Визг Мейзи, при виде мертвого тела, заставил замолчать весь наш дом.
И надолго.
Черный цвет – в него окрасился наш дом после Ее смерти.
Ричита Канберри, незадолго после смерти матери, скончалась, также как мама – на семьдесят восьмом году жизни. Точно не известно, старость это или самоубийство, или болезнь от горя… Лучше старость.
«Даже я собираюсь оставить ей наследство. Алесса, спасибо за обед». Эта фраза стоит у меня в голове и отказывается отпускать меня, мучает, грызет изнутри. Ричита оставила мне наследство.
Похороны прошли как нельзя ужасно. Все рыдали, ее друзья, все мы… Черный кружевной платок, насквозь пропитанный слезами и соплями левой губастой тетки, которая буквально выхватила его у меня из рук. (Платок пришлось выкинуть.)
Это был холодный день; температура – пятнадцать градусов по Цельсию, сыро, лили дожди, оплакивая потерю синеглазой доброй ведьмы.
Даже в гробу она светилась, ее сияние и «мошки» вокруг не покинули своих мест. Это давало мне надежду, что она жива, но это было так глупо… Она мертва, Канберри, ее прах развеян рядом с маминым – над Такемицу – и еще одна половина праха тоже похоронена под землей, рядом с мамой.
Сэм съехал от нас при первой же возможности. Его тут уже ничто не держит – пусть же живет со своими детьми.
Итак, Ричита Канберри скончалась за день до дня рождения Юны. И она так и не встретила новой осени.
…Скромность и умение холодно рассуждать в самой трудной ситуации было одним из главных достоинств Юны. Я перелистываю этот дневник, и смотрю первые записи прабабушки Райли, ее почерк с завитушками и сердечком над буквой «й» вместо привычного штриха… Листаю, листаю, ищу что-то и не могу найти. Монашки запрещали читать бабушке Райли Гарри Поттера… Ха, а ведь это уже такая классика. Сколько ему там лет уже? Сто сорок девять?..
Но как бы то ни было, Юна мне всегда казалась Гермионой. Спокойная, уравновешенная, блюстительница порядков. Читает на ночь этот дневник, как любовный роман, чтоб его три раза. Иногда не понимает чьего-то почерка и спрашивает, что это за слово. Смотрит на меня большими глазами и спрашивает – «Мам, а ты тоже тут пишешь?». А я отвечаю, что нет, это только здесь ее бабушки писали. Вот уж чего не надо знать моей дочери – так это про кокс и вечер в «Эндорфине». За каждым из нас было или будет то еще прошлое…
Шестилетняя Юна, отказавшаяся кого-либо видеть на своем дне рождения, кроме нас с Антоном и Мейзи, собственной персоной. Самые яркие тетрадки, подаренные ей, медленно уползли к Мейзи; Юна оставила себе самое строгое, боясь, что ее могут отругать в школе. Нарядное платье к первому сентября, а на последующие дни – школьная форма… Даже я такой не была.
В четыре часа утра Юна подскочила по будильнику, как солдатик, и стала в срочном порядке собираться. В шесть утра она уже была готова, а автобуса ждать еще два часа.
- Юна, господи… Тебе еще четыре часа до автобуса… - Пробормотала сонная я, наблюдая в четыре часа, как дочь собирается на свое «первое» первое сентября.
- Не могу. – Отвечала Юна, собираясь, как перфекционист, оценивая все и проверяя каждую ручку на писание. – Завтра линейка, классный час и письмо… Мам, какое платье лучше надеть?
У Мейзи все по-другому. Совсем по-другому. Два неряшливых хвостика, первое попавшееся платье и почасовое стояние у игры. Теперь Канберри осталось только прочитать лекцию второй дочери (заметка – перестать называть себя по фамилии):
- Ты-то что подскочила ни свет ни заря?! Сколько я тебя знаю, ты в свое первое сентября обычно просыпаешься за пятнадцать минут до прихода автобуса… - Я бормотала, мешки под глазами давали о себе знать, и расчесывала нормально хвосты Мейзи.
