[BadTouch]

Vilarmon, не ругайся))) Вот тебе отчет)
Lea Kamile, странно, но у меня именно в опере и не было видно, и хостинг сам не открывался, но уже все, слава богу, в норме)
Вместо предисловия:)

Опять я поддалась массовой тенденции сопровождать отчеты музыкой, но что поделать Саундтрек короткий, поэтому для желающих "прочувствовать" отчет, советую нажать на повтор) Хотелось найти менее привязчивый видеоряд, точнее не связанный с фильмом, но, как оказалось, это невозможно, потому что в другом исполнении музыка получается не такая проникновенная. Да и потом, вы ведь не будете его смотреть, вы ведь будете просто читать под эту музыку Оставляю вас наедине с отчетом, ваша BadTouch )

Если бы маленькая Клелия знала, почему вдруг бабушка перестала возиться со своими растениями и растянулась на сыром черноземе посреди кустов латука, она бы немедленно, будь девочка чуточку старше и свободнее в передвижении, подняла тревогу и позвала на помощь. Но так уж случилось, что именно в этот роковой момент никого, кроме маленького ребенка, не оказалось рядом с умиравшей Маурицией.

«Маба спит?» - спросила Клелия деда, показывая пальчиком на обмякшее тело пожилой женщины. Бабушка и мама в одном лице, Мау превратилась в «мабу», и Клелия частенько называла ее именно так, но вряд ли ребенок осознавал в полной мере, как же чертовски прав был его мозг, когда придумал совершенно новое название для несуществующего в природе родственника.

Уэй кинулся к Мауриции, мгновенно осознав, что случилась беда.

Ощущение тревоги не покидало его в течение всего дня, и вот Мау, перепачканная грязью, лежала на земле, схватившись за сердце... Уэю показалось, что он ощущает, как планета буквально вращается вокруг своей оси: все закружилось, поплыло: садовые инструменты, которые еще помнили прикосновения рук его жены; кочаны капусты и помидоры, собранные Маурицией; пожухлые листья, аккуратной кучкой возвышавшиеся поодаль - все пустилось в этот страшный ритуальный танец.

Он задыхался. Стараясь поднять безжизненное тело с земли, несчастный мужчина дрожащими руками обхватил Маурицию за плечи, но от волнения и страха его ослабшие руки не слушались, и тело жены повалилось назад, словно не желая расставаться с этим небольшим клочком земли, ведь в последнее время только возня в саду позволяла ей чувствовать себя спокойно. Клелия начала хныкать – никто точно не знал, сколько времени девочка провела в коляске одна, ведь в момент трагедии в доме никого не было. Наконец, Уэю удалось поднять жену, и, немного сгибая в коленях ноги, он понес её в дом. Тело её казалась таким тяжелым, таким неживым... Оставшись одна, девочка вдруг горько заплакала.

Она словно чувствовала панику взрослого человека, ощущала его страх и боль, боль человека, опасавшегося самого худшего…
Вернувшись из магазина, Мирра заметила грязные следы на полу в коридоре. Сердце, совершив путешествие из грудной клетки, казалось, куда-то в пятки, бешено застучало. Что-то было не так. Она кинулась в зал и застала отца, сбивчиво и невнятно умолявшего телефонную трубку ехать как можно скорее… Мама, безжизненно свесив руку, лежала на диване с запрокинутой назад головой.

В саду верещала ее племянница. Все это происходило одновременно, ужасные детали, которые фиксировали ее глаза и слух, словно мозаика, складывались воедино, и с каждой секундой становилось страшнее. Руки невольно выпустили пакеты, которые с шумом рухнули на пол, заставив Уэя среагировать на грохот упавших предметов. Отчаянье, боль, тревога, страх – трудно было сказать наверняка, какое чувство поселилось в его сердце, какое чувство отражали его глаза. Выкатившийся из пакета персик запнулся о ноги старика, Уэй отстраненно шагнул назад, и тот закатился куда-то под стол, нарушив внезапно нависшую над комнатой тишину своим мерным движением.

