[BadTouch]

Ну, ладно, раз тизер не возымел должного действия, пожалуй, выложу, отчет

Мирабелла отнесла дневник Иоланде. Точнее, принесла ей абсолютно новую тетрадь. Она не хотела, чтобы предыдущие записи стали доступны совершенно чужим людям, ведь вся эта история, связанная с приездом Стивена Фроста, наделала много шума и уже, казалось, забытое прошлое стало вновь волновать общественность Твинбрука. Врачи сказали, что ведение дневника должно сослужить полезную службу: поможет им и, возможно, самой Иоланде лучше понять то, что происходит в недрах ее сознания. Поскольку такое «терапевтическое» ведение дневника предполагало, что в него будут заглядывать посторонние люди, Мирра решила не рисковать и заботливо убрала несколько довольно толстых тетрадей в бирюзовой обложке в надежное место.

К этой семейной блажи она относилась очень спокойно, если не сказать равнодушно, но знание о принадлежности к древнему и аристократическому роду, которое пришло к ней со страниц маминого дневника, грело душу и, пожалуй, даже немного тешило ее самолюбие.
***

Клелия была с мамой лишь в день своего рождения. В сложившейся ситуации о ребенке должно было позаботиться либо государство, либо ближайшие родственники. Настали долгие три месяца, в течение которых семья Де ла Кардье занималась оформлением необходимых для опекунства документов: у новорожденной не было ни отца, ни, по сути, матери. Справки, заявления, копии справок, копии копий справок, очереди, печати, штампы… казалось, что этому бюрократическому кошмару не будет конца. Несколько раз даже пришлось откровенно нарушить закон, но, к счастью, от взяток в Твинбруке никогда не отказывались, и, довольная, Мауриция, наконец, смогла забрать Клелию домой.

Удивительно, как ей удавалось со всем справляться и везде успевать: оформлять документы, каждый день навещать внучку, раз в три дня приходить к Иоланде. За всеми этими заботами пожилая женщина старалась совсем не думать о том, что ей не суждено узнать, какая судьба ждет девочку после того, как ее не станет. Теперь, когда на плечи Мауриции вновь легло тяжкое бремя заботы о маленьком ребенке, времени на мрачные мысли попросту не оставалось. Уэй помогал ей, как мог: заботился о маленькой внучке, когда Мау валилась с ног от усталости, ободрял ласковом словом и просто всегда был рядом.

Очень редко (Мауриция старалась гнать подобные мысли прочь), оставаясь наедине с собой, она могла всплакнуть, но не от жалости к себе, не от отчаяния и бессилия, а лишь от мысли о том, что ей, возможно, никогда не увидеть, как Клелия совершает свои первые шаги, произносит первые слова, сама кушает ложкой, как она пойдет в первый класс и получит свою первую пятерку…

Самым страшным казалось то, что на этом свете у девочки не было больше никого, чьи глаза были бы готовы увлажниться слезами радости при взгляде на эти простые, но в тоже время, очень важные этапы в жизни каждого ребенка. Эти мысли раздирали ее сердце в клочья, щемили грудь, жгли, мучили и кололи. Каждый раз, когда это случалось, она обещала себе, что никогда больше не позволит им завладеть собой, ведь она сильная, очень сильная, она – самая сильная женщина на свете.
Между тем, время бежало нещадно. Сколько раз Мауриция корила себя за то, что в свете последних и весьма печальных событий, она не могла уделять достаточного внимания своему правнуку, которого Фелеция и Линдсей назвали Брайном.

Этьен и Жакелина казались очень счастливыми, и Уэй частенько рассказывал жене, какая радостная в их доме царит атмосфера. Горести, настигшие, казалось, только Маурицию, не касались Этьена, недавно ставшего дедом.
Мальчишка рос здоровым румяным бутузом, смешливым и веселым. «Сложно поверить в то, что Брайан - мой правнук, кровь от крови, плоть от плоти, четвертое поколение Кардье», - думала она.