- Ядолжнапройтиэтотуровень, - одним словом проговорила Мейзи, уткнувшись в экран.
Ну, раз уж они меня разбудили, то, пожалуй, и мне придется краситься и собираться.
Никогда не любила школьную линейку – толкучка и ущемления. Юна стояла как столб, наблюдая с восторгом за девочками в гимнастических костюмах под проливным дождем; их волосы были мокрыми, лица – серьезно-несчастными, их обувь была с едва миллиметром подошвы – банальные балетки, промокающие насквозь за секунду; директор задолбавшимся голосом говорила что-то нечленораздельное – галдеж стоял невозможный, а микрофон явно давал сбои. Юна отмахивалась от всех, кто хотел ее потревожить и спросить, как ее зовут; классная руководительница миссис Джоерс смотрела на нее с обожанием, видя в дочери отличницу. Она не прогадала.
Мейзи общалась с друзьями на полной громкости, как колонки в ее дни рождения. По-моему, из всех голосов я отчетливее всего слышала Мей. Зи. (Пора заменить привычку называть себя по фамилии тем, что Мейзи надо называть Мейзи. Она ненавидит, когда ее зовут Мей.)
~…~
В первые же октябрьские недельные каникулы, выдавшиеся холодными, мы попросту собрали вещи и уехали на остров Твикки. Октябрь получился кошмарным: целый день лили дожди, листья опали раньше времени, подарив нам пусть и шикарный, но через некоторое время начавший бесить листопад; на днях обещали выпадение снега и прочую ерунду. Чтобы не застать это, мы заказали срочно билеты и уехали – и плевать, что у миссис Джоерс и мисс Алер, собиравшие список, кто куда едет, Юна с Мейзи стоят, как никуда не отправляющиеся.
Да, мне долго принимать звонки с работы и работать прямо там, читая художественные журналы и подчеркивая «то, что может меня вдохновить», но гораздо лучше это делать в теплых условиях.
Полет прошел не очень гладко; пара-тройка тубрулентных зон – и в самолете уже разносится не самый тонкий аромат рвоты, пакетики с которой собирала несчастная стюардесса с длинными ногтями и ярким маникюром с причудливыми узорами. Да уж, ее заду и груди могла позавидовать любая тринадцатилетняя прыщавая школьница, чей мозг насквозь пропитан запахом ванильных булочек с корицей, небоскребами Нью-Йорка и дождями Лондона, ни о чем не могущая говорить, кроме как о фэйсбуке. Угадайте, кто в самолете сидел у окна. Юна села в проходе, уверяя, что ее у окна подташнивает; мы с Антоном сели посередине, а Мейзи тыкала в окно и орала на весь самолет: «Пап, смотри, это облако похоже на слона!!! А это – на клоуна… О, облако в виде Микки Мауса! Ух ты, смотри, там дома внизу!».
Юну явно подмывало врезать сестре, но кажется, она передумала это делать.
Отель находился прямо у пляжа, но от аэропорта «Уарки» до него еще надо было доехать; и наконец перед нами восстала огромная белая глыба с пляжами вокруг, балкончиками, шезлонгами у моря и костром.
Портье любезно послал одного из служащих отнести наши багажи в номера на втором этаже, а сам протянул мне, нескромно улыбаясь до ушей своими гигантскими губами, бумажки, которые следовало подписать. Два занимаемых номера на одну семью – рай по количеству прибыли.
Число его откровенных намеков на секс сократилось до нуля, когда я сказала, что мы просто съедем из этого отеля, не отдав ему ни копейки; собственно, это случилось, когда он уже который раз приперся ко мне в номер, когда Антон с девочками плавали в море, и начал раздеваться. Пришлось его выпихнуть из комнаты прямо в трусах, следом выкинув его штаны. Тогда с тех пор посыпались намеки на вызов полиции.
Да, уже представляю себе горячих загорелых туземцев с листьями на голове, которые хватают портье под руки и тащут в машину, до жути напоминающую такси.
