В последнее время я много думаю. Мысли, словно безжалостные палачи, истязают душу, гибнущую в безмерном океане невыносимых страданий. Когда же, наконец, меня не станет? Эта никчемная жизнь, полная боли и редких визитов родных, с каждым днем становится все тягостнее.
В попытке разобраться, почему так нелепо сложилась моя жизнь, я задаюсь единственным вопросом: а могли ли все быть иначе? Пожалуй, нет. Наверное, я родилась для этого кошмара.
Тут так тихо, что я буквально слышу, как ручка царапает бумагу. Невыносимо тоскливо и хочется кричать, но на меня в лучшем случае наденут смирительную рубашку, в худшем – накачают транквилизаторами.
Недавно ко мне приходила мама. Или я к ней приходила. Не знаю, для меня грань между нормальным и потусторонним давно уже стерлась. Она стояла ко мне спиной, а я хотела окликнуть ее, но так и не смогла. К горлу подступил ком и, сколько бы я ни старалась произнести хоть слово, у меня ничего не получалось. А мне было, что ей сказать. Сил плакать больше нет...Может, она знает, что мне делать?
Только теперь я понимаю, что с самого рождения все шло к тому, что я стану убийцей. Наверное, так было написано свыше. Но жить как насекомое я больше не могу. Нет, это решение не пришло ко мне внезапно, я вынашивала эти мысли очень долгое время. Берта мне поможет. Какое-то время она будет делать вид, что ее соседка по палате на месте, а в это время я буду уже далеко. Если все пойдет хорошо, разумеется. Да простят меня те, кому я, может быть, дорога. Клелия, я очень тебя люблю, но, к сожалению, это выше меня. Все, что произошло, очень сильно сломило мою волю… я больше так не могу. Просто знай, что я буду счастлива, если всегда смогу быть с тобою рядом. А сделать это я смогу только одним способом. Завтра утром старый Майкл как всегда будет дремать за своим пультом. Старику давно уже пора на покой, но ему осталось сыграть свою последнюю роль. Никто не заметит, как я тихонько выйду в уборную. В последнее время я хорошо себя вела, санитары ничего не сказали, когда я, испытывая их терпение, вышла из столовой два дня назад. Я давно уже обзавелась отверткой. Для самообороны. Ведь никто не знает, что на уме у этих психов. Но в этот раз я использую ее по назначению. В больнице очень сложная система вентилирования, разобраться в которой было довольно непросто. Прояви я хоть малейшую неосторожность, и они бы обо всем догадались. Но до сих пор мне везло. Если встать на унитаз и немного потянуться, можно открутить несколько винтиков, что держат железную решетку.
Берта позаботится о том, чтобы меня никто не хватился раньше времени. Я ей доверяю. Открутив пару винтиков, нужно всего-то немного приподнять решетку. Я тысячу раз проделывала это в своем мозгу. Перегородки кабинок помогут мне забраться внутрь вентиляционной шахты, и я без труда верну решетку на прежнее место, но уже с обратной стороны. Тоже самое предстоит сделать, когда доберусь до прачечной. Хотя, это всего лишь название. Нашу робу и белье здесь не стирают, это помещение представляет собой скорее что-то вроде склада старых и ненужных вещей, кладбище списанной медицинской техники и всякой ветоши.
Я надеюсь, что ничего не помешает моему плану осуществиться. На то, чтобы добраться туда по узкой стальной кишке, понадобится не меньше пятнадцати минут, поэтому все нужно делать быстро и сразу после того, как нас приведут на завтрак. Машина, забирающая грязное белье, приезжает в 9:30. Завтрак в 9. Но нас никогда не приводят вовремя. Минус минут 7-10. По моим подсчетам, у меня будет чуть меньше 5 минут для того, чтобы залезть в контейнер с грязным бельем, который погрузят в машину и поставят рядом с дюжиной таких же контейнеров. Старшая сестра заходит сюда вместе с водителем, до этого момента здесь буду только я, да крысы. Контейнеры погрузят на тележку и увезут на улицу для того, чтобы загрузить в машину. Так говорит Берта, и мне хочется ей верить, потому что другого шанса на спасение у меня нет. Если все пройдет удачно, я смогу уже завтра оказаться на воле. Психиатрическая больница – не единственный клиент, к которому служба городской прачечной приезжает забирать белье. Надеюсь отыскать себе что-нибудь не такое приметное в одной из корзин и выбраться наружу, как только представится удобный случай. С последним могут возникнуть проблемы, но надеюсь, что отвертка их решит.