Мирра кинулась к матери, ее рука была совсем холодной. Ей показалось, что она не дышит. Затем она побежала в сад. Взяв на руки Клелию, женщина почувствовала, как что-то неприятно холодное коснулось ее руки. «Бедняжка, сколько она сидит так в мокрых трусиках?», - мелькнуло в голове у Мирры.
«За мабой пришла черная тетя?», - спросила Клелия, и Мирра подумала, что лучшего объяснения, пожалуй, и не придумать. Она печально вздохнула и крепко обняла племянницу. Приехавшие врачи могли лишь развести руками, сказав при этом, что помочь, увы, уже не в их силах. Сердце остановилось слишком давно. «Она прожила долгую жизнь, была хорошей женой, матерью и замечательным врачом, я многому у нее научился», - сказал врач, садясь в машину. -Крепитесь».
В голове роились мысли, которые толкались, пихались и, словно льдины, наскакивали одна на одну. «Мама прожила действительно долгую жизнь, - думала Мирра, - но ее последние годы вряд ли можно назвать счастливыми. И как она ушла? Она снова осталась одна. Никого из нас не было рядом.

Лишь маленькая, беспомощная девочка находилась вместе с ней, девочка, которая не могла ничем ей помочь, крохотный ребенок, которого мама так любила, стал невольным свидетелем ее кончины. Как грустно и нелепо», - теплые крупные слезы брызнули из глаз, провожавших уезжавшую карету «скорой помощи». Но «скорая» ехала медленно, ведь спешить было некуда. «Вот и закончились твои страдания, милая, - думала Мирра, - но я сделаю все, чтобы хоть как-то загладить свою вину. Прости меня, прости, если сможешь». Даже много лет спустя, уже в достаточно преклонном возрасте, Мирабелла будет вспоминать это мгновение, в которое, она была готова поклясться, ощутила легкое прикосновение: что-то мягкое и нежное коснулось ее щеки.

***
Уэй сидел в своем кабинете и жадно, сантиметр за сантиметром буквально пожирал глазами пространство комнаты. Несмотря на то, что семья считала это место в доме «его кабинетом», все в нем было связано с Мау: книги, фотографии, почетные грамоты, сувениры, всевозможные безделушки, столь дорогие сердцу переживающего горечь утраты человека. Эти вещи, словно прустовская «мадлен», порождали в его мозгу множество воспоминаний, каждое из которых, цепляясь одно за другое, возвращало к жизни бесконечное количество других, вызывало одно, второе, третье...

Спонтанные, вне всякого хронологического порядка, события жизни, проносившиеся в его мозгу, сейчас действовали как спасительный круг, за который отчаянно цеплялся утопающий. Хаотическое нагромождение случайных восприятий, ассоциаций и обрывков чувств, витавших в воздухе, помогало и, что удивительно, не травило душу, а, словно живая вода, лечило его рану. Потеря. Горькая, мучительная. Потеря. Когда Этьен потерял свою пластмассовую машинку, он пару дней ходил сам не свой. Как давно это было. Уэй невольно улыбнулся своим воспоминаниям. Мау купила ему новую игрушку, но сыну нужна была именно та, с потертой дверцей и заклеенным зеркалом. На шестнадцатилетние она мечтала подарить Клелии машину. Почему машину – он не знал, просто она так хотела. Она так много хотела, но, увы, не успела. Она была такой… такой родной и своей. Вот и томик Китса, который он подарил ей лет тридцать тому назад.