Первое, на что Мейзи обратила внимание – это, конечно же, море, в которое она нырнула незамедлительно. Море было глубокое, пара шагов – и под тобой пятиметровая (ну ладно, трехметровая) морская пучина. Я умоляла Мейзи не лезть в воду так скоро, дождаться меня или хотя бы своего безответственного отца, но она как полезет…
Хотя что я переживаю за свою дочь, которая является в свои семь лет идеальным пловцом; это не я, которая до двенадцати ныряла в бассейн на заднем дворе, плавая от стеснения только на участке, который закрывается домом и не виден со стороны улицы, только в спасательном круге, пока мать не обучила меня плавать.
Вода была в меру прохладная, нежная, мягкая, заставляющая чувствовать себя в облаках, плескаясь на спине и ни о чем не думая; воздушный соленый бриз, разлетающийся по пляжу, расслаивался и щекотал пальцы рук, заставляя тело вздрогнуть, окружал и не давал телу зажариться на палящем солнце, лучи которого падали прямо ко мне на шезлонг.
- Па-а-ап! Ну паааап! Можно до того островка доплыть?..
- Конечно, капитан Мейзи!
Он всегда знал, как найти к ней подход. Всегда.
- Ни за что! Мейзи, а ну на берег загорать! Что ты себе думаешь! Какой остров?! Тут же все в медузах, ядовитых медузах, тут глубоко, а вдруг у тебя ногу сведет?! Быстро на подстилку!
Обиженная Мейзи – не для моих нервов зрелище. Конечно, загорать эта хулиганка не пошла; но зато пошла отогреваться в номер.
На Юне же за целый день не было ни капли воды; переодетая в новенький купальник, она сидела на шезлонге, углубившись в собственные мысли, размышляя о трудности бытия или о чем там – я не разбираюсь в мыслях отличниц. Я никогда такой не была. Я была просто в меру активным ребенком.
И если одну я за уши вытащила из воды, то другую за уши не втащить.
- Юна, иди, искупайся что ли… Вредно столько на солнце сидеть…
Она пожала плечами и удалилась к себе – мол, вредно, так я в комнату пойду.
Гавайский танец дался нам всем с усилием; двое отдыхающих из Америки – брат и сестра – уверяли, что выучили его наизусть и конечно не могут повторить также, как местные жители, но с радостью могут научить нас основам.
Сомнительно мне, что это бесполезное кривляние и есть гавайский танец… Но девочкам понравилось.
- Мам, почему я в одной комнате с НЕЙ? Почему я не могу спать с папой, а ты бы спала с Юной…
- Это что у нас за «НЕЙ»? У «нее» есть имя, и ты его прекрасно знаешь. Ты спишь с Юной, потому что она сестра, я сплю с твоим папой, потому что он твой папа. Чем тебя не устраивает жилье в одном номере с Юной?
- Она мерзкая! Говорит идиотские заумные фразы, и вообще как с ней вообще можно иметь дело?! Она же полная дура!
Я дала ей по лицу. Я впервые с ее пятилетия применила к ней силу, но это было уже слишком.
- Как ты смеешь так говорить?! Это твоя младшая сестра! Ты должна любить ее! – Как дура кричала я, не осознавая, какие идиотские фразы я произношу и что я могла бы хотя бы умнее казаться. – Мало тебя пороли в детстве! Марш к себе! И чтоб я тебя до завтра не видела!
Юна действительно может быть нудной, порою скучной, но она моя дочь, я люблю ее, и я никому не дам ее в обиду – даже не менее люимой дочери. Одна – скандалистка, непослушный ребенок, другая – книжный червь, любящая умные фразы… «Это путешествие стоило затраченных средств». В общем… мда. Когда это она успела узнать, какие средства были вложены в это путешествие?..
