САУНДТРЕК К ЗАПИСИ: FLЁUR, 'ФОРМАЛИН'
69. Черный цвет солнца
24
Открываю глаза.
Алиса плачет. Захлебывается. Рядом или далеко? Не знаю. Просто слышу. Занавески цвета освежеванного мяса. Обвислые и красные. Много места – кровать большая и пустая. Странно. Почему?
Алиса плачет. Почему? Вспомнила. Папа больше не придет. Квентин больше не придет. Оставил нас. Меня. Сгорел. Пепел на ветру, молния на небе. Где ты? Не возвращаешься. Ненавижу тебя за это.
Где – я? Почему ты не забрал меня с собой?
Алиса плачет. Холодно и темно.
Молния выжгла глаза.
25
Зеркало, бесстрастное, безжалостное, показало мне – меня. Сколько времени прошло? Календарь говорит: июнь; уже июнь, лето, а ночь за окном синяя. Кто-то сказал: бархатные сумерки. Не помню, кто. Заплела косу, давно так не делала; волосы стали странные, точно из проволоки. Да, жесткие. И лицо точно из бумаги вырезанное. Белое.
Я ли это? Я? Тень меня? Все равно.
На календаре: июнь; теплое душистое лето. Удушающее. Стоит ли выйти? Стоит ли утонуть?
Что еще остается?
Осенью все умирает, но трупы исправно поставляет весна. Я помню по рассказам Филлипса – сладкий до отвращения запах цветов, распустившихся в садике, влажная темная земля, тело на когтях решетки. Тело в петле на фоне белого, полного света окна. Тело в ванной. Тело на берегу.
Весна – время самоубийц.
Лето – иллюзорный, зыбкий мост. Время выбора.
Я признаюсь себе; голос не громче шепота, мертвый-мертвый голос. Я признаюсь себе зеркальной, отраженной в воде. Воздух сладкий от запаха цветов, гнилостно-сладкий, капли дождя осели на скамейках.
Я остаюсь в сердце сада, в сиренево-синей ночи. Я остаюсь, потому что некуда, незачем больше идти.
… Потолок цвета топленого молока, изысканный оттенок, цвета яичной скорлупы, слоновой кости, высокий и белый, но белый слишком маленькое слово. Остальное – красное. Алое, рубиновое, цвета крови – артериальной, ненатурально яркой – багровое, багряное, как осенние листья, винное, вишневое, охристое.
Пахнет засохшими цветами, трехсотлетними цветами в духах, еще не выветрившихся. Покрывало – мягкий истлевающий бархат, белье жесткое и тонкое, накрахмаленное.
Где я?
Я лежу, оказывается, на мягком и жестком, поднимаюсь. Вижу: есть еще черное, выцветшее черное, старое. Дверь тоже черная. Толкаю её; пальцы мои по контрасту белые в синеву.
Она стоит ко мне спиной, высокая и тонкая, прямая, словно копье средневековое. Гладко причесанные пепельные волосы, тяжелое черное платье, впитавшее все цвета; роскошный сверкающий бархат. Оборачивается – тонкие, выточенные из старой кости художником-кокаинистом черты, полные и, мнится, холодные губы.
Глаза её – краснее красного, пылающие жадные угли.
Она начинает говорить; голос терпкий и пьянящий, как вино.
- Иллеана, - произносит мое имя, звенит оно на её языке водой и сталью. Дрожь рождается в коленках, отдает под грудью. – Ты проснулась, дитя.
- Кто ты? – голос изменяет мне, кажется чужим.
Где я?
Она смотрит на меня, заглядывает в самую душу, и струна обрывается внутри, струна, на которой что-то держалось. Она стоит у зеркала.
Она не отражается в зеркале.
Я не отражаюсь в зеркале.
- Мое имя Гийомет Тальен, - винный голос её подслащен французским акцентом. – Я спасла тебя, Иллеана.
- Спасла? – меня ведет в сторону, мимо зеркала, к окну, заключенному в драпировку. – Почему я здесь? Что ты со мной сделала?
Обострившееся мое зрение, обострившееся мое чутье; они не спасают, когда я отдергиваю занавеску. О Господи Боже, хватит! Жжет! Как же больно! Хватит! Я скулю, тоненько, мерзко вою – черный ожог расползся на моей руке.
- Спасла тебя, - повторяет она, Гийомет. – Ты переродилась, дитя мое. Вскоре сама все вспомнишь.
Синие сумерки, влажное дерево… Я теряю опору. Губы жжет – воспоминанием о восхитительном, восхитительной её крови. Нежная тонкая кожа запястья, прижатого к моему рту. Глаза её – огненные, свет в темноте.