***
Ты любишь всех, а любить всех – значит не любить никого. Тебе все одинаково безразличны. (с)
Как и всякая обманутая, но приличная девушка, Шерон игнорировала все попытки Энтони наладить с ней отношения. Ее сердце разрывалось от обиды и боли.
Такая низкая, такая вероломная измена…Глаза застили слезы, и что-то тяжелое, практически невыносимое, сжимало ее сердце, терзало душу, порализовывало рассудок. Но самой мучительной, пожалуй, являлась мысль о том, что Энтони, каким бы предательским ни был его поступок, по-прежнему был ей дорог. Чувство собственной гордости не позволяло ей отвечать на его звонки и смс.
И если Кортни с легкостью смогла забыть об этом приключении, свысока смотря на проходящего мимо Энтони, а тот лишь глупо пожимал плечами, то с Шерон было все иначе: она хотела быть с ним, но не могла себе представить, как будет смотреть в его глаза, целовать, обнимать после всего того, что случилось.
Между тем, Энтони тоже хотел быть рядом с Шерон, но отчаявшись, нашел утешение в объятьях Сьюзи – девушки, всегда готовой «прийти на помощь». В какой-то степени, Энтони устраивали такие отношения. Он мог брать, не давая ничего взамен. Впрочем, как и с полдюжины других парней, включая Пинчера, но это его мало заботило. Сьюзи зашла «в гости» к Энтони однажды днем. Подстегиваемая тем, что в доме никого не было, девушка пустилась во все тяжкие: усевшись к парню на колени, она шептала всякие глупости ему на ухо, обжигала его лицо и шею своим горячим дыханием, водила острыми ухоженными ноготками по его груди… Вдруг девушка сделала серьезный вид и прислушалась к чему-то.
- Тсссс, - сказала она, приложив к губам ничего не понимающего Энтони свой пальчик, - ты слышишь?
- Что? Тебе, наверное, показалось – прошептал он в ответ.
- Нет! – все так же серьезно продолжала Сьюзан, - я буквально слышу...как эта роскошная... огромная кровать зовет нас наверх!
Сьюзан вскочила и, поддразнивая Энтони, помчалась к лестнице.
Поднявшись на несколько ступенек, она остановилась, и, картинно закатив глаза, прикусила губу. Энтони, обуреваемый страстным желанием, бросился за ней, а Сьюзан, взвизгнув от восторга, кинулась в спальню, принадлежавшую когда-то Уэю и Мауриции.
Шерон, как опытная воровка, вдруг опять насторожилась.
- Ну, хватит уже, - стягивая остатки одежды, проговорил Энтони, - расслабься, милая. Мы одни, - добавил он, целуя ее в шею.
-Нет, - запротестовала Сьюзан, вырываясь из объятий своего дружка, и принялась с остервенением искать коротенькое красное платьице. Энтони, поддавшись панике, принялся судорожно открывать ящики прикроватных тумбочек, в попытке найти какую-нибудь одежду: его осталась внизу. Чутье не подвело Сьюзан. На пороге стояла Мирабелла.
***
Нужно сказать, что в последнее время жизнь в доме Кардье текла своим чередом: размеренно и тихо. Сад, осиротевший после смерти Мауриции, вновь стал оживать и потихоньку преображаться, когда дружная чета Профит (подумать только, Мирабелла Профит!) принялась ухаживать за практически погибшими растениями. Почти каждый день они проводили в саду, занимаясь общим делом и при этом часто улыбаясь и разговаривая о чем-то своем.
