2.7 Считай, полжизни нет
- Если ты сейчас же не поторопишься, в школу мы пойдём без тебя! Ты слышишь? – я начинала терять терпение. В конце концов, ну что она там делает?! Кажется, Лу ещё маленькая, чтобы так тщательно заботиться о своём внешнем виде и кружиться перед зеркалом часами, но уже достаточно большая, чтобы стесняться переодеваться при мне. Это должно меня насторожить, наверное, но меня больше беспокоит то, что если мы не выедем из дома сейчас же, в школу нас не примут вообще.
- Я тут! – Лулу наконец высунула мордашку из своей комнаты, - И я собралась.
Форма на моей дочери сидела идеально – она смотрелась такой худенькой и хрупкой в этой крохотной жилетке и белоснежной блузке с розовым бантиком на шее. С утра я завязала ей длинную косу, но к обеду она, конечно же, уже перекинула её на правое плечо, подражая Алёнушке из сказки. И напрасны все мои доводы о том, что косичка должна быть за спиной – ну конечно, так же красивее…
- Наконец-то, Лу, - сердито сказала я, хватая сумку, - Все уже ждут внизу. Давай, спускайся…
Директор частной школы встретил нас ещё на улице, где, кажется, собирался дождь.
- Вы опоздали, - поджал он губы, но затем всё-таки приветливо улыбнулся, - Где же Лулу, Лиа и Дезмонд?
Решение отдать всех детей нашей семьи в новую школу далось нелегко. Во-первых, за неё нужно было платить, и отнюдь на малые деньги. Во-вторых, и я, и Пачита боялись за младших, поэтому мы хотели, чтобы Лиа училась вместе с ними и она же водила малышей в школу – что, кстати, подразумевало под собой в-третьих, ведь заведение находилось чуть ли не в центре Портленда. В-четвёртых была сама Лиа, которая долгое время проучилась в простой общеобразовательной школе, но заручившись согласием старшей мы все вздохнули спокойно.
Дезмонд и Лулу поступали в один класс – ему исполнилось пять в марте, а ей будет столько в начале ноября. Не знаю, радовалась ли этому событию моя дочь, но лично я уже с нетерпением ждала того момента, когда смогу вернуться к работе – придётся, конечно, набивать заново имидж, искать новые связи, да и вообще начинать всё с нуля, но на этот раз я не собиралась продвигаться дальше родного города Портленда. С меня хватит Нью-Йорков и Парижей.
Вновь заняться пением у меня получилось уже после дня рождения Лу. За пять лет я наконец сумела чудовищными усилиями восстановить свою былую стройность, и одним вечером нежданно-негаданно заявилась в один из самых главных клубов центра, планируя там начать восстановление моей карьеры.
«Лалаби? Это действительно ты? Не думала, что ты вернёшься!» - восхищённо пробормотала Барбара, официантка, которую все звали просто Барбой.
«Не думала, Барба, что ты до сих пор будешь тут работать», - я пожала плечами, а она, кажется, очень смутилась. Когда мы расстались, ей было шестнадцать, она грезила о популярности и смотрела на меня затаив дыхание. Голоса у девчонки не было совершенно, и закончив школу Барба поступила в колледж на какой-то экономический факультет. Впрочем, ей нет и двадцати пяти, может быть, она ещё сумеет слепить из себя звезду… кто знает.
Вскоре мне удалось по старым связям стать ассистенткой одной популярной группы. Они редко колесили по миру, и я была уверена, что скоро стану их солисткой. В основном мы репетировали по ночам и до полудня, поэтому весь день я была дома и могла встречать Лу из школы, где моя дочь, сказать честно, не слишком-то успевала.
- У меня в глазах двоится от этих чёрточек и цифр! – вопила моя дочь, сидя вечером за столом, - Они все непонятные и ненужные!
Каждый день я пыталась убедить её, что уж что-что, а числа и умение считать ей в жизни ещё пригодятся. Я приводила, казалось бы, неопровержимые доводы в пользу школы и учёбы в общем, но Лу продолжала, скрестив руки на груди, хмуро смотреть на меня взглядом «ты меня не убедила» и молчать. В конце концов, мне приходилось разжёвывать ей каждый шаг, и когда у меня сдавали нервы, я непроизвольно повышала голос, отчего она тут же начинала хлюпать носом и вытирать маленьким кулачком слёзы.
Чтение давалось ей куда легче, чем счёт, но с правописанием было ещё даже больше проблем. Читать Лу умела ещё до школы – так уж вышло, что она всегда очень чисто говорила, не картавила, и вместе со мной научилась различать буквы и складывать их в слоги и слова. Но писать их на листе бумаги – какой ужас, нет, это не для Лу!.. Она приходила в отчаяние уже когда видела тетрадку для прописей и учителя не раз со смущением жаловались мне, что моя дочь чаще всех в классе начинает плакать, когда у неё ничего не получается.