Перебирая в голове события собственной жизни, она, словно слайды, прокручивала в своем мозгу наиболее важные из них: смерть родителей, вынужденное бегство из родного дома, переезд, встреча с Уэем, первая любовь, свадьба, рождение Этьена и Мирабеллы… смерть мужа. Ей думалось, что нынешние горести и невзгоды, словно из рога изобилия сыпавшиеся на ее голову, - расплата за вторжение в естественное течение жизни, которое она когда-то нарушила. Тогда она чувствовала себя сильной, никогда не сдающейся и неунывающей, полной сил и энергии женщиной, готовой пойти на любые жертвы, лишь бы вновь ощутить нежные прикосновения любимого человека и испытать на себе взгляд его ласковых глаз.

Размышляя над причинами теперешнего положения дел, а точнее, пытаясь найти своей горькой судьбе хоть какое-то оправдание, Мауриция все чаще приходила к мнению о том, что вполне этого заслуживает. За все нужно платить, порой очень дорогой ценой. Не будь этих таинственных видений, загадочных книг и, с высоты прожитых лет казавшихся такими нереальными, приключений, она, возможно, была бы счастлива. Боль утраты бы притупилась со временем, принеся с собой тихое спокойное счастье, и она, окруженная заботливыми детьми, любящими внуками и правнуками, достойно бы доживала свои дни. В ее жизни не было бы Иоланды, ее ужасного недуга, всей череды этих кошмарных событий…не было бы Клелии. В своих мыслях мы вольны сколько угодно прокручивать вероятную последовательность эпизодов нашей жизни, но, увы, бессильны что-либо изменить.
***
Клиника для душевнобольных преступников, в которой содержалась Иоланда, находилась довольно далеко от Твинбрука, поэтому Мауриции было тяжело навещать дочь каждый день. На дорогу уходило много сил. Иоланда буквально таяла на глазах. После помещения в Глен Оакc она стала вялой и апатичной: это был результат воздействия сильнейших психотропных препаратов.

Несмотря на то, что назначаемые ей лекарства были призваны улучшить психическое состояние пациентки, у Мауриции складывалось впечатление, что врачи больше старались не вылечить ее, а, скорее, сделать жизнь Иоланды менее опасной. Пребывая в таком состоянии, она не могла причинить вреда ни себе, ни кому бы то еще. Лишь однажды за все время нахождения в клинике ее сознание прояснилось на короткое время (читатель, пожалуй, легко поймет, о каком именно моменте идет речь), чтобы, казалось, угаснуть, навсегда. Она ничем не интересовалась, никогда больше не вспоминала о прошлой жизни, не расспрашивала мать о родных и близких, ни о чем не просила и ни о чем не рассказывала. Ни о чем, что бы хотели услышать ее родственники. Если погода выдавалась хорошей, ей разрешалось бывать на свежем воздухе не больше одного часа. Иоланда совершила убийство, и поведение ее считалось социально опасным, поэтому она находилась под неусыпным присмотром медперсонала.

Все чаще ее можно было застать за чтением книг, которые имелись в библиотеке клиники. Как-то раз Мауриция увидела в ее руках диккенсовского «Оливера Твиста».
Глаза дочери бессмысленно скользили по строчкам, а голова совершала безотчетные движения вперед-назад. Летели дни, а состояние ее не менялось. Даже страница оставалась прежней. Казалось, что все вокруг живет, движется, меняется, и только Иола словно застыла на месте, такая никчемная и несчастная…

Порой в ее мире что-то переключалось, будто кто-то неведомый запускал тайный механизм, и тогда она вскакивала, хватаясь руками за горло, испуганно озираясь по сторонам и, словно загнанный зверь, смотрела на мать ничего непонимающими стеклянными глазами. От этого жуткого зрелища по коже бежали мурашки, а на глаза наворачивались слезы.

Дневниковые записи, которые она и в самом деле вела, было страшно читать. Содержание страниц, испещренных неровным, подчас практически нечитаемым почерком, представляло собой что-то малопонятное и сумбурное. Ясно было одно: Иоланда настолько ушла в себя, в тот нереальный, полный нечисти, злых монстров и демонов мир, что появлялись серьезные опасения о том, стоит ли ждать ее возвращения.