По выражениям их лиц не трудно было понять, что им хорошо вместе. Такая старость, согретая теплом взаимной любви и понимания, не могла не приводить к мысли о том, что Мауриция, почему-то ни у кого не оставалось в этом и доли сомнения, заботится о членах своей семьи оттуда, где она сейчас находилась.
А находиться она могла только на небесах - в раю, если хотите – в этом тоже никто не сомневался. Время от времени, однако, небольшие стихии, а порой даже целые ураганные бедствия обрушивались на это видавшее виды семейство. Как-то вечером на дом Де ла Кардье налетел ураган с Франции. Увидев этого уже не молодого, но довольно импозантного и вполне еще «боепригодного» мужчину, Мирабелла ужасно испугалась. Теперь, когда она, казалось, была вполне счастлива и даже довольна своей жизнью, судьба вновь преподнесла ей сюрприз.
- Ну, здравствуй, - прервав ее мысли, сказал Гюстав, и кончики его губ слегка приподнялись в нежной улыбке, – прости, что без предупреждения…
Мирабелла вглядывалась в до боли знакомые черты, и некоторое время ее собственное лицо не выражало никаких эмоций; внутри же бушевало пламя. Клубок, нити которого были сотканы из множества оттенков чувств, страданий, гнева, боли…да бог весть, чего еще; этот гордиев узел, который, как ей казалось, она разрубила мечом мудрости, пришедшей к ней с годами, вновь очутился внутри нее и, казалось, был даже более запутанным, чем прежде. Она печально вздохнула. Сказать, что совсем ничего не чувствовала к нему, она не могла. Потому что это было бы неправдой.
- Ну, почему сейчас? За что, господи? – вопрошала она про себя, но вслух лишь произнесла: - Что тебе нужно, Гюстав? Зачем ты пришел в мой дом?
Со стороны могло показаться, что Гюстав ждал от некогда брошенной им женщины бури восторженных эмоций, радостных возгласов, которые бы плавно перетекли в нежные объятья. Он немного замялся, и Мирабелле даже показалось, что он вот-вот протянет к ней свои руки, желая прижать ее покрепче. Она машинально отстранилась.
- Мирра, милая… я долго думал, я…я... - начал, было, он.
- Слишком долго, почти целую вечность, - подчеркнуто холодно заметила она, - ты
думал. – Я считала, что наша последняя встреча расставила все на свои места. Все осталось в прошлом. Те несколько недель, что я была счастлива, находясь в блаженном неведении, не вернуть.
- Я виноват…я…Нам нужно поговорить и уже, раз и навсегда, покончить с этим, милая, - с надеждой сказал он, и Мирре стало жаль его, этого старикашку, сделавшегося вдруг таким беззащитным и никчемным.
- И не надейся. Мне не о чем с тобой говорить, - с болью в сердце произнесла она, но голос ее не выдал. – Я замужем.
Гюстав, как ребенок, у которого отняли конфету, обиженно поджал губы и еще больше стал похож на немощного старика, к которому Мирра сейчас испытывала что-то вроде отвращения.
- Спасибо за теплый прием, - жалобно проскрипел его голос, - Я надеялся на счастье, а нашел лишь боль и унижение.
Мирре было нечего ответить. Она лишь распахнула калитку и остервенело закричала:
- Убирайся ко всем чертям!
***
После той комичной, в сущности, сцены в родительской спальне, разыгравшейся у Мирры на глазах, она решила серьезно поговорить с сыном. «С кем не бывает», - улыбаясь, думала Мирабелла. Она не особенно бы переживала по этому поводу, ведь сын был уже совсем взрослым, если бы не одно «но». В доме росла Клелия. И Мирре очень не хотелось, чтобы она однажды стала свидетелем подобного «происшествия». После того, как Мирабелла застала полуголую девицу, как ни в чем не бывало уплетавшую приготовленный ею суп, за столом в кухне, она решила, что тянуть с разговором больше нельзя.