На следующий вечер – думаю не надо омрачать самой себе настроение тем, что Мейзи со мной целый день не разговаривала, и писать об этом – мы поехали в горячие источники – воистину святое место. Горячие камни, заботливо накладывающиеся на тебя профессионалом, аромат всяких масел, оголенная спина и мягкий голос массажистки… О нет, это вам не грубые массажистки Оттавы с чужеродным акцентом, которые растирают тебе черт-знает-что-черт-знает-чем, неразговорчивые, с плоскими шутками и вечными жалобами на жизнь и зарплату; эта женщина была пусть и некрасива, но зато потрясающий собеседник с мягчайшим голосом, просто нежнейшим. Она казалась мне просто волшебницей. А еще она научила меня делать массаж другим. Она говорила немного странно, с южным акцентом, хоть и была белющая. Она явно местная.
- Меня мало человек посещает. Да и вообще наш остров гостей мало очень на себе собирает. Хотя у нас очень курортный остров… Неясно, почему же тогда так народу мало. Очень много я дома сижу, а не здесь. Вон мой дом, - она махнула в сторону небольшого коттеджа. Совсем крохотного. – Так что я сразу вижу что да как. Неудобно это – пара… паро… пара-но-и-даль-но наблюдать в окне каждую секунду, нет ли народа у стойки. А вот Вы пришли, я как раз была.
После такого массажа я чувствовала себя расслабленной и помолодевшей лет на десять.
…Она лежит на гамаке, пока мне делают массаж, и смотрит на появившиеся звезды с несчастным выражением лица; я никогда не могу угадать, о чем она думает. Не знаю, плевать ли ей на валяющуюся на песке Мейзи. Но у меня такое ощущение, что… неважно.
Мейзи тоже не до сестры; она по-другому забавляется. Ее никогда не привлекали просторы Вселенной, красоты видов; ей нужны люди, ей нужна компания – такая же, как она – заводная и шумная. Кто знает, что из нее вырастет… Кто знает.
~…~
Четырнадцатилетняя Мейзи для меня – за гранью фантастики. Не один год прошел с момента путешествия… Даже не знаю, что надо было описывать. Наша размеренная жизнь не была достойна описывания.
Но когда Мейзи исполнилось четырнадцать, наш дом не затыкался от грома колонок, соседи жаловались еженедельно и грзились вызвать полицию; количество народа в доме зашкаливало.
Что ж, зато Мей весело.
*Мейзи
Ее четырнадцатилетие прошло великолепно (по ее меркам): родители были отправлены на мороз в торговый центр, предварительно подарив ей кучу подарков, а дом медленно заполнился друзьями-одноклассниками и не только. В общем, после конца вечеринки мы обнаружили пропавшего бесследно садового гнома, один сломанный компьютер и украденную игровую приставку.
Самое жуткое, что Мейзи до сих пор с ними всеми общается и даже не пытается понять, кто из них вор.
Мы подарили ей ноутбук, о котором она так давно мечтала; в конце концов, ПК – не худший подарок.
Она нашла работу в области спорта; ее мечта – стать спортсменкой-футболисткой.
Я же тоже довольно сильно изменилась: появились мешки под глазами, морщины у губ… Я уже не та красавица-Алесса, за которой ежедневно ухаживал портье, предлагая провести совместную ночь. Я уже совсем не та.
Семья и карьера стали для меня главными вещами; я забыла, что такое торговые центры, покупки одежды для самой себя и ежемесячные (а порой и еженедельные) растраты на это. Я покупаю теперь одежду только для семьи.
Вот как сорокалетняя Алесса Канберри проводит время.
Вся в работе, заботе и… и просто никак.
Дряхлая старуха.
- Единственное место, где вы не откроете дверь и не начнете что-то говорить, это теплица! Пааап, ты можешь попросить установить замок в нашу с Юной комнату? – А под нос бормочет картинно: - В нашу с этой каракатицей комнату…
Сказано – сделано. Не замок, так про теплицу. Хотя…
- Антон! Ты что, правда им там замок установил?
- Да! А что?
Ясно.
И вот она действительно коротает дни в теплице со своими «друзьями», с которыми она играет в футбол.
Один из которых – мать моя! – Лион, тот самый Лион.
Вряд ли этим ее «друзьям» нужна сама Мейзи; я же вижу как та перечница вылупилась на наш дом. Не удивлюсь, если это она украла приставку, но не буду наговаривать.