Уэй наугад распахнул довольно потрепанную книгу (видно было, что в нее часто заглядывали) и прочитал случайные строки, которые первыми бросились в глаза:

Не печалься, не беда:
Туча сгинет вскоре.
Лишь вздохни - и навсегда
Позабудь о горе.
Отчего грустят глаза,
Губы замолчали?
Ведь одна твоя слеза
Смоет все печали.
Так поплачь о горе том:
Я слезинки эти…

«Господи, как же теперь жить?» - дочитать стихотворение до конца не было сил, и он убрал книгу на полку. Завтра предстоит трудный день, завтра начинается другая жизнь, жизнь без нее.
***
Несмотря на преклонный возраст, Уэй сохранил к Мауриции те чувства, которые испытывает семнадцатилетний мальчишка в пору своей первой влюбленности. И хотя с годами страсть, это всепоглощающее и испепеляющее чувство, немного устоялась, она не остыла, а, словно, вызрела, превратившись в плотную духовную связь, и теперь несчастный старик не знал, зачем судьба отмерила ему эти годы, которые он вынужден провести без любимой.

Даже спустя столько лет совместной жизни, имея трех детей и тяжкий груз всех свалившихся на их семью бед за своими плечами, он все еще называл свою жену любимой. И всегда будет ее так называть, несмотря ни на что. Она его не забыла, и он будет помнить и любить ее вечно, даже теперь, когда смерть разлучила их.
Холодная, больше нерасстилаемая половина кровати, на которой спала Мауриция, до последнего дня своей жизни нежно обнимавшая мужа во сне, была пуста…со стен комнаты на него смотрели ее глаза, запечатленные на фотографии двадцатилетней давности.

Все осталось прежним, Уэй ничего не убирал, не складывал на чердак, не прятал в дальний угол шкафа… казалось, что прежняя обстановка помогает ему жить, заставляя верить в то, что ничего не случилось. И пусть сердце мучительно сжималось при взгляде на снимок, на котором Мауриция была так загадочно хороша, так молода и желанна, он считал, что произошедшее, каким бы тяжелым испытанием для него и всех домочадцев оно не было, стоит принять. Нужно попытаться оставить всю грусть и горечь позади, сохранив в душе лишь теплые чувства и светлую память о покойной. И он искренне старался жить по этим правилам, но не всегда получалось. Без жены жить было невыносимо.

И в который раз несчастная душа нашла покой и отдохновение в крохотном ребенке, который и сам нуждался в ласке и заботе, но был еще слишком мал, чтобы понимать всю трагичность своей судьбы. Зная, как любила внучку его жена, Уэй старался уделять Клелии больше внимания, проводить с малышкой все свое свободное время, которое по-прежнему отмеряли часы на стенах их будто осиротевшего дома.

Ведь ничего не изменилось: час все также состоял из 60 минут, а минута из 60 секунд…ночь сменялась утром, за зимой шла весна… Все как всегда, но уже без нее. Снаружи казавшийся таким уютным, их дом, словно магнит, притягивал к себе холодное железо печальных событий. Но шли недели и месяцы, наконец, со смерти Мауриции минуло полтора года, в течение которого Уэй навещал могилу жены каждый день. Стояла весна.

Твинбрук тонул в ее пьянящих ароматах, и буйная зелень украшала город, снова оживший после долгой зимней спячки.

К началу лета посаженные на могиле кусты настолько разрослись, что она стала напоминать роскошный палисадник. Уэй очень хорошо помнил, какие цветы он подарил Мау в первый раз, и на ее могиле всегда можно было увидеть красные розы.

Есть вещи, о которых очень непросто говорить, но достаточно взглянуть в лицо, испещренное сетью мелких морщинок, в лицо человека, потерявшего дорогого ему человека, и все станет ясно, ясно без слов. Кладбищенский сторож часто слышал, как Уэй разговаривал со своей покойной женой. Он делился с ней последними новостями, говорил о том, что Мирра очень изменилась в последнее время, стала добрее и отзывчивее,

охотно помогает справляться с домашними делами и практически полностью взяла воспитание Клелии на себя.

Так Мауриция узнала о том, что могла бы второй раз стать прабабушкой, ведь у Фелеции и Линдсея родился второй сынок, которого назвали Лео.