В те редкие минуты, когда она проявляла словоохотливость, Мирра и Мауриция могли слышать пугающие рассказы о судьбоносных схватках, решающих поединках, в которых Армия Двенадцати сражалась с демонами, призраками и духами, не пожелавшими чтить некий кодекс. Ловцы, медиумы, полтергейсты - от всего этого кругом шла голова. Иногда она твердила о том, что предателей очень полезно наказывать, отдавая их на растерзание ученых или, например, заставляя плясать под дудочку какого-нибудь режиссера в местном театре, справедливо рассчитывая на хорошее вознаграждение.

Мерный, тихий голос, спокойное выражение лица - в такие минуты Мау казалось, что дочь вполне здорова, но жуткий смысл произносимых ею фраз не давал матери забывать о страшной правде.

Она просто брала младшую дочь за руку, и,нежно ее поглаживая, тихонько плакала.
***
Если они считают, что навсегда прекратили связь между мной и Обществом Двенадцати, то очень сильно заблуждаются. Между нами наладилась такая прочная связь, что я могу получать информацию от них на подсознательном уровне. Не знаю как, но они приходят ко мне сами, а я лишь бесщадно разбираюсь с неверными, нарушившими наши правила существами.

Возомнившие себя выше общества, поправшие его законы, призраки и духи должны нести наказание, суровое наказание. Она тоже теперь среди них. Делом чести для меня является ее поимка. Образ и стиль, в котором я работаю на благо нашего общества, уже имеет определенную славу. Нужно признать, что желающих сгинуть в научных лабораториях, подвергаясь позорным опытам, стало гораздо меньше. Но если случается что-нибудь из ряда вон, Общество зовет только меня. Отправляясь в другие миры, никогда не знаешь, с чем придется иметь дело: с коварным искусителем, возомнившим себя непобедимым, средневековой, поросшей паутиной времени и не желающей смириться со своей никчемностью, дамочкой, стареньким холодильником, на деле оказавшимся порталом в иное измерение…





***
Клелия росла, а Мауриция не могла нарадоваться на внучку. Несмотря на все опасения, девочка была вполне обычным ребенком: в развитии не отставала, улыбалась, смеялась, плакала, рисовала на обоях, грызла игрушки. Наследственность, последовавшие потрясения и стрессы, которым подвергалась мать во время беременности, не могли не волновать Маурицию. В каком-то смысле Клелии очень повезло, ведь знания опытного врача вкупе с нежностью и заботой любящей бабушки способны творить чудеса.

Пожалуй, основной силой поддерживающей Маурицию в минуты наиболее сильных душевных терзаний, являлась вера, вера в лучшее и светлое будущее, которое ждет внучку. Именно поэтому она усердно занималась с Клелией, стараясь развивать интеллектуальные способности ребенка в самом раннем возрасте. Она изо всех сил пыталась заменить девочке любящую мать, делая все возможное для того, чтобы восполнить те пробелы, которые могла допустить в воспитании собственных детей. Когда Клелия начала совершать свои первые шаги, радости Мау не было предела. Она видела это своими глазами, мало того, она сама научила ее вставать на ножки! Она была чрезвычайно горда всеми достижениями внучки и благодарила господа за то, что до сих пор давал ей силы и здоровье для того, чтобы воплощать все ею задуманное в жизнь.

Когда в голове Мауриции родилась мысль о том, чтобы взять внучку с собой в клинику, в душе забрезжила надежда на то, что встреча с дочерью может послужить переломным моментом, тем положительным потрясением, которое станет началом, отправной точкой в выздоровлении младшей дочери. Она поспешила спросить разрешения у заведующего клиникой взять внучку с собой. Что бы ни случилось, ее мать должна видеть, как ребенок впервые встает на ноги.

Мауриция искренне надеялась, что при виде такого зрелища полоумная мать придет в себя, что-то перевернется в ее душе, она узнает свою дочь, нежно взглянет на свою собственную мать, обнимет их обеих и скажет что-нибудь ласковое. Но чуда не произошло. Иоланда, однако, заинтересовалась дочерью: она вскочила, и с минуту пристально смотрела на крохотную девочку, но на ее лице не дрогнул ни один мускул. Так смотрят на то, что не имеет для тебя никакого значения.