Я боролась с этим как могла, пыталась обратиться к своему детству, но в моей памяти так и не всплыло ни одного раза, когда я вообще плакала из-за учёбы или уж тем более на людях…
В середине года Пачита и Рамиро наконец решили связать себя узами брака. Сестра долгое время неопределённо пожимала плечами в ответ на жаркие просьбы любимого сыграть свадьбу, и всё время находила причину отложить это мероприятие до лучших времён, но в какой-то момент она, видимо, сочла себя уже достаточно зрелой для замужества и милостиво согласилась. Обезумевший от внезапного счастья Рамиро умолял новоиспечённую невесту закатить пышное празднество с тортом, фатой и всевозможными каталогами – что странно, учитывая, что обычно эта доля выпадает женщинам, – но Пачита была непреклонна. «Никаких гостей и фальшивых улыбок, никаких лишних затрат и показухи, уяснил?» - спросила она, поморщившись, - «Распишемся и забудем. Как будто что-то изменится после того, как нам какая-нибудь напыщенная толстуха скажет, что объявляет нас мужем и женой…»
Расписались и забыли, как и хотела Пачита.
В начале второго учебного года, Рамиро решил проявить себя и полез чинить сломавшийся телевизор, хотя обычно такой работой занималась я – сказывалось долгое прошлое настройщицы в группах и кинотеатрах.
Его хорошенько долбануло током, и «герой» провалялся в больнице больше двух месяцев, что ввергло Пачиту в абсолютнейший шок. Врачи сразу предупредили её, что сорок шесть – уже возраст, когда лучше не совать пальцы в розетку, и если вдруг что, то Рамиро мог бы и скончаться, что заставило сестру побледнеть и провести несколько ночей в больнице. После этого события Рамиро долго восстанавливался, а Пачита суетилась вокруг него, суетилась, суетилась и суетилась. Тогда я впервые подумала, что, возможно, они правда счастливы вместе?
В один из дней, когда она проводила всё своё время рядом с ним в больнице, я пришла навестить их и украдкой спросила: «А тебя никогда не пугала ваша… разница в возрасте?»
«Возраст - это только цифры», - улыбнулась мне сестра, держа своего мужа за руку. И больше она не сказала ни слова.
Конечно, он поправился. Конечно, спустя два года об этом все забыли. Но я не забуду никогда, как Пачита, не глядя на меня – только на него – сказала с улыбкой, что возраст – лишь цифры. Я знала, что она подразумевает – если любишь по-настоящему, мешать не будет ничего… «А кого люблю я?» - пришло на ум.
«Ты любишь Лу», - подсказал внутренний голос. Я передёрнула плечами. Это была материнская любовь, инстинкт, обыкновенное, обыденное чувство… Кого я люблю? Ни разу мне никто не нравился так сильно, что хотелось горы свернуть, ни разу мои глаза не светились так, как у Пачиты тогда… В мысли снова вернулся Аллен, позабытый на некоторое время. Его тихий, спокойный голос, вещавший что-то с экрана. Со злостью я надавила на кнопку пульта, и телевизор мгновенно затих.
«Лулу, я на работу, хочешь, чтобы я пожелала тебе сладких снов?» - она мгновенно появилась на пороге и проводила меня до машины. Лето, и она счастлива и довольна, словно слонёнок – никаких цифр и букв целых три месяца!..
Ей скоро восемь.
Одним зимним утром – кажется, была суббота – я не спала. Я смотрела в окно, тоскливо вздыхая время от времени… Весь дом ещё дремал. Где-то там, на втором этаже, спала Пачита, моя любимая сестрёнка, ради которой я была глупой. Где-то там, на втором этаже, спала Лу, моя любимая дочка, ради которой я поумнела… Но поумнела ли? Многое ли изменилось с той поры, когда я, шестнадцатилетняя дурочка, явилась устраиваться на работу в сфере музыки?
Скрипнули ступени, и я похолодела. Выглянув в окно, дрожа от страха, я увидела пожилую женщину-цыганку. Щёки её пылали, разгоревшиеся на морозе, в руках был мешок, а глаза горели каким-то синим огнём. Я вскочила, бросилась на порог, даже не накинув куртки, распахнула дверь…
В лицо мне полетели снежинки, и я невольно поёжилась. Улица была пуста, словно и не было здесь никакой гадалки. Тщетно я искала какую-нибудь пропажу или следы – ничего не было, словно всё это мне привиделось… В руки мне попалась только старая позолоченная лампа, полая внутри, уже успевшая покрыться лёгким слоем снежинок сверху. В памяти всплыли живые глаза мамы, сообщившей нам с сестрой, что она только что нашла эту «окаянную медяшку»…
Я отбросила от себя лампу, и она с громким звоном покатилась по ступеням. Вниз, вниз, вниз. Лишь много месяцев спустя я узнала, что потом её нашла Лу и приберегла для лучших времён.
На пороге своего совершеннолетия и получения аттестата, Лиа погрузилась в учёбу, стремясь поступить в лучший колледж и петь, петь всю жизнь. Это, казалось бы, не должно было никого удивить, но наш дом словно притих, замер. На цыпочках мы ходили вокруг её комнаты, чтобы не мешать подготовке, лишь изредка интересуясь, как у неё дела. Мы все знали, что скоро она от нас уедет – и все подавленно молчали.