- Итак, милый, вижу, ты уже достаточно взрослый для того, чтобы водить девиц в наш дом, -изрекла она, стараясь принять как можно более строгий вид, - но так дело не пойдет. Я не допущу подобных вольностей в присутствии Клелии.
- Мааам, – протянул Энтони, - не начинай, а…Я появился на свет вследствие «подобных вольностей».
- Ну, знаешь, - начиная выходить из себя, отрезала Мирабелла, - ты весь в своего папашу. Лучше не зли меня, сын. Не нужно превращать наш дом в бордель. – Она замолчала на несколько секунд. - Просто я считаю, что тебе пора жить самостоятельно.
- А вот это уже интересно, - сказал Тони каким-то начальствующим тоном, - ну-ка, поподробнее.
- Разговаривать в таком тоне будешь со своими красотками, молодой человек, - безапелляционно заявила она. - Давно пора задуматься о будущем, обзавестись своим жильем… да и мы не будет невольными свидетелями твоей личной жизни.
Так было решено, что Энтони, получив некоторую сумму, вполне достаточную для того, чтобы снимать, пусть пока еще не собственное, но хотя бы отдельное, жилье, покинет уютный домик на Рю де Стерлинг, в котором прошло его детство.
Но ностальгические воспоминания нисколько его не мучили: он был счастлив зажить самостоятельно, искренне радуясь тому, что все так удачно сложилось. Жизнь Энтони была полна ночных тусовок, отвязных вечеринок и любовных похождений.
Он давно уже бросил все попытки помириться с Шерон, посчитав, что и так делал все возможное. Вечером он отдыхал, а днем трудился в местном театре. Он считал себя творческой личностью, поэтому работа являлась далеко не пределом его мечтаний, но Энтони тешил себя мыслью, что ему было к чему стремиться. Выбирать, однако, не приходилось. «Самостоятельность» давалось ему очень нелегко. Однажды он так устал, таская аппаратуру в театре, что проспал весь вечер и, проснувшись, осознал, что вечеринка, которую он так долго ждал, уже в самом разгаре. Наспех собравшись, он помчался в клуб. Услышав, как кто-то вошел в лифт, он, ускоряя шаг, попросил задержать его. В полутемной кабине стояла Шерон. Энтони скользнул внутрь, и двери тут же закрылись. Это была стихия. Ураган. Запах ее тела сводил его с ума, эта манящая близость и тесная кабина лифта, в которой они были совершенно одни, дурманили, туманили сознание, пьянили…
Пышная грудь, очертания которой угадывались под отороченным золотистыми паетками лифом, открытые плечи, тонкая шея и изящные руки – все то, по чему так истосковалось его тело: Шерон, желанная и соблазнительная, была так близко… Он невольно положил свою руку ей на плечо.
Оторвав взгляд от пола, Шерон взглянула на Энтони с какой-то непередаваемой словами тоской, казалось, в этих нежных, глядящих с такой любовью глазах, заключались все те переживания и боль, которые терзали Шерон последние месяцы. Но поддаваясь порыву страсти, словно опиум кружившей голову, она сдалась, забыв о своей гордости. Это было что-то вроде примирения, хотя они не обменялись и парой слов.
Все стало как прежде. Молодые люди проводили вместе все свободное от учебы и работы время: катались на старенькой машине, которой обзавелся Энтони,
ходили на свидания, заканчивавшиеся неизменным поцелуем на прощание у дома Шерон.
Проводив Шерон взглядом и убедившись, что она зашла домой, он еще некоторое время стоял в одиночестве, думая, как же признаться ей в том, что та юношеская любовь, светлая и чистая, больше не живет в его сердце. Да, он очень хотел вернуть ее. И вот они снова вместе, но чувства, которые он питает к ней, уже совсем не те. Простая человеческая привязанность и, пожалуй, еще воспоминания о прошлом – вот и все, что осталось. На душе словно кошки скребли, но строить из себя влюбленного по уши юношу, памятуя о прегрешениях прошлого, будто стараясь загладить свою вину, было тошно.