Антон привез на грузовике с работы какую-то гигантскую коробку (не даром ж на грузовике); он собирал все по частям день и ночь, напрочь отказываясь говорить кому-либо, что за хрень тут происходит. Но на следующее воскресное утро он разбудил дочерей в семь утра и бодро воскликнул:
- Мейзи, Юна! Вставайте, одевайтесь в спортивные костюмы и на пробежку ша-агом марш!
Чертыхаясь и волочась за неунывающим отцом, который недаром вам тут в армии служит и не раз был чуть не уволен из-за полного отказа состригать волосы, они были погнаны по полосе препятствий.
- Ты с ума сошел, что ли?! – Кричала Мейзи на беспечного отца.
- Конечно нет! А кто первый добежит до финиша через пять таких кругов, тот завтра не идет в школу и спит, сколько хочет!
Угадайте, кто добежал до финиша первым.
Сегодня мимо нашего дома прошла гадалка; пожалуй, она была первым человеком, кто не встал и не вытаращился удивленно на наш огромный дом. Привыкла, как наши чертовы соседи, чтоль? Мне не жалко, просто забавная штука.
Мейзи как раз проходила мимо гадалки, чтобы пойти в торговый центр, находившийся неподалеку; но когда она осознала, мимо кого прошла, она вдруг резко остановилась.
- Мейзи, - тихо подозвала старуха. И Мейзи покорно подошла. Сколько раз я говорила ей не связываться с незнакомцами?! – Поди сюда. Да ближе, ближе. Чего боишься-то? Думаешь, удушу? Али в табор цыганский суну?
- Иди куда шла, старуха, - процедила сквозь зубы дочь. Незнакомцы незнакомцами, но так с ними обращаться нельзя тоже. – Не до тебя сейчас.
Цыганка вздохнула и достала стеклянный шар, полный какой-то дымки.
- Что, дешевый кварц в подземке отхватила? – Усмехнулась Мейзи. – Знай, подделка.
Но цыганка словно не обращала на нее внимания, бормоча под нос какую-то лабуду. Мейзи это начало бесить.
- Сама подозвала, а теперь говорить не хочешь. Делать мне нечего – время на тебя тратить.
- Через несколько часов, Мейзи, - сказала она внезапно и каким-то мистическим тоном. – Счастье сюда твое вечное подойдет. Будь здесь через три часа. И я буду здесь…
И она ушла также незаметно, как и пришла.
- Не думай, что я приперлась обратно по твоему наставлению. Просто по твоей, старуха, милости, половина магазинов позакрывалось. А я могла бы прийти туда раньше. И где же мое счастье вечное?..
Мимо прошел Дэвид Оттоман. Страшный, как танк, толстый и кривоносый чудак.
- Это не оно, это не счастье. – Пробормотала старуха. – Оно не придет сегодня. Но придет скоро…
- Тьфу ты, ну ты, палки гнуты, - сплюнула Мейзи. – Знаешь что? Иди-ка ты домой, поешь щей из кислой капусты. А меня оставь в покое.
Мейзи развернулась на туфлях и, выпрямив спину, пошла домой. Она была уже у калитки, а цыганка не сдвинулась не с места, сверля взглядом дочь; а потом выдала:
- Трое детей у тебя будет, один из которых будет неудавшийся!
Мейзи наполовину обернулась, пробормотала что-то типа «чокнутая», и ушла.
Что значит «неудавшийся»?..
Четырнадцатилетие Юны, на которое Мейзи не явилась по факту больной головы, прошло тихо и скучно – и в этом вся Юна. Она ненавидит свои дни рождения, терпеть их не может.
- Ненавижу, когда мне дарят подарки, когда в этот день все зависит от моего слова… Больно много ответственности на меня в этот день взваливают, сами того не замечая.
Она все вспоминает свое пятилетие, на котором было много гостей; и все спрашивали – «Юна, что ты хочешь делать?». Ей кто-то что-то предложил, а все заткнули ему рот с криками – «Именинница сама должна решить!».
Казалось бы, самый обычный момент, но ее лоб до сих пор морщится, когда она это вспоминает.
