2.8 Старые сказки
Проработав пару лет после своей выходки с телевизором, Рамиро наконец решился выйти на пенсию. Ну, как сказать, решился – Пачита уговорила. Она единственная, кого он беспрекословно слушает – единственная, кого он вообще слушает, как смирный ягнёнок.
Их с Пачитой разница в возрасте – четырнадцать лет – с каждым годом становилась всё более явной. Сестра тоже уже не так свежа и молода, как раньше, но волос Рамиро уже коснулась седина, и некогда пышная иссиня-чёрная шевелюра его превратилась в копну густо выбеленных с сероватым оттенком волос.
- А мне нравится, - заявила Пачита, сияя ярче, чем зеркало, в которое смотрелся её муж, - Ты стал гораздо симпатичнее…
В свои четырнадцать Дезмонд засобирался вслед за Лией. «Куда?..» - недоумённо пробормотала Пачита, на секундочку оторвавшись от сохнувшего маникюра, - «Куда-куда ты собрался?»
Он повторил, застенчиво опираясь о стенку и неловко перебирая замёрзшими ступнями. Малютка-Монди, «маленький учёный», любимец матери и отца, хотел поступить в школу при особом математическом колледже, который находился в другом штате.
- Хорошо, что у меня больше нет детей, - хмуро скала Пачита, когда мы махали руками вслед удаляющемуся автобусу, который увозил счастливого Дезмонда. Потом она покосилась на меня, а точнее, на Лу, которая скучающе помешивала чай с лимоном и смотрела на нас из окна кафетерия без особого интереса.
- Лу сначала закончит школу, - нахмурилась я, перехватив её взгляд, - Я точно знаю.
- Да ничего ты не знаешь! - взорвалась сестра внезапно и тут же, отвернувшись, юркнула в открытую машину Рамиро, громко хлопнув дверцей. Мне стало жаль её.
Через несколько недель после отъезда кузена, в июле, Лу потребовала денег на новую стрижку. Я быстро кивнула, указала ей на свою сумку, а сама торопливо принялась собираться на работу, куда я уже минут десять как опаздывала…
Вечером меня встретила совсем другая моя дочь – она отстригла чёлку, больше половины своих прелестных волос и чуть-чуть подвела глаза – на удивление у неё хорошо получилось; лично я дольше не могла научиться правильно пользоваться косметичкой.
- Значит, ты больше не Алёнушка? – шутливо спросила я, поправляя причёску и разглядывая в зеркале свою дочь, светящуюся от гордости и осознания собственной симпатичности.
- Может и так, - Лулу улыбнулась, но тут же поспешно смутилась, поняв, что я изучаю её в зеркало. Она терпеть не может, когда на неё смотрят оценивающе, говорит, что чувствует себя как выставленная на продажу лошадь.
- Не налегай на конфеты, Лу, - со знанием дела сказала Пачита, как всегда положив ноги на соседний стул, - По себе знаю, что от них толстеешь больше всего.
Моя дочь горько вздохнула, с тоской посмотрела на вазочку с конфетами и подхватила кружку с кофе, садясь напротив меня.
- Сестрёнка, тебя радикулит не мучает? – ехидно спросила я, не слишком радуясь сердобольным её советам для Лулу.
- Нет, - довольно прищурившись, сказала Пачита, сделав вид, что не заметила иронии, - А всё почему? Потому что бегать надо по утрам, не менее пятнадцати минут. Ты поняла, Лу?
Дочь кивнула и полезла за блокнотиком. Сумасшедший дом, честное слово – Пачи в мае исполнилось аж сорок, а она до сих пор помнит свои подростковые диеты и умудряется посадить на них всех мою дочь…
- Ну, вы тут болтайте, - сказала я, поспешно допивая кофе, - А мне приз забрать надо.
- Тот, что ты выиграла ещё в мае на дне рождении тёти Пачи в её же собственном ресторане? – хмыкнула Лу, не отрываясь от своих записей про похудание, - Я думала, ты забыла про него.
Пачита растеклась на своём стуле – точнее, стульях – и промолчала.