Тусклое небо едва расцветили первые краски рассвета. Воздух был прохладен и чист, но в голове стоял шум, напоминавший о недавнем веселье. Ему не хотелось навсегда отпускать Шерон, но Энтони понимал, что, рассказав о своих переживаниях, он уже не сможет вернуться назад. Взрослая, «самостоятельная» жизнь обнажила суровую реальность: юный Кардье понимал, что для того, чтобы красиво жить, нужно много трудиться; терпеть несправедливости и унижения; нужно уметь понравится тем, кому надо; ввернуть нужное словечко там, где надо… но самым обидным, пожалуй, было сознание того, что, повзрослев, он растерял веру в настоящие, искренние чувства, которые способны испытывать мужчина и женщина по отношению друг к другу. Детская любовь растаяла как дым, как туман, что рассеялся с первыми лучами заката…Шагая по тихим улочкам только начавшего просыпаться города, он решил сегодня же все рассказать Шерон.
***
Накануне своего шестнадцатилетия Клелия решила устроить генеральную уборку. Протирая пыль на полках в дедушкином кабинете, она мечтательно скользила губкой по корешкам старых книг, что-то мурлыча себе под нос. Пыль на верхней полке протирать было неудобно: без стула туда не добраться, а идти за ним всегда было лень. Но сегодня девочка твердо решила не оставить грязи никаких шансов, поэтому, сходив за стулом, принялась вытирать пыль там, где делала это очень редко. Ее внимание привлек красиво оформленный том в супер-обложке.
Аккуратно достав его с полки, она бережно сняла обложку для того, чтобы рассмотреть книгу получше. Проведя пальцами по тесненной надписи, выполненной изящным витиеватым шрифтом, девушка прочла: «Стивен Фрост. Фиалка». Она машинально слезла со стула и, на ходу читая первые строки романа, уселась в старое кресло, забыв об уборке. Уйдя в чтение с головой, Клелия просто не могла остановиться: строчка за строчкой, страница за страницей, глава за главой…Два дня спустя, когда книга была, наконец, прочитана, она находилась еще под впечатлением. Прошел ее день рождения, окруженный заботой и лаской близких и дорогих ей людей.
Поздравления, подарки, (самым главным из которых оказалась машина - сюрприз, преподнесенный ей тетей и дедом), праздничный торт, веселый смех гостей, музыка – все то, что она так любила: уют и тепло домашних праздников, - осталось позади.
Шло время, а книга, прочитанная ей неделю назад, все не шла из головы. Она рассказывала об одном журналисте, решившем поведать общественности о состоянии психиатрических лечебниц страны. В качестве «экспериментальной площадки» он выбирает одно довольно известное по стране лечебное учреждение, находящееся в тихом провинциальном городке. Заручившись поддержкой столичных властей, он становится безмолвным свидетелем обычных будних дней клинической жизни, как один похожих друг на друга. Беседы с врачами, медсестрами и администрацией представляют собой тот «идеальный» мир, в котором все пациенты получают достойное лечение, многие даже идут на поправку, а забота и квалифицированная медицинская помощь всегда находят нуждающихся. Но есть и еще один, «реальный» мир. Это - мир кошмаров и ужасов, мир страшных людских страданий, в котором каждый человек – не просто пациент, а личность, и за ее плечами стоит своя, непохожая на другие, история. Молодую девушку, утверждавшую, что она видит духов и демонов, Фиалкой прозвал пациент клиники, старый профессор, помешанный на античности. Большую часть своего заключения она проводила в одиночной камере, мягкие стены которой смягчали буйство ее приступов.
В ней было что-то магнетическое, что-то неземное…Сам того не осознавая, журналист превращает свое расследование в рассказ о ее жизни, болезни, семье…об убийстве, которое она совершила, находясь не в себе; но самым трогательным моментом в книге был финал, трагичный, затрагивающий тайные струны читательского сердца. Удивительным образом автор заставил читателя сопереживать убийце отца собственного ребенка…Фиалка, считавшаяся у греков цветком печали и смерти, которым часто украшали могилы молодых, безвременно погибших девушек, тоже гибнет, совершив побег из клиники… Дочитывая последние строки, Клелия была не в силах справиться с нахлынувшими на нее чувствами; по щекам катились горячие слезы, а сердце болезненно сжималось в груди.