С того дня рождения она и праздновала их без гостей.
Строгая коса и по минимуму макияжа… Пардон, его вообще нет. О мой бог. А скорость печатания – феерическая. Уже работу себе ищет. Хотя Мейзи тоже сразу же нашла; деточка, ты сначала паспорт получи.
- Почему секретарем можно работать только с восемнадцати? Это очень интересная работа. Секретарей сейчас мало.
«Потому что в восемнадцать у секретарш уже формируется попа и грудь, на которые можно смотреть боссу и делать грязные намеки, - подумала я, и чуть было даже не сказала это. - И потому что до сорващение малолетних запрещено».
Чего не отнять от Юны – так это то, что она выглядит куда старше своего возраста.
Вот они улыбаются – и обе притворно, для фотографии Эвану и Эванне; Юна – от нелюбви к дням рождениям, Мейзи – от нелюбви к Юне. Вторая постоянно требует у меня вторую комнату, но может, Мейзи однажды найдет в Юне подружку. В чем я лично сомневаюсь.
Они похожи, как две капли воды; но Юна выглядит таки старше – что с нее взять. Две абсолютно одинаковые, только вот у одной настоящие мешки под глазами после бессонных ночей за учебником по французкому, у другой – коричневые тени. Вымученные улыбки, вымученная сестринская любовь. Которой, кажется, нет.
Господи, Мейз, у твоей сестры день рождения, могла бы хотя бы в кадр смотреть нормально, а не воротить нос. Не надо говорить, что ты боишься вспышки. По-моему, ты ее обожаешь.
Газеты никогда не молчат; сенсации кончились, а Мейзи осталась. Теперь из мелкой забавы желтой прессы из этого сделали первую полосу. А суть в чем: «Молодая футболистка Мейзи Канберри попала в мужскую команду по футболу. Лерой Кендердж, главный тренер команды, о Мейзи».
«Мейзи иногда проявляет себя как лучший игрок команды…», «Скажите, а чем, по вашему, Мейзи занимается в свободное время…», «Увы, у Мейзи взять интервью еще не удалось…», «Мейзи – самая молодая футболистка в команде…», «Мы надеемся взять у Мейзи интервью…», «Я тренирую Мейзи совсем недолго, но у нее просто потрясающие амбиции…».
Амбиции. Как смешно. А правда, чем же молодая Мейзи Канберри занимается в свободное время?
- Ты просто идиотка! Так и хочется назвать тебя пастушкой-простушкой! Ты полная дура! У тебя ничего нет, кроме зависти! И где же все твои друзья?!
…Юна выслушивала ее, сохраняя дзен-буддистское спокойствие, сложив руки.
- Я не буду тебя выслушивать, - сказала она так тихо, что мне пришлось чуть ли не прикладывать ухо к двери. Я не подслушивала, честно. Я не моя мать, шпионившая за всей и вся. Я просто шла мимо, а тут такие вопли. – Я просто не могу понять, что такое случилось, что ты опять орешь.
Она пошла к двери, а мне пришлось срочно отпрянуть. Из комнаты вышла Юна и улыбнулась натянуто: «Привет, мам».
Откуда у Юны такая спокойная реакция?! Неужели она уже привыкла?..
Но Мейзи остается моей дочерью, которую мне надо любить и исполнять ее капризы. Еще труднее было делать вид, что я не слышала того разговора и продолжать вести себя, как ни в чем не бывало.
Очередная ее просьба – это «Хочу дом на дереве».
Сказано – сделано, как я уже неоднократно говорила. Строители матерились, ругались и били друг друга с лестницы молотком по голове – но зато Мейзи осталась довольна. (Причем непонятно чем – то ли их перебранками, то ли домиком, что маловероятно.)
Дом был обустроен, как маленькая квартирка. Мейз хотела там и кровать поставить, но уже было просто некуда. Да и холодно там спать.
Зато домик для общения с друзьями, куда никто не зайдет и не начнет что-то говорить – обеспечен. Даже круче нашей теплицы, чего греха таить.
