то» тоже не может. Уж, тем более, сейчас мне незачем притуплять свое сознание какими-то таблетками, сейчас, когда мне нужен трезвый рассудок, ведь теперь жизнь приобрела хоть какой-то смысл. Тайное общество, наконец, огласило свой вердикт. Неспроста они стерли всю информацию из моего сознания о том таинственном путешествии, которое я совершила по загробному миру. Так нужно было, мне дали испытательный срок, который я с успехом выдержала. Я теперь точно это знаю, несмотря на то, что все думают, будто бы я совсем помешалась, предпочитая проводить ночи на скамейках кладбищенского скверика.

Как бы не так, туда, где я была, путь заказан серым ординарностям вроде вас. Лишь избранные достойны оказаться в мраморных залах Двенадцати, которые, наблюдая за мной с самого рождения, наконец, пришли к выводу, что я могу служить им. О, это великая честь. Сколько же тайн хранят безмолвные призраки и духи, свидетелем скольки таинственных событий они являются! До сих пор я даже и не подозревала о том, что имею право приобщиться (пусть хоть на толику) к этому таинственному, покрытому мраком загадочности миру мертвых! Духи, привидения, полтергейсты, нечистая сила… называйте ИХ как угодно, но на самом деле, их имени нельзя произносить вслух! Это тайна, великая тайна, которую я не имею права разглашать. Но знайте, что все человеческие силы вместе взятые не смогут превзойти одну большую могущественную силу, их силу. Не каждому дарована возможность доступа в параллельные миры (о, он даже не один, их много), в которых и обитают тайные силы. У них многому можно научиться, открыть непознанное, непостижимое…

В мой самый первый раз я многого боялась, но один из Двенадцати объяснил мне, как нужно себя вести в этом мире. Он подсказал мне, что следует придумать себе какой-то образ, который я бы могла использовать в своих путешествиях; неповторимый, но узнаваемый для других странников стиль. Когда я увидела там ее, эту холодную водяную тварь, я не колеблясь решила, кем я буду в этом мире. Мне претило знание о том, что она, это чудовище, преследовавшее меня, находится со мной наравне - что она тоже вхожа в это тайное место, а посему, придется доказать, кто из нас лучше. С этих пор имя мне Охотница. И я намерена покончить с этой мерзкой тварью. Раз и навсегда. Либо я, либо она. Там, по ту сторону жизни, нам предстояло сразиться.


***
Милая, добрая мама, твоя голова покрылась старческой сединой, ты так постарела в последние годы…а отец, которого, как мне кажется, я совершенно не знаю, всегда был тебе неизменной опорой. Вы, прошедшие вместе сквозь множество преград, сохранили друг к другу самые нежные чувства, даже прожив вместе так много лет.