Как объяснить ребенку, что у него нет ни отца, ни матери, к тому же, первого не стало потому, что родная мать попросту воткнула нож в его сердце? - Этот вопрос часто мучил Маурицию, и она с ужасом ждала, когда внучка подрастет и начнет спрашивать ее о своих родителях. А пока, глядя в небесно-голубые глаза внучки, которые она унаследовала от отца, пожилая женщина забывала обо всем и вновь была счастлива. Но это было совсем не то счастье, каким она была счастлива когда-то: безмятежное, всепоглощающее, спокойное, это скорее походило на временное забытье, лекарство, готовое на несколько часов избавить от невыносимой боли.
Как бы тривиально ни звучали эти слова, но жизнь продолжалась. Она не просто шла, она стремительно мчалась вперед, увлекая за собой, окуная в омуты, вознося на пьедесталы, заставляя переживать падения и взлеты. Пожалуй, именно такая жизнь, в которой находится место для депрессий и страхов, радостей и удовольствий, потерь и приобретений имеет право называться настоящей.
***
Энтони стал встречаться с Шерон Халл. Нежная, ласковая, очень симпатичная во всех отношениях девушка завладела душой и телом юного Кардье.

Он смотрел на нее обожающими глазами, страстно сжимал ее руку,

прожигал ее тело своим желающим взглядом, когда они проводили время вместе у друга и одноклассника Энтони - Уилли Пинчера, семья которого владела шикарным домом с бассейном. Энтони ужасно ревновал. Он буквально не мог оторвать от Шерон взгляда, обрывал все телефоны, если вдруг девушки не оказывалось дома или она опаздывала на несколько минут на встречу с ним. Даже знание о том, что у него вновь есть отец, перестало волновать юношу, он по-прежнему звонил Гюставу, общался с Шатнтель через интернет, но в его жизнь вторглась любовь, безжалостная и бесцеремонная, и он отдавался ей целиком, без остатка.

На фоне последних событий мама и бабушка не уделяли этому особого внимания. Для Мирры новое увлечение сына явилось спасительным бегством от постоянных ссор, происходивших между ней и сыном из-за Гюстава. Теперь отец не занимал все мысли мальчика, и от этого Мирре было легче. Мауриции хватало своих хлопот. Она взвалила на свои плечи все заботы о Клелии, не забывая при этом обстирывать мужа, детей и внуков, готовить им завтраки, обеды и ужины, убирать в доме, ухаживать за садом, навещать Иоланду. Крутясь как белка в колесе, она чувствовала себя нужной, но о таких вещах как первое романтическое увлечение Энтони, она не думала.
Энтони пригласил Шерон на свидание в «Маленьком Корсиканце». Стоял тихий весенний вечер, и он, нервно поглядывая на часы, тревожно вдыхал отдававший речной прохладой воздух. Шерон запаздывала. Вдруг его взору предстало что-то совершенно чудесное. Кареглазо-чудесное.

Хорошенькая девушка в вечернем платье, казалось, тоже кого-то ждала. Он смотрел на нее изумленными глазами и не мог понять, что же его так поразило в ее облике: очаровательные локоны, веснушки, выразительные карие глаза? Он так и замер, в восхищении смотря на ее изящные формы, тоненькие плечики, красивую грудь…но потом стали творится и вовсе странные вещи. «Только этого не хватало – подумал Энтони, увидев приближавшегося Пинчера. – Чего он здесь забыл?»

Уилли улыбнулся и, решительно пересекая мощеную камнем террасу, приблизился к прекрасной незнакомке. «Сьюзан, здравствуй!», - произнес он. Энтони стоял в изумлении, он и подумать не мог, что друг встречается с такой роскошной девушкой. Да и откуда она взялась в его жизни? Как Уилли, этот нескладный паренек, который помогал ему делать физику, смог завладеть вниманием такой девушки? С Уилли они неплохо ладят, так почему же он никогда не видел их вместе? Пинчер поцеловал Сьюзан, и, подойдя к другу, весело сказал:
- Вот так сюрприз, друг, - хлопая приятеля по плечу, сказал Вильям, - не думал тебя тут встретить!
- Я тоже, Уилли, я тоже…- растерянно проговорил Энтони.

