33. К обреченной весне возвратиться
авг. 33 г.
Дорога петляла, стлалась скомканной серой лентой среди редкой выгоревшей травы, по растрескавшейся от жары земле – истончившаяся асфальтовая тропинка. Вперед летел тяжелый старый велосипед, его хозяйка, вцепившаяся в руль слабыми пальцами, была легкой, невесомой пушинкой. Её небрежно сколотые волосы нагрелись от солнца, шею легонько жгло, первый летний загар мазнул лицо и руки. Она слетела с велосипеда – проржавевшая махина упала с неприятным шумом, чудом не задев тонкие аистиные ноги – закружилась пестрой синтетической бабочкой. И упала в подхватившие её руки…
- Ниэнэ, - солнечно-золотые теплые глаза, нежный изгиб улыбки. – Я хочу тебя кое о чем спросить.
- Спрашивай, - щедро дозволяю я, пыльная, утомленная и полусонная. Думаю о веснушках: выступят ли?
- Ниэнэ, ты выйдешь за меня замуж?
Я смотрю на свои невидимые веснушки, на его растрепанную каштановую челку; он хмурится – на солнце мое ниспадает тень. О, пожалуйста, только не говори ничего…
- Я пойду за тобой хоть на край света, - я щедра сегодня, щедра и пронизана солнцем, и у губ моих вкус тепла и меда. Я плыву в счастливом обволакивающем золоте – легкая, невесомая пушинка.
Собственноручно цепляю на арку розовые цветы, выбираю между голубым и сиреневым, разглаживаю шуршащий шелк подвенечного платья, свободного и длинного, перетянутого на талии черным атласным кушаком. Священнодействующая невеста, отвергающая очередные одинаковые туфельки, белые и тонкие, как заколдованный золушкин хрусталь.
Благодушно улыбающийся отец подводит меня к жениху, вручает ему под осыпающей розовым аркой. Я слышу чеканные слова пастора из военной часовенки, выдыхаю сладостное «согласна»; должно быть, со стороны казалась сумасшедшей. Не первый наш поцелуй, но теперь, любимый, я твоя жена. Единственный мой мужчина, муж мой, и даже твоя теперь уже свояченица не шутит про опоздавших с рождением девственниц.
… Самый лучший день в моей жизни.
окт. 33 г.
Пришли новости от Лиама: он звонил мне, у него сухой неприятный голос , воображаю как он лениво касается сенсорной клавиатуры смартфона, слушает гудки с мерзкой ухмылочкой, роняет слова величайшей милостью. Не изменился. Моя свадьба его, конечно же, не волновала, подумаешь, родная сестра замуж вышла; зато о себе он рассказал, уведомил, что стал журналистом года и лауреатом престижной премии, третьей по счету. Возвращаться в «полудохлый зоопарк» он не собирается, много чести и, так уж и быть, советует нам с Саймоном не тухнуть в этой «дыре».
О том, что мы только что закончили разработку охранной системы по заказу Пентагона, я не стала говорить даже не из-за секретности, все равно окатит холодом и презрением, любимый старший брат. А вышло так: проработав некоторое время программистом, я решила уйти из конторы, никогда особо не стремилась этим заниматься. Мне хотелось полностью посвятить себя Саймону и нашему пока еще крошечному домашнему очагу, взращивать этот юный прекрасный огонь. В глубине души, почти боясь себе в этом признаться, я мечтала о детях, лучшей доли не мысля. О, как я была бы счастлива, став просто женой и матерью, живя заурядной, но такой желанной жизнью, пахнущей молоком и нагретым на солнце деревом.
Никто в нашей семье, думается, не изведал нормального, самого обычного человеческого счастья, оно извратилось, спуталось змеиными кольцами. (Но я не имею права осуждать, это еще хуже, гадко и мелко, по-фарисейски). Аластор и Гретхен, Гретхен и Аластор – красная, рдяная, багровая похоть. Должно быть, сначала их связь была тайной, с оттенком запретности, но кого в наше время удивишь подобными отношениями? Ал кажется счастливым, довольствуясь постелью, но он ведь любит Гретхен, обожает неистово и непреклонно с самого детства. Неужели он не хочет большего?
