Некогда мечтая зваться доктором права, теперь я готовилась в бакалавры педагогических наук – контраст, но из контрастов теперь состояла моя жизнь. Она не смела напоминать предыдущую, присваивая прошлые мечты и стремления. Новая Эшлин Вальтерс не будет юристом. Новая Эшлин Вальтерс много кем еще не будет.
История любит повторения, циклы атак на одни и те же грабли. Много лет назад две сестры Вальтерс тоже делили одного мужчину, но я не Жаклин, Розали не Флёр, а Джеймс, разумеется, не Кастор. И дело даже не в том, что те были родней только наполовину, и не в смерти, финальным аккордом прогремевшей по ним. О нет. Прабабушка Жаклин всю жизнь сожалела о гибели сводной сестры (вернее сказать: о последствиях), будет ли мучиться Розали?
Я не хочу считать себя жертвой, это отвратительно. Но в том, что произошло нет ни капли моей вины. Это кульминация истории. А все началось с моего интереса к Джеймсу Деррику. И его интереса ко мне.
… Занимая вечера и ночи работой, я все еще не могу забыть.
Да и возможно ли?
В семнадцать мы все уязвимы и самоуверенны; я вдобавок мнила себя умнейшей среди прочих. С высоты своей исключительности согласилась сыграть в самую простую и коварную из игр, сведенную до «дай или умри». Джеймс отчаянно скучал: он манил девиц пальцем, и те падали уже готовые; ему нужно было что-то новенькое. Как насчет неприступной родственницы, тихони-сестры популярной Розали? Как насчет тебя, король мира, подумала я.
Жалеть бессмысленно – ничего не изменить; в глубине души не хочется. Это был взрыв, но не ослепляющий, а открывающий глаза. Я сделала шаг, и буря эмоций, истязающая всех, приняла меня за свою.
(Возможно ли до конца возненавидеть человека, который был у тебя первым – во всем?
Бабское милосердие вечно.)
Очередной бессонной ночью я мерила шагами свою новую квартиру; в одурманенную тяжелую голову пришло решение, которое раньше было бы тут же отвергнуто, и несколько минут спустя на специальном сайте появилось объявление о поиске соседа по квартире. Двумя днями позже раздался звонок в дверь; я переодевалась ко сну и, услышав его, вдруг заволновалась и не смогла найти кардиган. Пришлось открывать так. Разглядев вошедшего, я не смогла сдержать удивления.
- Альдо?
- Здравствуй, Эшлин, - он улыбнулся. – Извини, что так поздно.
- Только не говори, что ты по объявлению, - я попыталась придать своему лицу приветливое выражение, но любезность не шла. – Мне казалось, ты учишься в Принстоне.
Мы не виделись больше двух лет, с тех пор, как случайно столкнулись в толпе туристов на Бимини. Альдо только окончил школу и развлекался на островах перед поступлением в колледж. Помню, мы проболтали весь вечер, очнувшись, когда наступила глубокая ночь.
- Перевелся в Браун, - беспечно ответил Альдо. – Мотаться туда из дома как-то не хотелось, вот я и решил снять квартиру, а тут твое объявление. Определенно это судьба.
- Да уж, точно судьба.
Удивительно, но от его улыбки, светлой и лучистой, мне стало легче.
Так мы стали жить вместе. Он вставал раньше меня, не позавтракав даже, мчался сначала на работу в офис, потом на лекции и опять на работу; мой график отличался только более-менее свободным утром и кучей ребятни по вечерам. Мы слишком выматывались, чтобы общаться, но выходные проводили вместе. Я объясняла это потребностью в беседах со знакомым человеком, но Альдо… Он казался душой компании, у него, вероятно, было много друзей. Что уж говорить о подружках.
Я не спрашивала его об этом. У него могла быть история сходная с моей, тяжелая и болезненная, история, о которой можно разговаривать только с самим собой. Которая не забывается. Редкие мои сны одни и те же – серое от усталости лицо Джеймса (два дежурства подряд, убийство и суицид), глаза от этого кажутся темными; он говорит: ты должна знать, Эшлин. Я не жду удара, спрашиваю: о чем? И Джеймс бьет: о нас с Розали.
Никогда не забуду её удивленные круглые глаза; она тоже не ждала удара, готовясь атаковать сама. Возомнила себя боссом… О, как мне тебя жаль. Я уехала так быстро, словно внутренне ждала, когда такое случится. Не могла больше видеть эту шлюху, свою сестру; впрочем, она потеряла право ей называться.
Джеймс несколько раз приезжал ко мне в Провиденс. Столкнувшись с ним случайно в студенческом кафе, я поймала себя на желании закатить истерику с битьем морд и стаканов. Но мы же взрослые люди, в конце концов; пришлось разговаривать, преодолевая неприязнь к сотрясанию воздуха, оба ненавидим выворачивающие наизнанку беседы. Несколько встреч спустя я ощущала только тупую подавляющую усталость…
Есть особенный кайф в этих воспоминаниях. Насквозь мазохистский.
Окончание предпоследнего курса я планировала отпраздновать с книгой очередного лауреата Пулитцеровской премии; не насладиться, так посмеяться. Альдо почти насильно вытащил меня из дома, пришлось краситься, укладывать волосы, искать платье… Куда мы едем он сказал, выворачивая на шоссе, ведущее к Бухте Белладонны.
Элегантный двухэтажный особняк стоял окруженный садом, превращенным в небольшой парк. В большей части окон горел свет, кто-то смеялся звонко и весело. Первой, кого я увидела, была тоненькая рыжеволосая девушка с открытым смешливым лицом, представленная сводной сестрой Альдо Тарой. Затем мягкий напевный голос произнес: «Поздравляю, Эшлин», и я очутилась лицом к лицу с той, кого не видела много лет.