«Ничего такого в этом нет», - утешала себя и Пачиту я, - «Дети же вырастают…»
«Посмотрю я на тебя, когда вырастет твоя дочка», - жестко заметила сестра, смотря в окно. Я подошла к ней и встала рядом.
«Это же не навсегда. Она будет приезжать…»
«Не будет», - резко выпалила Пачита, смахивая слезу, - «У меня предчувствие, понимаешь? Она уедет навсегда и больше никогда не вернётся!»
Я могла утешить сестру лишь одним достоверным фактом – Лиа была отнюдь неглупой девочкой. Ошибки матери смогли преподать её хорошенький урок, и поэтому ни разу я не видела Лию с парнем, в то время как Пачита привела Стефана домой уже в двенадцать лет…
«Для меня карьера – всё», - сказала мне Лиа однажды, - «А мужчины… Что ж, однажды кто-нибудь из них услышит от меня «да». А пока что мне никто не нужен»
И это было абсолютной правдой. Лиа была похожа на мать с первого взгляда, но если копнуть глубже, это были два абсолютно разных человека.
Но больше всего меня удивили терзания Лу. Когда моей дочери украдкой сообщили, что скоро Лиа уедет учиться, глаза восьмилетней Лулу наполнились слезами. С того дня она стала хмурой и меньше всех навещала свою кузину, а ведь раньше они были так близки!.. На все мои вопросы Лу лишь передёргивала плечами и говорила, что ей абсолютно плевать на Лию и на то, что та всех бросает ради известности. Она говорила не искренне, но у меня… не хватило духу, чтобы помочь дочери. Лишь в последний вечер перед отъездом Лии я, проходя мимо её комнаты, услышала звуки гитары. Заинтересовавшись, я приоткрыла дверь – моя племянница играла какую-то весёлую мелодию и пела, а Лу с восторгом кружилась вокруг неё – видимо, танцевала.
Поздно вечером мелодия сменилась на совсем другую, грустную, тягучую, и мне пришлось забрать уснувшую Лулу оттуда – её детское личико было мокрым от слёз.
На следующий день Лиа уехала. Она сказала, что не знает, вернётся ли вообще. Провожали её мы с Рамиро – Пачита наотрез отказалась смотреть на то, как её первая дочь погрузится в автобус и практически навсегда уедет в другой город, к другим людям и событиям…
- Не надо прощаться, - прошептала Лиа нам с отцом напоследок, - Мне тоже нелегко далось это решение.
Шёл дождь. Она, закрывая зонтик, встряхнула его, вымученно улыбнулась нам и скрылась в автобусе. Я почувствовала, как Рамиро взял меня за руку. Первой мыслью было дёрнуться и вырвать её – ведь мы друг друга терпеть не можем – но я не решилась.
- Пачита говорит, что наша с тобой проблема в том, что мы совершенно одинаковые, - задумчиво сказал Рамиро, - Думаю, в чём-то она права.
- Ты меня раздражаешь. – сказала я, но руку всё же не выдернула. Пусть держит в такой момент, когда моя наша Лиа уезжает…
***
Лу пережила. Не знаю, плакала ли она ещё, скорее всего, плакала – она это дело любит, как ни странно. Неужели Аллен был таким хлюпиком? Эта сентиментальность ей точно не от меня досталась. Следующей зимой мы с ней гуляли в центральном парке Портленда, где недавно стали катать всех желающих на воздушных шарах.
Я отказалась улетать куда-то в небо, и поэтому отпустила Лу одну. Она уже большая девятилетняя девочка, как-нибудь справится там одна… наверное, приличная мать бы ни на шаг не отошла от своего ребёнка, но я довольствовалась ролью наблюдающей. Вот уже полгода Лии нет с нами – её комната пустует, в ней никто не живёт. Изредка Пачита протирает там пыль и украдкой смахивает выступившие слезинки, и, наверное, думает «Как она там?»… Племянница редко звонит – почти никогда. Последний раз был ещё осенью… Катаясь на коньках по залитому в центре парка катку, я не заметила, как тихо ко мне присоединилась Лулу.
Она взяла меня за руку. Своей маленькой холодной ладошкой – опять же забыла надеть варежки – и, улыбнувшись, принялась катать меня за собой. В шесть лет она занималась фигурным катанием, но бросила, когда они дошли до серьёзных упражнений.
«Этот спорт не для вашей дочери», - тихо сказал тренер, смахивая снег со своих перчаток, - «Лулу… слишком… эмоциональная…»
Знаю, про что он говорил – про то, что у неё всегда глаза на мокром месте, если что вдруг начинает не получаться. Я надеялась, что с возрастом это пройдёт, и не придавала особого значения – ну это же дети, в конце концов!..
Раздался грохот, и я обернулась – Лу сидела на льду, потирая ушибленную спину. Она поднялась, опираясь на мою руку.
- Пойдём домой, мам, - пробормотала она, кажется, чем-то расстроенная, - Я устала.
Не спорю, Лу. Пойдём домой.