- Да, именно тот, - рассеянно ответила я, застёгивая плащ, - Между прочим, вы обе могли бы гордиться мной. В конце концов, раньше я почти не готовила.
- Ага, а тогда прямо прорвало – так ты рвалась в бой, - не преминула подколоть меня сестра, даже не раскрыв глаз. Лулу захихикала.
Призом оказалась какая-то маленькая статуэтка. Я гордо выставила её на самое видное место в своей комнате и подумала, что мама бы гордилась мной, если бы… если бы знала.
Решив покончить с карьерой рок-звезды, я перевелась в местный театр, устроившись дирижёром. Пела я теперь редко, зато часто давала концерты и могла со спокойной совестью носить не облегающие лосины и топики, а жакеты и юбки чуть выше колена. Иногда мне ещё приходилось возвращаться к своему довольно легкомысленному прошлому, но я старалась с каждым разом сводить это к минимуму. В конце концов, я взрослая женщина, мне почти сорок лет (тридцать восемь вообще-то, но не суть).
Лу говорит, что я стала играть скучную музыку. «Это классика!» - притворно возмущалась я, а она сконфуженно пожимала плечами – не хотела меня обидеть. Время от времени доносившиеся из её комнаты звуки моих прошлый вокальных изощрений разливались мёдом в моей душе, поэтому все её замечания по поводу нынешней направленности я смиренно терпела, украдкой просматривая клипы двадцатилетней давности и узнавая юную себя, глупую двадцатилетнюю восходящую певичку…
Странно думать о том, как я изменилась. Но изменилась ли? Кто изменился точно – так это Пачита. Вроде бы она осталась той же – ещё помнит старые диеты, любит громкую музыку и поцелуи, вроде бы та же безмятежная девчонка семнадцати лет… Но для меня она совсем другая. Тогда она была высокомерной и ценила лишь себя и популярность, а также лёгкие интрижки, быстрые победы. Сейчас она умнее, благоразумнее, замужем (сколько лет?.. посчитаю на досуге)…
А Рамиро, ведь он, наверное, по-настоящему любит её. Оказавшись на пенсии, занялся садоводством, растит овощи, фрукты и розы – говорит, что последние для Пачи.
Когда-то я сказала ему «знаешь, за что я тебя ненавижу? За то, что ты нужен Пачите куда больше, чем я. И за это же я тебя люблю», а он смутился и пробормотал, что адвокат, а не психолог, и не любит таких откровений. Наверное сейчас я даже искренне рада за них.
Моя неутомимая сестра, разглядывая себя в зеркало однажды утром, хмуро прокомментировала свою фигуру: «Я толстею, Лали. Точно толстею» Я скептически посоветовала ей испробовать хоть одну из тех диет, что она прописала моей Лулу, но Пачита, хитро жмурясь на солнце, сказала, что у неё есть идея получше.
Днём она развела бурную деятельность, а к вечеру застыла в неимоверной позе на одной ноге, подражая то ли цаплям, то ли каким-нибудь буддистам из умных статей из интернета.
- Ну и чем ты занимаешься? – спросила я, поглядывая на её сложенные ладошки.
- Это йога, - пропела сестра, вся красная от напряжения – сколько она там стояла на одной ноге?.. – Гармония с собой, гармония со своим телом.
Йога, значит. «Гармония с собой, гармония с телом!» - прерывисто повторила Лу, корячась рядом, как каракатица. Пачита проявляла холодное отчуждение, чего не скажешь о моей дочери, которая рядом пыталась хоть как-то удержать равновесие. К концу дня её интерес улетучился, а Пачита так и осталась стоять до поздней ночи.
Приближался мой день рождения. Мне должно было исполниться уже тридцать девять – кажется, так много, а ведь не наберётся даже и половины века. Третьего августа Лу, сияя ярче заходящего солнца, поздравила меня и улетучилась, многократно извиняясь на каждом шагу. Я сидела на кухне, внезапно вспомнив то третье августа. Мне исполнялось шестнадцать…
…Мама обещала, что они с папой останутся ночевать у тёти Аниты и дяди Арье, а в нашем распоряжении будет весь дом и участок…
Я насыпала в кофе сахар, а она торопилась и то и дело поглядывала на часы. Мне удалось вспомнить не всё, далеко не всё, больше половины того дня рождения уже канули в лету и покрылись пеленой, их вытеснили другие, более странные, возможно, более важные.