При этом в доме есть все – старые телевизор на стенке, потрепанный диван, шкаф и какой-то мелочной угол, куда все свалено – непонятно, зачем. То ли старые игрушки, то ли канцтовары, микрофон и ноты, тексты песен (Мейзи еще и поет, ага, и весьма неплохо, если бы ее путь не был связан со спортом; так что игра в группе для нее остается второстепенным хобби, но при этом – второй целью в жизни), журналы, краски и бумаги, книжки, хлопушки, петарды, диски с песнями, старые кассеты… Но почетное место на полу занимал магнитофон.
Таким старым перцам как мы с Антоном, остается только играть в покер. С какой легкостью нас обыгрывает эта девка, вот эта, которую Антон притащил с работы; не удивлюсь, если они ездили к нему, чтобы он показал ей пару приемчиков. Хотя, вроде, Антон уже не в том возрасте, чтобы…
А может и в том.
Но это неважно; сотни симолеонов – как с куста, а нам все пофигу. Ну ладно, пусть девочка писается от восторга, что выиграла кучу денег у самих Канберри. Пускай не забудет прислать нам открытку с Твикки, ага.
~…~
- Когда-то у меня была невеста, - он горько усмехнулся и хлебнул еще мартини, заботливо прикупленного мной. Я не пью, повторяю я себе, но вспоминая вечер в «Эндорфине», я отхлебываю еще и еще этой гадкой жидкости, теплом распространяющемуся по моему телу. Антон держал в руке бокал с длинной ручкой в руке. Странно, но мне казалось, что мартини – чисто женский напиток.
Он не мог рассказать это жене, зато мог рассказать другу. Я была готова выслушать его, барабаня пальцами по столу. Я не знала половины из его жизни, не знала, где его родители – никогда не интересовалась этим.
Сестра Антона, Мэри, умерла в детстве, съев живую жабу на даче во дворе. С тех пор у Антона боязнь лягушек, жаб, и всего, что с этим связано. Антону тогда было восемь, Мэри – четыре. Родители Антона сейчас в Австралии, разорвав с сыном все связи, которые могли бы быть – если у них умер один ребенок, то пусть и первого у них как будто не было. Воображают себя бездетной семьей, ночами плача в подушку по любимой доченьке. Хотя доброй души отец иногда пишет тайком от жены Антону, интересуется своими внуками. Пока что он просто обожает Мейзи. Обещал приехать как-нибудь, когда отвяжется от Эриады – матери Антона.
- Но она бросила меня за четыре дня до свадьбы. Она была одной из моих очень, очень немногих девушек. Тогда я просто перестал верить в любовь, пока, - он покраснел. – не встретил тебя.
Я бы с удовольствием дослушала этот увлекательный рассказ о том, какая я волшебница и как я вернула Антону веру в жизнь, если бы он просто не схватил меня на руки и не потащил в кровать.
…После достаточно жаркой ночи, не успело рассвести как я влезла в свой деловой костюм, навела на лице порядок и стала поправлять волосы перед зеркалом.
Позади встал Антон и обнял меня сзади; честное слово, эти прикосновения казались для меня потрясающими – впервые за столькие годы. Может, какая-то страсть возвращается к нам, к нам, давно попривыкшим к своему положению «всего лишь мужа и жены с двумя детьми», а может, просто влечение или элементарное желание друг друга.
- Это были забавные годы, - сказал он.
- Да уж. Очень, - саркастично усмехнулась я.
- Да ладно тебе. Я бы с удовольствием вернулся на пятнадцать лет назад и все исправил. Но так как это мне не удастся, я скажу тебе, что наша совместная жизнь была сплошным риском.
Я обернулась, обхватила его за плечи, а он меня – за талию; мы отстранились друг от друга через какое-то время глупых инфантильных объятий, инициатором которых была я сама; он смотрел на меня, а я смотрела на него. Сколько невысказанных слов подкатило у меня к горлу, шепча языку, что они должны быть сказаны; но я посоветовала им заткнуться и сказала лишь:
- Должна сказать, - начала я. – Я не люблю рисковать.
- Я знаю.