-Потом, все вопросы потом – увидев немой вопрос в глазах друга, шепотом добавил Пинчер.
Ясно было одно: Пинчер пригласил Сьюзан на свидание в тот же ресторан и в то же время, в которое он должен был ужинать в нем с Шерон. Дурацкое совпадение, не более того. Энтони злился и не мог понять, почему. В конце концов, не зависть ли к другу заиграла в нем? Но Шерон была ничуть не хуже Сьюзан. Так в чем же дело? Что его злило больше - красавица, выпавшая из его поля зрения, Пинчер, опередивший его, или эта случайная встреча в столь неподходящем месте – трудно было сказать.
- Да что с тобой, - донесся до него знакомый голосок, - Энтони, аууу!
- Слава Богу, ты пришла, - сказал он, завидев свою Шерон, - давай не пойдем в ресторан, - прибавил он. - Такой чудесный вечер нельзя проводить в духоте четырех стен.
Шерон выглядела расстроенной. Весь ее вид говорил о том, что она очень долго готовилась к этой встрече, собиралась и наряжалась не один час ради этого «выхода в свет», а теперь по непонятной ей причине все приходилось отменять.
-Что случилось? – грустно спросила она - Почему ты передумал?

Энтони не знал, что ответить. Ужасная мысль, поставившая под сомнение его чувства к Шерон, в прочности которых он был уверен еще каких-то десять минут назад, закралась к нему в голову. Он не хотел видеть Сьюзан в компании с Пинчером. Мало того, дружественное, приятельское отношение к этому человеку тоже куда-то пропало, и теперь он ненавидел этого парня с идиотской «собачьей» фамилией. Вот что может сделать с человеком какая-то случайная встреча.
- Ну, - протянул Энтони, - если ты хочешь сидеть в душном помещении… - вдруг ему подумалось, что именно Шерон сможет рассказать ему все, что ему так хотелось знать о Сьюзан и Уилли.
- Ты сегодня странный, ей-богу, - ответила она, - я бы не пережила, если бы тебе взбрело в голову шататься где-нибудь в парке или на набережной. Я даже платье новое купила, - продолжала она, укоризненно смотря на Энтони, тем самым давая понять, что не услышала от него ни одного комплимента в свой адрес, не говоря уже о том, что он не заметил ее нового наряда, - Конечно, мы идем в «Корсиканца», тут и думать нечего!
***
Мирра вспоминала последнюю встречу с Гюставом и понимала, что больше ничего не чувствует к этому мужчине. Девичье увлечение, оставшееся далеко позади, оставшееся так бесконечно в прошлом, сгорело, улетучилось, исчезло, не оставив и следа. Правда, сначала любовь сменилась чувством сжигавшей ее изнутри ненависти. Теперь же, по истечении довольно большого количества лет, она будто бы смотрела на себя со стороны. Смотрела и не могла найти оправдания множеству своих поступков. Почему она позволила ему отравить свою жизнь? Она была буквально наполнена ядом, ядом злобы и разочарования, и вместо того, чтобы попытаться избавиться от отравы, портившей ей жизнь, она упивалась своей злостью, оставаясь недоброжелательно настроенной по отношению ко всему миру. Как глупо, как никчемно она прожила столько лет!

Только теперь она отчетливо понимала, что совершала многие поступки именно из-за осадка боли и горечи, осадка разочарования в мужчине, казавшегося таким идеальным, мужчине, обманувшего ее. Этот осадок мертвым грузом лежал в ее душе многие годы, словно ил на дне лесного пруда, скрытого от людских глаз непролазной чащобой. Трудно сказать, что именно заставило пересмотреть ее свое отношение к жизни – что-то конкретное или же это был долгий путь, который она должна была пройти такой ценой. По сути, это было неважно. Тепло солнечного лучика нашло, наконец, этот потерянный уголок человеческой души, подарив еще одному сердцу надежду на счастье и душевное равновесие.