***
Раздавшийся внизу звонок пронзил теплый летний вечер своей внезапностью. Намереваясь снять трубку, Мирабелла почему-то вспомнила, как много лет тому назад точно такой же неожиданный поздний звонок принес ей весть о том, что Иола пришла в себя.
- Алло, - устало проговорила она в трубку.
- Добрый вечер. Вас беспокоит доктор Броуди, - послышалось на том конце провода, - Случилась беда. Ваша сестра погибла.
***
Когда в начале одиннадцатого утра в салон красоты заявилась весьма странная особа, одетая в короткое вечернее платье, Кристин Доусон, только начавшая смену, не придала этому никакого значения.
Чего только не доводилось ей видеть за те недолгие пару лет, что она здесь работает. Но когда девушка обратила внимание на то, что клиентка босиком, она изумилась, но лишних вопросов задавать не стала. Ее попросили «привести в порядок» волосы и сделать макияж, «который бы выдержал все, что угодно: и дождь и снег». Женщина была молода, однако выглядела неухожено. После того, как мастер закончила свою работу, молодая женщина спросила, где находится туалет и, вернувшись, расплатилась несколькими помятыми купюрами. На вопрос, не видела ли она чего-нибудь странного в этот день, Кристин рассказала офицеру эту историю.
***
Ей просто хотелось хорошо выглядеть. Быть красивой и чувствовать себя
нормальной. Элегантное черное платье, вечерний макияж – как давно она не баловала себя.
Наслаждаясь свободой, запах которой она не чувствовала семнадцать лет, Иоланда бесцельно бродила по городу, вспоминая столь дорогие сердцу пейзажи.
Здесь почти ничего не изменилось. Прошла целая жизнь, прошла
её жизнь, а здесь все оставалось по-прежнему. Зябли ноги. Косились прохожие. Она знала, что долго это не продлится. Жить
так больше нельзя, да и время дорого: скоро ее хватятся. Наслаждаясь восходом, она знала, что видит солнце в последний раз. Боже, как же красиво, как чертовски красиво, но не с кем разделить свою радость…
***
- Мадам, вы меня слышите? – голос в трубке смешивался с чудовищным треском и шумом, - Миссис Профит, вы меня слышите?
- Да, - выдохнула Мирабелла.
Через полчаса Клелия и Мирабелла сидели в кабинете главного врача психиатрической больницы.
- Недалеко от моста, с которого, по-видимому, она и спрыгнула, потому что на теле присутствуют несколько ссадин и ушибов – очевидно, она ударилась о бетонную перегородку, мы нашли дневник с подробным описанием плана побега. Её обнаружил местный житель, рыбачивший в тех местах. От удара она потеряла сознание и, упав в воду, захлебнулась. Врач, проводивший осмотр считает, что обнаружь старик ее часом ранее, все могло бы быть иначе...
В начале одиннадцатого она была в салоне красоты, где сделала прическу и макияж, однако откуда взялось платье, мы затруднялись сказать до тех пор, пока не наведались в прачечную, ведь она выбралась в город на машине, присланной их службой. Там нам рассказали, что сегодня днем одна клиентка вместо своего вечернего платья за полторы тысячи симолеонов получила бесформенную больничную робу…
- Фиалочка, - шептала Мирра, - фиалочка моя маленькая…
- Простите? – спросил доктор.
Мирра покачала головой, дав доктору знак продолжать.
- Она хотела, чтобы вы, - доктор приблизился к красивой голубоглазой девушке, сидевшей рядом со своей старой теткой, - стали хозяйкой этих записей. Полиции они больше не нужны. – Он кивнул в сторону небольшой картонной коробки, из которой торчали несколько толстых тетрадей. – Мои соболезнования, леди…
Дополнительно
Техническое