77. Auribus tento lupum
САУНДТРЕК К ЗАПИСИ: THE RASMUS, 'FIRST DAY OF MY LIFE' (ТЕКСТ/ПЕРЕВОД)
— Привет, Кроули. Как интриги?
— Вне вашей компетенции работаем. Проекты серьёзные. Впрочем, вы будете чересчур мертвы, чтобы оценить.
Удивительно, но одним свиданием в подсобке дело не ограничилось. Через три дня, когда я мирно попивала кофеек, наблюдая за допросом, мобильник подпрыгнул на столе — на дисплее высветился незнакомый номер. Николас в крайне замысловатой манере приглашал меня на выставку какой-то современной художницы. Я не менее велеречиво согласилась; потом жалела, сдерживая нервный смех при виде «шедевров», гораздо интереснее были сплетни, которыми обменивались гости. Художница оказалась подружкой бывшей жены Николаса. Ни кожи, ни рожи, ни таланта – экс-благоверную явно обделили хорошим вкусом.
… Выставка плавно перетекла в любования шедеврами на моей постели. Потом Николас сказал, что должно соблюдать приличия, и мы побывали сначала на обеде в модном кафе для избалованных цыпочек, затем на ужине в роскошном ресторане для избалованных петухов. Выходные в его домике (Хэмптон), выходные в моем (Майями). Классический сценарий, все чинно и благородно. Я даже подавила в себе искушение в подробностях расписать взятие очередного мерзавца, развлекавшегося в Оклахоме.
Постепенно мы привыкли друг к другу, попритерлись, находя общие стыки. Рехнуться можно – у меня был постоянный… мужчина, иного слова не подобрать. Со своей коллекцией бзиков, занудством, внимательностью и трюками, что этот лабораторный планктон вытворяет в постели. (Запретить полосатые костюмы!)
На него хочется собрать досье, заполняя каждую графу с педантичностью маньяка. Разгадывать, потому что он как лук из детской сказки. (Только бы не плакать, снимая слой за слоем.)
Так прошел год.
*
Солнце в зените; свет дробится сквозь решетку, десятками тонких лучей омывая кожу. Ни клочка одежды, честная, безжалостная нагота. Голыми мы приходим в этот мир, голыми и уходим – тление и огонь не щадят никого. Единственный мой выходной, бесценный и мимолетный, тонет в полуденном солнце.
Но довольно предаваться праздности, у меня есть дела.
Дом пуст, тих и спокоен, кошки свернулись клубками – черным и серым – чуть слышно плачет расстроенный рояль под руками лишенной слуха. Меланхолия поздней осени пропитала, отравляя, воздух.
Голова моя будто держится на одном плохом гвозде; дунешь – и улетит. А все потому что осенняя депрессия (круглогодичная, сезонные и межсезонные), отставка шефа и задержка.
Знакомое мерзкое ощущение. Но природа глумливая стерва, поэтому на другое утро все стало нормально. Отвратительно и нормально. Но Николас (которого невозможно назвать сокращенным именем, ибо это святотатство) остался в осенней непредсказуемости. Однажды вечером мне было преподнесено кольцо.
Белое золото, маленький бриллиант. Классика. На своей руке я это никогда не представляла. Даже в самых безумных своих снах.
- Думаю, это будет логичным развитием наших отношений, - сказал Николас. Хватка у него железная – окольцованную руку он держал так, словно хотел сломать, если я решу дернуться.
- Рехнуться можно, четвертая жена.
- Не нужно сходить с ума. Жена в психушке – это ново, но не рекомендую так делать.
Смотри, Алиса, ты выкинула свою свободу и отправила её на переработку. Из неё сделают что-нибудь другое, раньше церковные колокола переплавляли в пушки. Спор с самой собой, пора звонить доктору – перестань бредить, милая, кольцо ничего не решает. Это все логично, так и должно быть, у всех так. Помнишь, ты думала как-то о своей жене, воображаемой, конечно, прекрасной, как закат над океаном? Об усыновленном ребенке? Помнишь, ты думала об этом, желая себе семью как у всех? Семью периода невозвращения к мужчинам.