«Тебе не о чем волноваться, - тихо говорил он, - у нас все в порядке, мы справляемся. Иола стала тиха и спокойна. Может быть, дело в том, что она теперь находится под наблюдением другого лечащего врача. Он очень внимателен к ней. Доктор сказал, что потрясения по-разному сказываются на людях, а люди с психическими расстройствами - разговор отдельный. Если здоровый человек впадает в черную меланхолию, потеряв родного человека, то такие, как Иоланда, наоборот, способны продемонстрировать некоторое восстановление рассудка. Наверное, ты будешь рада об этом услышать. Иногда с ней можно разговаривать совсем как со здоровой.

И пусть Клелия немного боится ее, ведь она совсем не помнит своей матери, Иола обнимает девочку и, гладя ее по голове, роняет тихие слезы… Не знаю, о чем она плачет. Не то чтобы, ей вовсе не о чем было плакать. Просто трудно знать это наверняка. Столько всего свалилось на не успевшую толком пожить девушку. А ведь она так красива, так похожа на тебя, милая… Я и сам едва не плачу, глядя на нее. Она очень сокрушается о том, что никогда не сможет иметь свою семью… счастливую, полноценную семью…пожалуй, дневник, который она ведет, на самом деле помогает. Врач говорит, что благодаря тому, что у нее есть возможность перечитывать все свои записи, Иола лучше осознает все то, что с ней происходит. В те редки минуты, когда она способна относительно здраво рассуждать, наша дочь может проанализировать кое-какие события своей жизни. По крайней мере, так говорит врач…»
***
Ответственность не дает мне спокойно существовать, именно из-за неё я мучаюсь бессонницей по ночам, беспрестанно думая о том, что могла бы этого не допустить. Могла бы слыть ненормальной на всю голову, но ненормальной, чья совесть чиста, чьи руки не запятнаны кровью… кровью любимого ею человека…

Какой жуткий смысл могут обретать слова. Рука выводит эти строки, а мозг отказывается верить в то, что все это – реальность. Сложно сказать, что такое реальность для меня. Боже, как же я запуталась, запуталась окончательно. Какую жалкую жизнь я обречена вести. Жизнь, которая протекает в четырех стенах, жизнь по распорядку… прием лекарств и терапия. В эти минуты я чувствую себя еще уязвимей, чем когда-либо. В этом состоянии, в состоянии временного просветления, я осознаю весь ужас произошедшего. Лучше бы мне никогда не возвращаться оттуда. То, что я сделала, тяжким грузом лежит на сердце, а временное улучшение (пишу «временное», потому что надеюсь на то, что скоро вновь провалюсь в тот, иной мир) лишь отягощает мое положение. Все равно мне никогда не быть счастливой, никогда не стать примерной матерью, не одарить лаской и любовью свою несчастную девочку.

Ведь находясь не в себе, я не думала обо всем этом. Жить так было проще и легче, меня ничто не тяготило, постоянное чувство вины не лежало тяжким бременем на совести… Да, я знаю, что должна расплачиваться за содеянное, но знание невыносимо. Только теперь я осознаю, каким жутким эхом отозвался мой поступок в жизни каждого члена нашей семьи. Осиротевшая дочь, которая никогда не узнает матери, не поделится с ней своими переживаниями и радостями, Ричард, мой бедный, милый Ричард и несчастная мама. Скольких людей я обрекла на страдания? Порой я сама с нетерпением жду, когда она, наконец, избавит меня от этих мыслей, когда унесет меня в один из тех миров, где меня перестает волновать бесконечное «а что, если?», туда, где я по-своему счастлива, потому что не ведаю обо всем этом ужасе. Трусливо и низко? – Да. Но к больному человеку проявляют больше сострадания, чем к здоровому, возможно, поэтому я буду выглядеть не таким чудовищем в глазах родных людей, если навсегда останусь невменяемой шизофреничкой.