34. Кто смеет видеть - увидит бездну
март 35 г.
Наша жизнь превратилась в кусочек безумной фантазии кэрролловской Алисы, театр абсурда с умелыми актерами, всеобщий заговор вокруг меня. Зыбкое ощущение нереальности происходящего витало в воздухе, ветром трепало волосы, оседало на лицах других людей.
- С чего ты решила, что она умерла? Проверяла пульс? Констатировала смерть?
Бледный и худой, как скелет, Лиам против обыкновения начал есть за троих и с явным удовольствием набрасывался на все сладкое, острое и жирное. Все самое сладкое, острое и жирное. С трудом выносила это зрелище, но в остальное время брат со мной не разговаривал, отсылая в свою комнату.
- Я же видела... - я вздохнула, смаргивая выступившие слезы. - Видела! - повторила настойчивее, злее. Я была такой злой и нервной, обожженной бешенством, что почти боялась себя такую. Опасалась. Думала, что не вынесла увиденного и сошла с ума.
- Ни черта ты не видела, Ниэнэ, - с мягкой усталостью в голосе проговорил Лиам, отставляя тарелку. - Перестань забивать себе голову, она тебе в ближайшее время, конечно, не нужна, но потом понадобится.
После того, что случилось с нашей сестрой, Лиам остался у нас; ему выпало удовольствие объясняться с родителями и выносить постаревшего лет на десять Аластора. Я избегала его, не в силах встречаться с ним взглядом, и даже некоторое время жила в квартире, которую снял для нас Саймон. От присутствия черного от горя Ала меня начинало трясти от головы до кончиков пальцев ног.
Семья распадалась, расползалась, словно ветхая изношенная одежда. Держала нас из последних сил тень, близкая нам по крови. Лиам запретил всем упоминать вслух имя нашей сестры, и мы слушались, приняв это как должное. Только мама давала волю гневу, обуревавшему её, гневу, жалящего сильнее любого другого оружия человеческого. Она встревала в беседы Лиама и Аластора, била голосом, полного черной едкой ярости:
- Ты не ведаешь, что творишь, Лиам. Тебе жить надоело? Я не хочу терять еще одного ребенка.
Брат молчал, и ей отвечал Аластор. Всегда спокойно, бесцветным мертвым голосом. Однажды он сказал:
- Можете не тревожиться, тетя Каталина. Я все сделаю сам.
Когда он уехал, я вздохнула полной грудью, больше не видя его словно высеченного из камня лица. Я боялась, страшилась того, что он мог бы сделать с нами, обезумев от потери; ведь так легко зайти за грань, труднее удержаться… Заметив мое настроение, Лиам, этот дьявол-насмешник, сказал:
- Вижу, ты рада, дорогуша.
- Куда он уехал? – спросила я, проигнорировав насмешку. Вопрос казался мне важным, но причина была непонятна.
- Перед увольнением всегда нагружают работой, - ответил брат. – Перебьет еще с десяток объектов и займется своим… отдыхом, - Лиам тонко улыбнулся. – Конечно, исполнителей его класса так просто не отпускают, но тут у них просто не было выбора.
- Исполнителей, - эхом повторила я и пробормотала: - Смерть к смерти.
Более судьба Аластора меня не волновала, отодвинувшись на дальний план. Малышка в моем животе росла, забирая все силы, наша желанная, заранее любимая дочь, самая прекрасная девочка на свете. Она часто снилась мне, темноволосая, как дед и прабабка, с нежными полными губами, но глаза её были закрыты, и я не знала, какого они цвета. Мои зеленые? Карие, как у Саймона? Мы не знали и гадали с большим удовольствием.
Я разрешилась от бремени в феврале. Мне рассказали, что обнаружились какие-то проблемы, поэтому пришлось сделать кесарево сечение, вдобавок врачи боялись, что у меня не выдержит сердце, и, если бы случилось несчастье, Саймону пришлось бы выбирать между мной и малышкой, о мой бедный Саймон… К счастью, все обошлось, и, преисполнившись радости, я первый раз кормила свою дочь, полюбив её еще сильнее. Она стала нашим самым дорогим сокровищем, и мы назвали малышку Джуэл – так переводится это имя.
апр. 35 г.
Тем утром я увидела, что небо над Эшвиллем стало высоким и светлым; в безбрежной голубизне легкими белыми рыбами плыли облака, солнце набросило свою сияющую золотистую сеть. Ветер был по-прежнему сухим и теплым, но касания его теперь казались приятными и ласкающими, будто рука любовника. Даже малышка Джуэл, беспрерывно капризничавшая всю неделю, успокоилась и мирно посапывала в своей колыбельке. Я встала рано и съездила сначала в магазин, а потом к врачу, и вернулась уже к полудню.