Мама, из глаз которой текли теплые слезы, увлажняя покрывшиеся сетью мелких морщинок щеки, брала в руки баночку с лекарством и, печально вздыхая, понимала, что я забыла принять таблетки. В такие моменты сердце мое сжималось и я, уже в который раз, обещала себе, что этого больше не повторится. Перечитывая свои записи, сделанные в «потустороннем» состоянии, я каждый раз порывалась вымарать их, зачеркнуть, извести… а лучше вырвать листы и сжечь, сжечь, чтобы никто не смог прочитать эти извивы больной души…но на записи, читая которые у меня сжималось сердце, моя рука так и не поднялась. Наверное, будет правильным оставить для потомков эти «записки сумасшедшего». В такие минуты светлого, не затуманенного псевдогаллюцинациями и навязчивыми идеями разума, я уже понимала, что пути назад нет. Возможно, если дело пойдет совсем худо, меня даже отправят на принудительное лечение, но, думаю, пока жива мама, она этого не допустит. Я черт знает что слышала об эти лечебницах, в каких бы радужных красках не описывались они в рекламных проспектах.
Именно в такие моменты, в моменты недолгого просветления, я старалась поделиться своими переживаниями с доктором Престоном. Он слушал меня с пониманием и, казалось, (или, правда, только казалось?) смотрит не так, как раньше. Даже не знаю, что именно изменилось в его взгляде, в бездонных голубых глазах появилась какая-то тихая невысказанная грусть, которая щемила мне сердце. Что тут скажешь… в порывах гнева я ненавидела его за то, что он – мой врач, а я – его пациентка, за то, что он понимает всю серьезность моей болезни и не станет связывать свою жизнь с такой, как я. Я ненавидела другую себя, ненавидела за свои мысли и действия в таком состоянии. Мне хотелось извиниться перед мамой, объяснить все Ричарду… но я не могла этого сделать, я просто не смогла бы извиниться, за то, что больна. И чем острее я это осознаю, тем страшнее мне становится. Меня никто никогда не сможет полюбить…
***
Ноги будто сами несли меня уже по знакомому маршруту, но теперь мозг понимал, что на этот раз они делали это вполне осознанно… я направлялась в сторону домика Ричарда Престона. На этот раз я не забыла принять лекарство, рецепт на которое был выведен рукой Ричарда, отчего оно становились еще милее, как бы горько это ни звучало. Как и в тот вечер, мне просто хотелось подышать ночным воздухом, вдохнуть полной грудью прохладу завершавшего свой день Твинбрука. Но сейчас я была в своем уме, если можно было так сказать, и чувствовала всю судьбоносность этого вечера. Мне хотелось только одного. Мне хотелось быть с ним. Быстрее, скорее, пока еще есть время. «Господи, молю тебя, подари мне только одну ночь, лишь одну ночь с ним, больше я ни о чем не прошу, ведь я знаю, что никогда не буду счастлива. Так пусть же это случится с тем, кого люблю», - повторяла я про себя, словно заклинание. Ричард не спал, возможно, еще не было поздно, счет времени я потеряла, а, может, он просто засиделся допоздна…но шла я, пожалуй, больше часа…непременно хотелось прогуляться пешком… свет в единственном горевшем в его доме окне казался спасительным огоньком маяка в темном океане неизвестности. Решительным движением вперед я взбежала по лестнице и два раза стукнула костяшкой указательного пальца в дверь.

Я представила как Ричард мог отложить книгу, зажмуриться на несколько секунд, так как его глаза немного устали от чтения, отодвинуть стул и направиться к двери.
Через некоторое время дверь отворилась и я увидела его.
Наши глаза встретились. Налетевший порыв ветра взметнул мои волосы, смешал запахи наших тел в один неповторимый аромат, противостоять которому не было сил.

В висках стучало, дыхание перехватило… предательски щекотало внизу живота. Если бы слова могли передать хоть одну десятую часть моих чувств в это мгновение, я бы отдала все на свете, чтобы иметь возможность испытать это ещё раз, я бы перечитывала их снова и снова… я бы тонула в этих бесконечно нежных объятьях, заглядывала в подернутые дымкой страсти глаза, ощущала, как от каждого моего прикосновения его кожа покрывается мурашками…

Это был электрический ток, наваждение, умопомешательство.

Резкая боль на секунду пронзила меня и сладким эхом раскатилась по всему телу, исчезнув где-то далеко, за пределами нашей вселенной.

Пушистые ресницы нежно касались моих шеи, щек... влажные губы покрывали тело поцелуями…




Лишь на секунду я осознала всю трагичность нашей безудержной страсти для того,

чтобы забыться в руках Ричарда на короткую ночь блаженства.

***
Прощай, Ричард, прощай, я навсегда сохраню тебя в своем сердце. Запомни меня такой, какой я была несколько часов назад.

- Как долго я этого хотел, - гладя меня по волосам, скал он.
Грусть, горечь, досада... все смешалось в одно невыносимое чувство, терзавшее душу.
-Ты знаешь только теорию, Ричард... ты даже не можешь себе представить, что значит быть сумасшедшей на практике - вздохнула я, - с каждым днем меня остается все меньше и меньше...Но ты должен знать, что та, нормальная, часть меня...

Он не дал договорить, приложив палец к моим губам:
- Не нужно слов, - тихо сказал он, - я знаю... знаю...
Уходя, Иоланда тихонько прикрыла за собой дверь. Никто не пускался ни в какие объяснения. Они были лишними. Ее сердце просто осталось с ним. А то, что сейчас обеспечивало движение крови в ее груди, нельзя было назвать сердцем... это было лишь приспособление, поддерживающее жизнеспособность организма.