САУНДТРЕК К ЗАПИСИ: Sia, "I'm In Here"
49. Неловкий шаг. Неверный ход?
Психологи утверждают, что человек выбирает себе пару, подсознательно ориентируясь на родителей. Реверанс всем маменькиным сынкам, ловящим каждое слово властных, подавляющих женщин и терпящим унижения дочерям отцов-алкоголиков, распускающих руки. Люди обожают будоражащие воображение истории без положительных примеров. Мы недалеко ушли от средневековых зрителей на казнях и жителей Рима, у которых гладиаторские бои были чем-то вроде ежемесячной ярмарки.
Но я не об этом, конечно.
Я смотрю на своего отца, непорядочного бабника, любителя покутить, сорить деньгами, влияющего на людей, как солнце на растения. А потом на мужа; и впадаю в раздумья.
Если все мужчины в пятьдесят три будут выглядеть, как Марсель Адлерберг, то у прекрасной половины человечества откроется второе дыхание. А если все женщины в пятьдесят один, мама, пятьдесят один, станут походить на Красную Королеву, то «социалистическая революция, о которой так долго говорили большевики» свершится.
Впрочем, у многих из нас страх перед возрастом, поэтому, ладно, в сорок пять.
О нашей дате рождения я скромно умолчу. Очень скромно.
- Цени свою молодость, - вещала маменька, придирчиво разглядывая в увеличительном зеркале свою безупречную белую кожу. – Древним спартанкам давали перебеситься и только потом выдавали замуж. А ты уже с мужем и двумя детьми. Я нисколько тебя не осуждаю, - да, конечно, - но станешь бабушкой в сорок, тогда меня и поймешь.
- Это все наша наследственная склонность к эпатажу, - заключила она в финале. – Генофонд так просто из жизни не выбросишь.
***
Роберт шепчет в ночи, неровно, прерывисто: самая прекрасная на свете, самая лучшая, любимая; на грани слышимости – моя.
Не твоя, не своя. Не знаю, чего хочу, а чего – нет. Была бы бесстыдно прямой, откровенной до боли – сказала бы все, захлебнувшись в потоке слов. Но стена стоит, внутри есть только я, и снаружи немного я, а нормальной меня нет, даже маски никогда не было. Бессмысленно осуществлять желания, каких ты на самом деле не хочешь. Попытки только все усложняют, ухудшают, растят новую паутину – поверх всего скрытого и больного.
Идеальная семья? Вонзи в себя нож, Антония.
Не отводи взгляд, смотри, что делают другие.
Переложить слова на фабулу поступков: я знаю, нечто съедает меня изнутри, всегда, я скормлю ему ту, что назвал своей любовью, сначала невесту, затем жену, нашу ванильно-спокойную жизнь с винным привкусом страсти и разъедающим гортань поцелуем войны. Чудовище будет сыто, я – спокоен. Но чертова тварь переваривает еду слишком быстро.
Все дело в том, что мой брат хочет сына, свою плоть и кровь – так это называется.
Все дело в том, что он хочет себе самую заурядную, обычную, как у всех семью.
Все дело в том, что у него ничего не выйдет.
Сужу по собственному опыту, а как же. Мало выйти в отставку, найти хлебное место в спортивном бизнесе и поставить жену перед фактом.
Она ведь не отражение твоих желаний.
Забавно, правда? Когда на людей давят, они ломаются; или разгибаются так, что бьют в ответ с удвоенной силой. Мне хочется быть циничнее и насмехаться, давясь злорадством, но есть вещи, через которые не переступить. Например, я никогда не смогу переступить через себя со всеми своими шрамами и открытыми ранами. Не перепрыгну.
Интересно, а Хильда сможет?
Видит ли она то, что вижу я? Каким взглядом её муж смотрит на моих дочерей, своих племянниц. Голодно и отчаянно. Розали, ярко-рыжая, огненный лепесток; у неё наши синие глаза, синяя-синяя бездна. У Эшлин – серые и прозрачные, серебро, мгла и облака.
Видит ли она, с каким удовольствием он с ними общается? Любимый дядя, который не будет злиться и слишком ластиться в отличие от мамы с папой. Скала, о которую можно биться бесконечно, заливая камни слезами и кровью.
Господи, благослови меня милостью своей.
Осчастливь его, ледышка, он же твой муж, в конце концов!
Синяя бездна, синяя боль.