Казалось, солнце ослепило меня, ибо я была не в силах поверить своим глазам.
… Она стояла рядом с Аластором, стройная и белокожая, как и прежде, с черными кудрями, убранными в высокую прическу, и ярко-красным чувственным ртом; платье её щедро обнажало грудь и ноги, зеленое – под цвет глаз.
- Ниэнэ, - произнесла она своим таким прежним мягким грудным голосом. Я же не смела назвать её имя, запретное в течение долгих месяцев. – Иди же сюда.
Она подняла руки, чтобы обнять меня, и я со всхлипом приникла к ней, такой живой и смеющейся. От неё пахло цветами, кожа была мягкой и гладкой, сердце билось ровно, гоняя кровь по телу.
- Где же ты была, Маргарета? – простонала я, глядя в её сверкающие зеленые глаза, озера, пленяющие всех, кто в них посмотрит. – Что с тобой стало?
Несколько жизней назад я задавала ей тот же вопрос, но она не отвечала. Лицо её омрачилось, губы сжались в линию.
- Кома, - коротко ответила Гретхен и засмеялась, меняя настроение, будто наскучившее платье: - Ну же, сестричка, покажи мне племянницу.
Высокая, пронизанная солнцем небесная волна накрыла нас, увлекая в свои ласковые объятия. Давно я не знала такого покоя, такой цельности. Наша семья была вновь едина, и мы, как и несколько лет назад, собрались в одном доме. Мои братья, сестра и родители, мой муж, я и наша дочь.
Мы.
февр. 36 г.
Нашей дочери, нашему маленькому сокровищу, исполнился год. Не могу передать своего счастья, мирного и нежного, когда я перебираю её, спящей, черные кудряшки, играю с ней, смеюсь над её шалостями. Порой со страхом думаю: что станет, когда я уйду? Я молода, но здоровье мое искалечено; кто же, кроме меня, защитит мою девочку? Да, у неё есть отец, но эгоистическим своим материнским чутьем знаю, что он не любит Джуэл так, как я.
Но он сделал то, что ни разу не удавалось никому из нашей линии Дрейков.
Нам позволили покинуть Эшвилль.
Мы свободны.
Зверь был мертв, и его заложники вырвались из когтистых смертоносных лап. Он был бессилен нас удержать. Закрытая экспериментальная зона, военный городок, пустеющая год от года база.
Мертвец.
В рекордные сроки мы собрали вещи. Плевать, что треть всего нашего состояния остается в карманах хозяев мертвеца, а для новой жизни понадобится очень много денег.
Больше ста лет назад девушка по имени Джерелин Дрейк приехала в Эшвилль, обреченная на мучительную жизнь. Теперь же её окрыленные потомки покидают его.
Лиам сказал: «Ресурс исчерпан» и подмигнул возвышавшимся вдали многоэтажкам научного центра. Он уехал самым первым, во Флориде у него были квартира и работа. Следом за ним город покинули Аластор и Гретхен, не расстающиеся ни на день. Отправились в путешествия родители, и только двое решили остаться на хиреющей военной базе. Александр и Блейз Дрейки, мои прадед и дед.
… Последнее, что я видела в Эшвилле – это поворот на шоссе. Джуэл спала у меня на руках.
Вскоре я задремала, отдавшись мягкому и манящему сну. Мне снился аккуратный белый дом где-нибудь на северо-востоке, или квартира, просторная, с выходом на крышу. Школа, в которую пойдет моя девочка, её первые успехи; она будет очень способной и завоюет множество наград. Она станет лучшей, мое маленькое сокровище.
Ведь недаром говорят, что красный – это цвет победы. Не золотой, какими казались глаза мои девочки в младенческую пору. Сейчас они красные, яркие и лучистые.
Цвета победы.
Северо-Западная больница. Сиэтл, Вашингтон.
… Я тень от тени, призрак человеческой души, бесплотный и слабый, увядший цветок. Имя мое – скорбь и печаль, ива, склонившая свои ветви, рыдания в шелесте её ветвей. Я заплатила двойную цену, но не жалею об этом ничуть.
Свет мой, муж мой, дочь моя, сестра моя…
Не жалею.
Не смею.
Не могу.
Свободна.
Взлетела.
Все.
Солнце горит в вышине.