Моя сестра – талантливая актриса, увенчанная блестящим дебютом, она прекрасно сыграет любовь во всех её обличьях, но считает себя выше подобного жалкого притворства. Гретхен живет – костром в ночи, падающей звездой – и видится мне, как чудовищная сила сжимает её в своих объятиях, гасит, шепчет тысячью голосами, овладевая разумом. Множество душ, множество глаз смотрят на мир через неё, сквозь неё, сотни мертвецов, неупокоенных по должному обряду.
Написала, и самой пора испугаться: мертвецы, первые жертвы полуоткрытых врат. Мне знакома история города, глаза мои видят, и знание отдает металлическим горьким привкусом крови на искусанных губах, болью и стыдом беспомощности…
июнь 34 г.
Несколько дней назад с помпой и шумом отпраздновал пятьдесят первый день рождения папа; прожитые годы почти не изменили его, лишь рассыпав морщин-смешинок и добавив пару серебряных нитей в волосы. Не коснулось беспощадное время и мамы, истончило губы и сделала жестче лицо – напоминанием о возрасте, но она выглядит довольной отражением, словно случилось то, что давно должно было произойти. Они вместе больше двадцати лет, однако, до сих пор не сочетались браком, оставаясь равнодушными к мирским формальностям.
А я, полурасцветшая в свои юные девятнадцать, с тревогой думаю: не насмехается ли надо мной мой возраст? Скоро минет год с того дня как мы с Саймоном поженились, но каждый месяц меня все еще раздирает от ненавистной тянущей боли в низу живота. Я не могу понести, я пустоцвет, отчаяние растет быстрее желанного плода в чреве. Саймон днюет и ночует в своей конторе, загруженный работой, а его беспутная никчемная жена бродит по комнатам, занимая себя то бесконечной уборкой, то попытками игры на стареньком пианино.
Или страхом…
Постоянные головные боли истерзали Гретхен настолько, что ей пришлось уйти с любимой работы. Она с трудом ходила, шагала упрямо, держась за стену, но все же сползала, падала на пол, обхватив себя руками. Глаза её были воспалены от постоянного недосыпа, больные, гаснущие глаза-звезды… Я не сдерживалась, вцеплялась Аластору в руках, кричала:
- Неужели ты не видишь, что какая-то тварь убивает её? Неужели ты ничего не можешь сделать?
Он молчал, отводил мою руку, остужал ледяными светлыми глазами. Потом я поняла, что Аластор – тоже бессилен, и это изводит его.
А однажды… Она шла мимо меня, мелкими осторожными шагами, напевала себе под нос на незнакомом языке; взгляд её был пуст, плечи чуть подрагивали. Меня охватил страх за неё, да такой острый, что помимо воли вырвалось словами подслушанной песни:
- Гретхен, опомнись!
Она обернулась с горькой, ломкой улыбкой и заговорила напевно, взяв меня за руку:
- Милая моя, славная Ниэнэ... Удел твой - плач и печаль, но не иди за мной, драгоценная, не иди. Нет у меня сердца, половина одна - твоя, другая у Аластора, а душа и вовсе никогда моей не была, - Гретхен вдруг поцеловала мои пальцы и прижала к своей груди. - Береги её, Ниэнэ, береги, пока не окрепнет и сама не сможет...
- О чем ты? - я почти плакала, а сестра только покачала головой и, вырвав руку, скрылась наверху.
Боже, что же мне делать?
июль 34 г.
… Родители улетели в Париж смотреть выставку тети Беттины, мы остались вчетвером. В тот день я сидела в спальне и бездумно листала журнал, мысли мои летали далеко; дрема коснулась век, погладила по волосам, я была на грани сна и яви. Услышав звук, подумала, что сплю, но затем он повторился, вскинулся загнанным зверем, бросившемся в последнем прыжке, завертелся пепельно-серым вихрем… Я побежала. Меня обогнал Аластор, иссиня-белый, словно покойник, заслонил… Что?