- Солнце почти зашло, - как чудесна ласка в её голосе! Она улыбается; губы, скрывающие жемчужно-белые острейшие клыки – совершенство. – Ты должна поесть, дитя. Тебе нужно испробовать человека.
Зубы пронзает болью, их вытягивает. Я впиваюсь в свой рот, ощупываю пробужденные клыки. Меня снова ведет, но на этот раз не от шока, он проходит быстро – от голода. Я хочу… Я не знаю, чего хочу. Человека?
- Идем, дитя, - она подает мне руку, я хватаюсь за неё, точно за соломинку. Время подхватывает ветер, и вот мы в парке. Я вижу скамейку – мельчайшие капельки моей крови на ней.
- Мисс, вы в порядке?
Мужчина – кожа цвета какао, светлые глаза – смотрит на меня с беспокойством. Его глазами – бледная, белая кожа, засохшая кровь на свитере, растрепавшиеся волосы, горящие глаза.
- Да, - отвечаю я, инстинктивно делая шаг вперед. Его зрачки расширяются, он хочет испугаться, но не может, я чувствую, теперь я все чувствую.
Жертва. Какое дивное слово.
Он обмякает в моих руках, покорный, словно кукла. Его кровь… о, его кровь прекрасна, из груди моей вырывается не то стон, не то рычание. Гийомет останавливает меня. Хватит, говорит она; ей невозможно противиться, но я хочу еще.
- Опасно их убивать, - наставляет меня Гийомет. Она склоняется к мужчине, равнодушная и непоколебимая, проводит ногтем по своему запястью. Я смотрю, как затягивается рваная рана на его шее, принимая чудесную кровь. Моя жертва вздрагивает, приходя в себя. – Ш-ш, - нежно шепчет Гийомет, - все хорошо. На тебя напала бешеная собака, но теперь все хорошо.
Мы уходим, проносясь стремительными тенями наперегонки с ветром. Сила переполняет меня, кровь бежит по жилам, прекрасная, чудодейственная кровь.
- Тебе нужно многому научиться, Иллеана, - говорит Гийомет, стирая кровь с моего лица. – Аккуратности в первую очередь.
- Да, - отвечаю я; единственное слово, которое могу ей сказать.
Перед рассветом она подводит меня к гробу. Забавно: я всегда думала, что это сказки. Гробы и приглашения. Она права, мне нужно многому научиться.
Её лицо – последнее, что я вижу перед тем, как глаза мои закрываются.
Самое прекрасное на свете.
Меня зовут Иллеана Вальтерс.
Мне было двадцать семь, когда я умерла.
26
Вампиры. Произношу это слово вслух, перекатывая его на языке. Вампиры. Я – вампир. Мое тело – легкое и мощное одновременно; сколько оттенков я теперь различаю, сколько запахов! Ночные хищники. Эта мысль заставляет меня улыбнуться. Пусть я теперь не могу видеть себя в зеркале, но знаю, что неотразима. Никто из людей не сможет устоять.
Людей… Я умерла, человеческая женщина по имени Леа Вальтерс. Гийомет сказала: вскоре ты сама все вспомнишь. Имела ли она в виду мою прошлую жизнь? Я вспоминаю: Квентин, Алиса, папа, Ли. И ничего при этом не чувствую. Но мне следует вернуться, я хочу быть с Гийомет, в нашем великолепном мире силы и наслаждения, я должна оборвать нити прошлого.
- Я вернусь, - обещаю я. Её улыбка отвечает – разумеется, ты вернешься, милое мое дитя.
… В окнах дома горит свет, а на крыльце кто-то стоит. Папа. Джеймс. Когда я позволяю себя заметить, он долго ничего не говорит, просто тушит сигарету о стену, оставляя на кирпичной кладке черное пятнышко.
- Леа, - слышу я его голос, ничего не выражающий. – Где ты была?
- Дома, папа, - улыбаюсь, подхожу ближе, чтобы он увидел. – Я была дома.
- Лейтон чуть не сошла с ума от беспокойства. Тебя все ищут. Десять дней, Иллеана. Я начал думать, что твой труп скоро выловят в реке. И что, черт возьми, с тобой такое?
- Я умерла, папа, только и всего. Мы так и будем разговаривать на крыльце или ты пригласишь меня в дом?
Мифы о вампирах, как правило, придумывают сами вампиры, но приглашение, к сожалению, вправду сковывало нас. Древняя, первобытная почти магия. Интересно, как много отец знает о вампирах и знает ли вообще? Он должен был заметить клыки.