Ну что же мне сделать, чтобы тебе стало лучше? Я здесь. Что я могу сделать?
… Я – не могу.
***
Осчастливила.
Я смотрела, как Марк пожирает взглядом располневшую от беременности Хильду и думала о высоком. Например: скоро второй день рождения близнецов, и Роберт хочет устроить феерический праздник; глас разума в лице меня возражает, что таких крошек он может испугать, лучше остановиться на чем-то более скромном. Девочки и так растут, как принцессы, а у моего супруга тяга их баловать… Ни к чему хорошему это не приведет.
Похожая на мячик длинноногая Хильда терпеливо сносила поглаживание живота, и почти каждую ночь ей еще сносить бурное проявление чувств будущего отца, пока не станет совсем нельзя. Мне было её немного жаль.
В положенный срок на свет появился мой племянник, названный счастливым папашей Альдо. Он казался точной копией матери, белокурый и голубоглазый, с таким же золотистым оттенком кожи, как у Марка – привет от французских предков по папиной линии. Младенчик в голубой мальчишеской детской. Желанный, обожаемый сын.
От гордости в глазах Марка мне становилось смешно.
Он был счастлив, а у Хильды началась послеродовая депрессия, и она две недели провела в элитной лечебнице в Калифорнии.
***
Роберт уезжал на последние свои мировые гастроли с новой постановкой «Лебединого озера», так что третью годовщину свадьбы нам пришлось праздновать на месяц раньше.
Винно-красные бархатные гардины, красное дерево мебели, красный, расшитый стразами муар платья. Рыжие в красноту волосы моего мужа. Алые-алые розы в стеклянной вазе…
- Они наняли прекрасный оркестр, - сказала я. – Высший класс.
- Действительно, - согласился Роберт и вдруг произнес: - Знаешь, из-за чего я на самом деле ухожу из балета?
Выпитое шампанское обожгло пищевод, во рту появился неприятный едкий привкус.
- Да, - я выпила еще; горечь алкоголя застила вкус еды, прикипела к губам. Оркестр заиграл вальс – медленная тягучая мелодия окутала зал, забившись в уши тонкой ватой.
- Потанцуем? – предложил Роберт. Я кивнула.
Он безупречный танцор – совершенная, невероятно прекрасная грация движений, отточенное мастерство; и он ведет, от этого у меня кружится голова, и я судорожно вздыхаю, когда горький поцелуй Роберта обжег губы, став опаснее вдвойне.
- Моя прекрасная Лаура, - прошептал он, - любимая, я почти тебя ненавижу.
Я представила, как его пальцы сжимают мое горло, раздавливают трахею, убивают дыхание, и я бесконечно медленно падаю на наборный паркет.
- Забавная у меня жизнь. Такая драматичная, - выдохнула я, положив голову ему на плечо. Он вздрогнул и сильнее сжал руки.
- И что же нам делать, дорогая? – спокойный усталый голос. Роберт… От него пахнет цитрусовыми, нежностью и отблеском отчаяния.
- Жить, - горечь на губах сложилась в улыбку. Он был такой напряженный под моими руками, натянутый и прямой. Будто копье, готовое к броску.
- Жить, - шепотом повторил Роберт и сказал обычным своим ровным голосом: - Кажется, ты переборщила с шампанским. Я вызову тебе такси.
Три месяца черти где погасят любые дрязги, лениво думала я, раскинувшись на заднем сиденье такси. Кажется, и в самом деле переборщила.
С собой. С жизнью.
Когда на людей давят, они ломаются; или разгибаются так, что бьют в ответ с удвоенной силой.
Раскручивается пружина.
Хотелось смеяться до истерики.
Пошатываясь, я вышла из такси, старательно прогарцевала в дом, поднялась по лестнице, вкатилась в спальню, скидывая туфли. Зеркало, висящее на стене, отразило потрепанную раскрасневшуюся женщину с безумным взглядом. С плеча съехала бретелька платья. Боже мой.
Я стащила платье через голову, умылась ледяной водой, щедро брызгая на лицо и плечи. Кожа покрылась мурашками, холод отрезвил мысли; на стадии переодевания меня настигло прозрение и вгрызлось в основание черепа.
… Очнулась я в комнате Альдо. Марк занимался сыном; кажется, даже улыбался.
Глядя на эту идиллию, я в очередной раз поздравила себя с отправкой собственной жизни к чертовой бабушке.
Змей зевнул и вновь впился в кончик хвоста.