САУНДТРЕК К ЗАПИСИ: MARILIN MANSON, 'COMA WHITE' (ТЕКСТ/ПЕРЕВОД)
72. Чего не могут люди
28
Время не песок или вода, ускользающая меж пальцев, это древний монстр, невесомая пыль, прах всего сущего; не удержать, не остановить и не остановиться. Годы идут – сквозь. Обернись и посмотри на себя прежнюю, упокоившуюся без мира, новый мир обретшую. Прах и песок спрессованы в стекло, неподвижное и блестящее, время для таких, как ты.
Из теней, очерченных луной и светом фонарей, я выхожу на охоту. Человеческая – сладчайшая! – кровь топливо в моих часах. Чутье тепловым зрением ведет меня; люди рядом, горячие, пылающие. Я заглядываю в окна. Я выбираю.
(Священная жертва на алтаре, кинжал взлетает темной птицей.)
Казино. Неоновые пятна вывески, обитые сукном столы, где вершатся судьбы.
Он выходит оттуда, разгоряченный - в холодный ночной воздух; рядом заливали алкоголем женский смех, пахло порохом и кожей, удачей, вбивающей нож под ребра, нежными пальчиками, тасующими крепленые карты. Его ведет в сторону, и он опирается о стену, царапая подушечки пальцей о шершавый камень. Я шагаю к нему из светотени, из тишины ожидания, позволив себе вновь облечься в звук. Сковываю взгляд его цепями своего, вижу со стороны - ночная охотница, совершенство.
- Удача сегодня на твоей стороне, - голос мой бархатный, обволакивает, стелется, обещает.
- Определенно, - соглашается он, неровно шагая мне навстречу.
На запястьях его выступают крупные вены, пульс стучит в ямке над ключицей, сильное большое сердце разгоняет по телу кровь. Я слышу, как она поет, питая жизнь, и клыки преждевременно - как у новорожденной! какой стыд! - выступают из-под верхней губы. Он их не замечает, смотрит жадно и словно бы неверяще. Готов.
- Как тебя зовут? - я обхожу его медленно, заключая в круг, мимолетно касаюсь спины. Он отвечает хрипло: - Джереми.
- Приятно познакомиться, Джереми.
Я уступаю, позволяя ему опрокинуть себя на жесткое дерево скамейки, навалиться сверху, прижимаю, обвиваю руками. Не отпускаю его взгляд - зрачки расширены, у одурманенного, блаженная, великолепная пустота. Покорный мысленному приказу, он встает, не сводя с меня глаз. Пульс грохочет барабанным боем.
Он вздрагивает, когда я целую его чуть выше артерии, и расслабляется, когда клыки прорывают кожу. С трудом останавливаюсь, о, с трудом, осознавая, что хочу его не меньше, чем он меня. Странное, почти неприятное чувство, больше жажды, значительнее.
Я целую его - Джереми, придется запомнить имя - кровь и похоть, прекрасный коктейль, а когда отстраняюсь, говорю:
- Я Иллеана. Идем со мной.
Он поднимается, не отводя взгляда, идет следом – через тени и закоулки. Расстояние велико, должно быть, ему трудно, но внушение сложно преодолеть. Внушение и собственное желание, что перекрывает все остальное.
У крови тысяча вкусов, тысяча оттенков – она солона, горька, сладка почти болезненно; изысканная палитра, на ступеньку поднимаешься вверх, когда начинаешь определять группу. Сильнее просто жажды жажда жизни, и алая, рубиновая, багровая вечность так восхитительна на языке.
Кровь Джереми особенная. Я читаю в ней – в нем – давно позабытое (утерянное? ушедшее?), и оно бьет больнее кола в сердце.
Джереми остается. Глупый Джереми, славный Джереми. Минута снисхождения, подачка, и он остается.
Навсегда, говорит его кровь. Навсегда.
Я узнаю чувство, смех раздирает мне горло.
Пока смерть не разлучит нас.
29
При свете дня Озерный Край прекрасен, но мне не увидеть всей его прелести. (Пока не увидеть.) В моей власти сумеречная красота этой древней земли, синяя, темная, искушающая. Я слышала многое о тайнах старых американских лесов, помнящих индейских духов; в некоторых местах помнят особенно хорошо.
Колорадо, лес и горы. Зимой здесь царствует неумолимая белая смерть. Но сейчас ранняя осень, золотая и красно-зеленая, древнее еще дремлет. Исключая тех обитателей, что подобно человеку бодрствуют круглый год.
- Йети? – Джереми смотрит на меня недоверчивым ребенком. – Ты серьезно?
- Если есть вампиры, то почему бы йети не существовать?
Разумные полулюди, близкие по магии оборотням. Их осталось мало, слишком мало (как грустит Гийомет о вымирании сверхъестественного, она видела и скучает по многому), и общение с ними – настоящее чудо. Удачи, дитя, улыбается на прощание многомудрая моя госпожа, и улыбка её ведет меня через лес. Я не беру с собой Джереми, незачем подвергать риску своего человека; сасквочи, говорят, не брезгуют каннибализмом.