- Иди в дом, Иллеана.
Барьер, неприятно давящий на меня, исчез, и я беспрепятственно вошла. Наверху послышались шаги, и в тот же миг с лестницы сбежала Ли, прижимая к себе Алису.
- Леа! – воскликнула она. – Боже, Леа, ты вернулась!
- Да, она вернулась, - бросил отец. – Возвращайся в детскую, Лейтон.
- Но, папа…
- Живо!
Он закурил новую сигарету. Увидев вспыхнувший огонек, я рефлекторно отшатнулась, обнажив клыки.
Как легко читать человеческие эмоции: отвращение, усталость, надежда. Как легко быть выше людей. Десять ночей полностью переменили меня, но… Что-то царапало изнутри, смутное и неприятное.
- Не знаю, зачем я вернулась, - сказала я в спину отцу. Мышцы напряглись, налились ожиданием и тенью боли. – Ты, кажется, не рад меня видеть.
- Поговорим утром.
- Ночью, хочешь сказать?
- Леа… - крошечная трещинка грозила стать пропастью.
Леа. Память выхватила картинки, обрывки; разные голоса, одно имя. Я не она больше. Не убитая горем вдова, жалкая в своем одиночестве. Лучшее, совершенное создание. Стоит ли возвращаться? В чужой уже дом, где ничто меня не держит. Все человеческое отринуто. Леа Вальтерс сожжена и похоронена.
… Но я вернулась.
27
Я возвращалась туда, словно кошка, однажды прикормленная сырым мясом. Что-то держало меня, и это беспокоило, заставляло сомневаться. Нелегко было вычеркнуть себя из человеческой жизни. Гийомет советовала не делать этого, быть полноправным членом общества, пока это возможно. В двадцать первом веке стало одновременно и лучше, и хуже, говорила она. Лучше, потому что можно было править из тени, и никто не задавал вопросов. Хуже, потому что охота на людей становилась сложнее.
Рассказывая о прошлом, она улыбалась, в уголках её глаз проступали крохотные морщинки – свидетельства того, что Гийомет Тальен когда-то была человеком. Тысячи лет вампиры жили в этом мире, одни из многих, лучшие в своем роде. Жаль, если наша эра закончится, говорила она, но мне отчего-то казалось, что в то же время Гийомет желала этого.
Мой настоящий дом был у неё, а прежний казался стылым склепом. Не знаю, что держит меня там. Особенно с тех пор, как Ли ополчилась против меня. Глаза её истекали злобой, как перезрелые фрукты.
- Позволь нам тебе помочь, - поначалу умоляла она, но потом стала петь другую песню: - Зачем ты приходишь? Хочешь нас мучить? Тебе это нравится?
Если бы я знала правильный ответ… Мне не было дела до её умозаключений. Хочет ненавидеть меня? Пожалуйста. Неприязнь её не причинит мне никакого вреда. Ни одна глупая выходка не причинит мне вреда. Да что она может? Уколоть, да и то не до крови.
Автомобиль я услышала за минуту до того, как он подъехал к дому. Затем торопливый стук каблуков, и вот на пороге библиотеки стоит Эльза. Так называемая лучшая подруга Леа Эльза. Она стояла слишком близко – я почти видела, как кровь питает её тело. Сквозь умиротворяющую сытость иголочкой пробился голод.
- Зачем ты приехала? Мне не нужна помощь.
- Ты в этом так уверена? – Эльза прикусила соблазнительно яркую губу. – Что с тобой, Леа?
- Не называй меня так.
- Да, Ли сказала мне. «Леа умерла», - передразнила она. – Иллеана, подумай о своей дочери. Ты помнишь её?
Эльза Луи никогда не называла Леа – меня – полным именем.
Спустя четверть часа она вылетела обратно, хлопнув дверью. Эти люди! Они хотят, чтобы я снова окунулась в прежнее существование – даже не жизнь! – пустое и ничтожное? Разве так поступает любящая семья? Я буду рада, когда стабилизирую все свои эмоции, и такой пустяк не будет больше меня волновать. Завершающий этап, финал становления.
Гийомет говорила, вампирам не снятся сны, но днем после я видела его. Продолжение разговора с Эльзой. В какой-то миг её лицо исказилось яростью, и ночь за окном сменилась днем. Ослепительно яркое солнце хлынуло на меня, словно поток кипящего масла. Белое, точно смерть. Оно и было смертью.
(молния выжгла глаза)
Я поклялась себе не возвращаться.