Хильда Де Буи, урожденная Хохвенде, в первом замужестве Вальтерс. Мать Альдо и бывшая жена дяди Марка. Она осталась, какой я её запомнила – безупречной холеной красавицей. Холодные голубые глаза, гладкое лицо, профессиональная улыбка. О ней никогда не говорили в нашей семье, само имя Хильды Хохвенде было забыто; и вот теперь она стоит передо мной, само воплощение состоятельной жизни.
- Спасибо, Хильда, - было бы глупо назвать её тетей, а «миссис Де Буи» звучало неестественно. – У вас чудесный дом.
- Благодарю. Мы недавно отделали заново холл на втором этаже. Не хочешь взглянуть?
- С удовольствием.
Вести светскую беседу ей удавалось естественнее, чем дышать. Вежливые, безликие фразы с налетом любезности. Она спрашивала о Брауне, я о её благотворительной деятельности; тему семьи мы обе не затрагивали. Невероятная женщина, вольно или невольно внушающая восхищение.
Наконец нас пригласили к столу. Каковым же было мое удивление, когда вторым блюдом представили самые банальные и вульгарные гамбургеры. Они столь резко не вязались с обликом дома и присутствующих, что все это походило на розыгрыш.
- Мы любим развлекаться подобным образом, - с улыбкой пояснила Тара. – Разбавляет обстановку.
- У Тары в запасе много убойных сюрпризов, - сделав страшные глаза, сказал Альдо. – Её муж Робин настоящий мастер в этом деле, креативщики реалити-шоу нервно курят в сторонке.
- Надеюсь, ты не сторонница здоровой пищи, - она состроила забавную гримаску, и я против воли рассмеялась.
Гамбургеры оказались вкусными. Но вид изысканной леди Хильды, евшей их с невозмутимым лицом, был до крайности странным. Перехватив мой взгляд, она вдруг улыбнулась, и в этой улыбке читалась искренняя теплота.
- Альдо притворяется ангелочком, но на самом деле он тот еще дьяволенок, - заговорщицким тоном продолжала Тара; её, бледную и не особенно красивую, веселье парадоксальным образом красило. – Мы познакомились раньше, чем папа с Хильдой, и этот день я не забуду даже после смерти.
- Тара! – он казался смущенным.
- Это было в школе. Он подложил всем девчонкам на стулья красящего порошка. Его поймали, повели к директору, а там уже сидела я.
Все рассмеялись. Мне вспомнился Альдо, четырехлетний мальчик с огромными голубыми глазами, жадно ловящий каждое слово своей нелюдимой старшей кузины. Далекое-далекое детство… Такое далекое, что кажется будто его и не существовало.
- А дальше? – спросила я заинтригованно.
- Дальше за нами приехали родители; они познакомились, начали встречаться – тайно от нас, это, наверное, было очень сложно – и поженились, когда мы пошли в старшую школу. Устроив все браком по расчету.
Все снова рассмеялись.
… Обратно мы ехали молча; темнота, прорезаемая светом фар, и (неловкая?) тишина. Забавно. В том далеком и забытом детстве мы с Альдо были друзьями, прошла целая жизнь, и все вернулось. Такого я никак не могла предположить и рассчитать, даже встретив его на Багамах.
Жизнь изворачивается, как гадюка в щипцах змеелова.
- У тебя чудесная семья, - сказала я, чтобы заполнить тишину.
- Повезло, - улыбнулся (усмехнулся?) Альдо. – Никогда не думал, что развод родителей станет самым счастливым событием в моей жизни. – И вдруг добавил: - Ты им понравилась.
Неделей позже Альдо показывал мне главный парк Бухты. Мы гуляли по извилистым светлым тропинкам; июньское солнце непривычно припекало, и было смешно, что с нашими светлыми волосами перегрев точно не грозит. Я воображала себя школьницей, юной, лет пятнадцати, беспечной и легкой. (В настоящие пятнадцать я такой не была).
- Ты не голодна? – спросил Альдо, по-кошачьи щурясь на солнце.
И мы ели хот-доги, горячие, жирные, вредные и упоительно вкусные.
- Наконец ты оттаяла, - он облизнул палец, проигнорировав салфетку. Я фыркнула:
- Это все твое дурное влияние.
- О, я профессионал в этом деле. Король дурных примеров. Бог авторитета. Половина моих девушек меня ненавидит, а половина столь же неистово обожает.
В сумке завибрировал телефон. Я потянулась за ним, но Альдо схватил меня за руку.
- Никаких телефонов! Идем фоткаться!
- Сначала вымой руки.
Из фотокабинки мы вышли, хохоча, как сумасшедшие. Мои лицевые мышцы не были предназначены для стольких гримас! Кажется, я повредила челюстную кость… Ну и ладно. Теплые от недавней печати снимки мы рассортировали по пакетикам, то и дело соприкасаясь пальцами, и подлец Альдо умудрялся меня щекотать.
Телефон завибрировал еще раз. Теперь его игнорировала я.
- Что же ты не смотришь, кто это? – спросил Альдо без обычных своих шуточек.
- Незачем портить такой прекрасный день.
- Действительно.
Я посмотрела наверх, на раскаленное сине-стальное небо. Тучи уже подбирались к солнцу, чтобы задушить и спасти плавящийся мир.
- Будет дождь, - сказала я рассеянно. – Никогда не гуляла под дождем.
- Ну так чего же мы ждем?
Театрально раскланявшись, он предложил мне руку, и я, смеясь, приняла её.
Первые капли дождя упали на наши сцепленные пальцы.