(Я позволяю себя убедить; никогда не скажу это вслух, но позволяю – уговорить, взять себя за руку и повести, плыть по течению, прикрыв глаза.)
Четвертый брак. Никакого пышного торжества, мы оба их не выносим. Чиновник из мэрии, два свидетеля. Платье – длинное, расшитое чем-то, роскошное; не разбираюсь в платьях.
Два свидетеля – друг Николаса, рослый, огромный, как одержимый бодибилдер и Кэрин, очевидно считающая себя купидоном или судьбой, связавшей нас. Кэрин с её футуристическими прическами и пилочками в виде дельфинов.
- Объявляю вас мужем и женой, - говорит чиновник. У него сухой, бесстрастный голос, точно все эти церемонии выпили все возможные краски.
Глаза Николаса – нагретый солнцем серый камень, сияющие доспехи после дождя. Ты такая красивая, говорит он одними губами, я люблю тебя. Моя прекрасная, прекрасная жена.
Я говорю:
- Я тоже тебя люблю, - и Кэрин счастливо улыбается.
*
Затем небо падает на землю, проваливается в самые глубины Ада, но не горит, поскольку тот пустынен и тих. Все демоны снаружи. Они среди нас, на руинах, иначе не объяснить, почему насмешка полугодовой давности оказывается правдой. Я смотрю на женщину из Чикаго, красивую, светловолосую и безумную – она похищала младенцев из их больничных колыбелей и растила себе семью. Она бы убила меня, даже приговоренная к пожизненному заключению в психушке, вырвалась бы оттуда и убила.
После я изучаю себя в зеркале – ничего не изменилось, все такая же худая, а глаза не засветились никаким особенным светом, как пишут в книжках. Но в ноябре, если на то будет моя воля, родится наш с Николасом ребенок. Я вспоминаю того, зачатого, когда мне было восемнадцать, побочный эффект бесславной связи. Думаю о том, что придется взять отпуск, но гонке этой четыре года, и я не собираюсь останавливаться. Та женщина из Чикаго бесплодна, а мне выпал шанс родить ребенка в семье, благословленной двумя родителями.
Николас, которому первые его жены не дали ничего, кроме документов о разводе, будто нашел себе крылья, засветился, как лампочка.
Большинство мужчин рады первенцам, они мечтают о сыне, надуваясь от гордости. Если подумать, то все учения о чистоте породы были правы, мы с Николасом идеально подходим для зачатия ребенка, прекрасного во всех отношениях. Муж – до сих пор странно его так называть – делается одержим, будто курица-наседка. С чикагской маньячкой они бы сошлись. После пятого месяца я перехожу на бумажную работу, разбавляя её сплетнями, что текут по коридорам кровью, оставшейся на руках агентов.
Иногда мне снится ребенок. Николас, разумеется, хочет мальчика, и это мальчик. Он выглядит, как кукла для маленьких девочек, но у него мои глаза. Я выбираю имя, забрасывая удочку в море, но улова пока нет. Мой сын не будет Итаном или Говардом, тем более Джеймсом, Джеймс в моей жизни только один, память о нем священна.
Когда приходит время, демоны забавляются надо мной. Я вспоминаю все услышанное от тети Ли, все рассказы о моем рождении, вспоминаю её саму – мы виделись еще до беременности; сначала ездила в Верону, потом в Академию Ля Тур, где учатся мои, скажем так, кузены. Я тогда могла спокойно наклоняться и курить, и пить, и забывать об обручальном кольце, существующем или нет.
Благослови Господь современную медицину, прошли те времена, когда женщины мучились от родов, мечтая умереть, лишь бы это прекратилось. У меня не будет героических рассказов, только один, про то, как я провалялась в отключке, а когда очнулась, то Николас стоял у моей кровати и держал на руках маленькое и спеленатое.