Гретхен?
- Маргарета! – взвыл Аластор. Я подошла ближе, медленно, медленно…
Она стояла на коленях… Стояла? Нет, висела марионеткой на обрывающихся нитях, водила руками в воздухе; волосы скрывали лицо, и я подумала: если она поднимет голову, посмотрит на меня, то я не выдержу и умру. Длинные тонкие пальцы хватали пустоту перед собой, а затем метнулись к горлу, вырывая хрип. Она упала на спину, из раскрытых глаз сочилась кровь, из носа еще и из ушей… Крови было так много, что лицо все стало ярко-красным, ужасной демонической маской.
Не смотри на меня, не смотри на меня, несмотринаменянесмотринесмотрине…
… выгнулась дугой, замолотила руками по полу, закричала тонко, по-детски. Черные волосы рассыпались змеями, нимбом вокруг головы.
Всхлип? Смех?
Затихла.
Боже…
Аластор молчал, мертвенно-бледный, со страшными темными провалами глаз; побелевшие руки его стискивали дверной косяк. И тут раздался странный воющий звук - человек так не сможет; только мгновение спустя я отстраненно, будто разделившись, поняла, что этот животный вопль рвется из моего собственного, сведенного спазмом горла. Хлопали двери, визжала сирена, кто-то кричал... Я сползла на пол, сжимаясь в комок, не могла дышать, легкие резало, как ножом, и холодно, вдруг стало по-зимнему холодно, но ведь с утра стояла жара... Я еще успела этому удивиться прежде, чем кто-то меня подхватил; рядом сказали: "Дыши, Ниэнэ! Дыши, дура, уморишь её ведь", и все.
... Я проснулась в своей постели. Окна были раскрыты настежь, прохладный ветер надувал парусами занавески, на стене пристроился солнечный зайчик. Вставать не хотелось; какой хороший день, думала я, и вдруг что-то неприятно царапнуло, отгоняя эту мысль. Вспомнила: черные волосы-змеи, обезображенное мукой лицо, скрюченные пальцы... Нет-нет-нет, Гретхен... Все вспомнила. Зачем, Боже? Гретхен... Я заплакала, уткнувшись лицом в подушку, нормально, по-человечески, не судорожным криком. Считается, от слез становится легче, мне - не стало. Никому не стало бы.
- Завтрака в постель не будет, я не твой муженек, - раздалось над головой. Я узнала голос: Боже мой, Лиам!
- Когда ты приехал? - выдавила я. Брат вздохнул. Внешне он совсем не переменился, даже нездоровая бледность осталась, а ведь Лиам, кажется, жил во Флориде. И глаза - горели. Полыхали головешками от большого костра.
- Вчера. Я здесь вроде глашатая, которые были в античных трагедиях. Несу вести вместо того, чтобы воспользоваться телефоном.
- Не смешно.
- А кто-то должен смеяться, драгоценная? Тебе, кстати, будет полезно, - он поглядел на меня странно и добавил: - мамочка.
- ... - сказала я. Лиам захохотал.
- Я всегда знал, что ты не кроткая овечка. Какой лексикон, Ниэнэ! Ладно, милуйся со спутником жизни, обдумайте фасон пинеток.
Он держится так, словно ничего особенного не случилось, равнодушно отметила я, когда Саймон провожал меня вниз. Я взглянула туда, где она лежала, но все было чисто, будто страшное мне привиделось в ночном кошмаре.
За завтраком Лиам вдруг спросил небрежно:
- Сестричка, ты бы хотела, чтобы Гретхен вернулась?
Урод, подумала я, злобная бездушная тварь, лучше бы ты был вместо неё.
- Так ты бы хотела?
- А ты как думаешь! – я отшвырнула вилку и уставилась на него, тяжело дыша. – Все бы отдала…
- Все? – вкрадчиво переспросил этот монстр. – Всего не нужно.
И безмятежно улыбнулся, глядя мне в глаза.
ЗА КАДРОМ