Они похожи на сказки о себе… и одновременно разительно отличаются. При виде йети, вышедшего из бесконечных переплетений деревьев, у меня захватывает дух: о, он прекрасен какой-то своей первобытной красотой. У него низкий скрипучий голос, ловко модулирующий человеческие звуки.
- Что привело тебя в мой лес, неупокоенная?
Я рассказываю, сплетая нити из уважения и смешанного с восхищением страха. Йети стар, он, разумеется, мне не верит, но спешит вышвыривать из своих владений. В лесу у него есть хижина, полная человеческой утвари, и это завораживает, как пластиковая посуда у диких африканских племен.
Я не пришла с пустыми руками, у меня есть то, что ему нужно, и в качестве ответной услуги он произносит всего несколько слов, щедро сдобренных рычащим произношением. Не связывайся с этой магией, немертвая, добавляет он, и я растворяюсь в ночном лесу.
Подсказка наполняет меня торжеством.
В поселке Джереми развлекается, бросая топор. У него острый глаз и хорошая рука – солдат? охотник? Стоит выяснить, я многого о нем не знаю.
Удивительно, но он сдерживает меня. Меня – простой человек, мешок с кровью! Я могу разорвать его горло одним ударом, но он удерживает, словно владеет монополией на всю кровь своего рода. С ним мне не хочется перекусить шеи портье и горничной, но, видит Бог, девчонка с её нежной кожей и открытым платьем на это напрашивается.
- Ты боишься меня? – я люблю эту игру; слова бьют больно, очень больно.
Джереми качает головой:
- Нет, Иллеана.
Я опрокидываю его на постель. Джереми ухмыляется, проводя рукой по моим губам. Подушечкой пальца щекочет выступивший клык. Он быстро вошел во вкус.
Игрок, стрелок… Какие тайны ты еще скрываешь? От меня не должно быть никаких тайн, ты сам признал это, назвав меня своей госпожой, сдавшись на милость победителя. Добыча – звучит странно и чуточку неуместно, но так и есть. Играть так играть.
При свете дня ты свободен, но свобода понятие относительное. Не правда ли?
Я не встречала других вампиров, кроме Гийомет; порой кажется, что мы с ней единственные в мире. Однако ночные новости меня разубеждают: я смотрю на жертв с разорванной шеей – детали так легко различимы глазам на фото паршивого качества – и узнаю характерное, свойственное только нам. Но дикие, потерявшие над собой контроль кровососы не те, с кем хотелось бы встретиться.
Гийомет говорила, таких убивают. Если не свои, так чужие.
Что способно убить вампира? Свет, огонь, дерево. Мы почти неуязвимы, такими нас сделала магия, позволившая чистокровным, прирожденным вампирам создавать себе подобных. От света можно укрыться, технологии двадцать первого века дают нам преимущества. Дерево легко исключить из своей жизни, это тоже никого не удивит.
Огонь завораживает. Рядом с ним чувствуешь себя мотыльком, маленьким и жалким, самоубийцей, летящим в многоцветные объятия; радуга, несущая смерть.
30
Мы вернулись домой – Эмбер Бэй, золото поверх грязи. В особняк, где я выросла, принадлежащий мне по праву, и я не собираюсь от него отказываться, окунаясь в ночь. Лейтон по-прежнему моя сестра, Алиса – дочь. Я была глупа, разрушая семейные связи. Гийомет говорит, только это может нас спасти. Я не понимаю её порой. Она говорит многое, но… В любом случае, я бежать не собираюсь. Не прокаженная, забытая всеми и гниющая в лепрозории.
- Ты селишь тут своего любовника? – Лейтон преисполнена гнева и отвращения, но есть во всем этом что-то напускное.
- Да, - отвечаю я равнодушно.
Я селю его в бывшей спальне родителей; когда-то невыносимо было видеть её пустой.
Неделю спустя возвращается Феликс, несносное маленькое создание. Еще неделю спустя Лейтон уезжает из Эмбер Бэй.
Она бежит, прикрываясь грядущим замужеством. Бежит, потому что больше здесь не нужна. Я вернулась и намерена обрести контроль над утерянным; власть должна быть в одних руках. К тому же, я единственный официальный опекун Алисы, живая – почти каламбур – и дееспособная мать.
Итак, моя дочь в первой десятке учеников, отклонениями не страдает, тиха, скромна и вежлива. Что ж, Лейтон хорошо потрудилась, надо отдать ей должное. Джереми от Алисы в восторге. Сначала страшно удивился, узнав, что у меня есть ребенок, затем стал сиять, как начищенный чайник, каким-то глупым своим новым чувством.
Кровь выдает его с головой.
У крови влюбленного особый вкус.