Хотя, что могло быть важнее своего шестнадцатилетия в тот день? А ведь третье августа теперь не только мой праздник – Пачита и Рамиро встретили друг друга именно в этот день, пусть и не в самой лучшей обстановке.
- Если ты вспоминаешь третье августа, - раздался из-за спины голос Пачиты, - То потеснись. Мне тоже интересно.
И мы вспоминали вместе – с самого детства, с того момента, как она помнит себя, а я помню себя. Она много смеялась, а я лишь изредка улыбалась, то и дело останавливаясь на каком-нибудь моменте и размусоливая его на длинные потоки слов…
Вечером мы решили погулять по центру. Лу всё равно нет дома, а Рамиро пропадает в своём саду, и у меня, в конце концов, день рождения! «Я куплю сладкой ваты!» - в восторге вскричала Пачи, оторвавшись от меня. Я прогуливалась дальше, пока не остановилась возле деревянной скамейки. Опустившись на неё, я глубоко вдохнула тёплый летний воздух, как вдруг рядом со мной оказался какой-то мужчина…
- Привет, Лалаби, - он мне широко улыбнулся, и я замерла, узнав в этот человеке Аллена, - Помнишь меня?
- Аллен, - повторила я каким-то глухим голосом, - Помню. Видела… парочку твоих фильмов. Вижу, ты добился, чего хотел.
- Да… - он помолчал, - А ты? Слышал, у тебя есть дочь…
Невероятно, мой ночной кошмар стал явью, а я… так спокойно говорю с ним, словно правда не вспоминала все эти годы.
- Её зовут Лулу, - попробовала улыбнуться я. Мне показалось, что сейчас я скажу «А ты её отец», но мой язык онемел, превратился в камень, неспособный говорить правду, - Ей будет четырнадцать.
- А ведь мы с тобой виделись как раз лет четырнадцать-пятнадцать назад, - он безмятежно рассмеялся, а я не смогла сделать того же. Смешок, вырвавшийся из моей груди, был похож скорее на сдавленный крик, чем на усмешку.
Аллен замолчал, и я тоже. Казалось бы, вот он – сидит рядом со мной, молчит, то и дело поглядывая в небо… Я столько раз видела эту сцену в кошмарах, во снах, и теперь я просто… не знаю, что сказать.
- Ладно, Лали. Приятно было встретить тебя снова, после стольких лет… Пойду я.
- Пока, - тихо говорю я, встаю и обнимаю его. Губы говорят «пока», сердце – «прощай». Прощай навсегда, Аллен.
Он улыбается последний раз, делает характерных взмах рукой и, заложив руки в карманы, смешивается с толпой.
Из темноты выступает Пачита со сладкой ватой в руках. Видела она или нет? По глазам я читаю, что видела и поняла.
- Несколько месяцев назад я нашла твой дневник…
- …И ты всё прочитала, - заканчиваю я.
- Конечно, - она молчит, - Почему ты сейчас ему ничего не сказала?
- А смысл? – тихо спросила я, - Не хочу снова пережить все свои кошмары. Мне не даёт покоя только одна мысль – где я оступилась? Что сделала неправильно настолько, что меня грызла обратная сторона давнего поступка столько лет?
- А я знаю, что, - она положила руку мне на плечо, - Лалаби, ну ты же всегда хотела продумать всё до мелочей, но ведь это невозможно. Разве могла ты знать наперёд свои чувства, свои мысли? Ты ничего не можешь знать точно. И не говори, что я не права.
- Ты права, - внезапно согласилась я. Мы опустились на скамейку, - Но ведь теперь, сейчас, когда я поняла, всё кончится?
- Всё уже кончилось, - мудро заявила она, - Всё уже очень давно потеряло смысл…Наверное, это последний урок, который преподнесла тебе жизнь. Теперь ты можешь расправить плечи, вдохнуть полной грудью и…
Жить спокойно. Жить дальше.