Деймона.
*
Спустя три месяца я вернулась на работу. Бюро, слава богам, ничуть не изменилось. Увидев меня, зам шефа, Эванс, пробормотал: что б вас, трудоголики долбаные. Высокое начальство наоборот оживилось: у меня есть для вас дело, Вальтерс. С превеликим удовольствием, сэр, ответила я.
Или я прикончу своего мужа к чертовой матери.
Не из табельного оружия, нет. Нож в самое сердце – одним точным ударом. Или бить чем-то тяжелым по голове, пока она не превратится в кровавое месиво.
- Ты нужна здесь! – неистовствовал Николас. – Теперь, когда у тебя ребенок…
Обязательства, долг, бла-бла-бла. Все это я прекрасно знаю, но не собираюсь хоронить себя в присыпке. Аргумент «я свихнусь без этой работы» не принимался. Я ведь и правда свихнусь – без гонки, отчетов об убийствах и адреналина, вскипающего в крови. Мне там, черт возьми, уютно.
Я вполне могу уделять свое время и Деймону, и работе, но чьи-то тупые мозги не в состоянии это понять. Все должно быть либо черным, либо белым. Никаких полутонов. Сиди дома, женщина. Подавись своими kinder, küche, kirche, Николас. Я рождена для kaiser, krieg, kanonen, и пусть умоется кровью тот, кто посмеет усомниться.
С нравоучениями я боролась чили. Шум комбайна и все такое. И Деймон был дома по вечерам; Николас, слава богам, никогда не устраивает сцен при ребенке, границы у его идиотизма есть. К тому же спящий ребенок – счастье родителей.
*
Лето, жара в зените, скучающие людишки едут туда, где прохладно. Телефонный звонок разбудил меня на рассвете – незнакомый номер, но чертовски знакомый голос. Низкий, мягкий, чуть вибрирующий.
- Я скучаю, Алиса, - обещание и грусть; никак не можешь наиграться, Холли, милая?
Она приезжает без предупреждения. Её локоны стали прямее и короче, налились красным, на внутренней стороне бедра поселилась маленькая алая бабочка. О, Холли, знает, как свести с ума любого, это умение она не потеряет никогда.
Ну, и другие свои таланты, конечно. Даже после смерти они пригодятся – кто знает что там, за чертой?
- Этот мужик сделает тебя фригидной коровой, - бормочет Холли, когда я одеваюсь.
- И ты еще называешь меня пессимисткой?
- Твое дурное влияние.
Ноябрь, первый день рождения Деймона. Праздник на троих: торт, шарики, уместные, как выразился Николас, подарки. Первый день рождения… От моего осталась какая-то жалкая стопка фотографий, для Деймона я делала запись. Маленький принц на руках у папы, маленький принц смотрит на торт, маленький принц не одобряет желтый крем.
Ноябрь, утро после дня рождения Деймона. Пока дражайший муж спит и спокоен, как бегемот под транквилизаторами, я побеждаю беговую дорожку. Погода пасмурная, но дождя нет. Внизу Джоанна, горничная, вытирает пыль в гостиной. Прекрасное утро прекрасного выходного дня.
… Пока не раздается звонок в дверь.
Лишь бы Деймон не проснулся.
На пороге стоит блондинка, слишком уж раздетая даже для теплого ноября. Как ей не холодно?
- Доброе утро, - говорит она, приветливо улыбаясь. – Вы Александра Вальтерс?
- Смотря кто спрашивает.
Блондинка улыбается еще шире, на щеках у неё ямочки.
- Я Эмма.
Auribus tento lupum - (лат.) Держу волка за уши. Нахожусь в безвыходном положении.
Kinder, Küche, Kirche, Kleider - (нем.) Дети, кухня, церковь, одежда. Kaiser, Krieg, Kanonen - (нем.) Император, война, пушки. Четыре "женских" К, которые германский император Вильгельм II противопоставлял трем "мужским".