- Вот они, голубки, спят в обнимку, - раздался насмешливый мужской голос, - Глянь-ка, Михай, да они, никак, в одном исподнем.
Ян, еще не окончательно проснувшись, удивленно таращился на вошедших в комнату мужчин. «Слава Астарте! – радостно подумал он, узнав Михая и еще четверых односельчан, - Нас нашли». Но воцарившееся напряженное молчание погасило едва зародившуюся улыбку юноши. Любава, в одной тонкой рубашке, испуганно села в постели и судорожно прижимала к груди медвежью шкуру, пытаясь заслониться от осуждающих глаз мужчин.
Михай, бросив короткий жесткий взгляд на побледневшую девушку, схватил Яна за горло и приблизил к нему лицо с побелевшими от бешенства глазами.
- Сучий сын, опозорить меня задумал?! - яростно прорычал он, - Щенок! Всегда был волчонком неблагодарным.
Юноша хотел что-то сказать, все объяснить, но рука Михая накрепко сжимала его горло, угрожая раздробить хрящи. Лицо Яна покраснело от нехватки кислорода, глаза выпучились. Он безуспешно хватал воздух раскрытым ртом, пытался оторвать от себя руки озверевшего Михая, но огромный сильный мужчина даже не замечал эти попытки ослабевшего после болезни парня.
- Хотел посмеяться за моей спиной? Надругаться над моей честью? – орал мужчина, - Собирался подсунуть мне порченый товар? Думал, что я не замечу? Убью, гад, весь дух из тебя вышибу!
Михай сдернул ошеломленного Яна с полатей, его пудовый кулак врезался в живот юноши, выбивая из него остатки воздуха. Парень дернулся от боли, пытаясь сложиться пополам, но брат не позволил это, продолжая держать его за горло и осыпая градом ударов.
Остальные мужчины не вмешивались, хмуро наблюдая за происходящим.
- Янко! – отчаянно крикнула Любава. Она вскочила с постели и, не обращая внимания на то, что почти раздета перед чужими мужчинами, пыталась оттащить Михая, - Не трогай его, зверь! Это я во всем виновата. Я люблю его.
Мужчина, не оборачиваясь, сделал короткое движение рукой, и девушка отлетела к противоположной стене.
- Заткнись, сука! – яростно проговорил он, - С тобой я разберусь позже.
Ян все же упал. Он лежал, скорчившись на полу, пытаясь прикрыть голову руками, не в силах помочь Любаве, а брат продолжал впечатывать носки тяжелых сапог в его ребра.
- Хватит, Михай, - сказал средних лет селянин, заметив, что юноша перестал шевелиться, - Ты забьешь его до смерти. Так не годится. Отвезем их в деревню, пусть Совет решает их судьбу. Довольно же!
Тяжело дышащий Михай яростно сверкнул глазами на приятеля, его лицо было перекошено от гнева, в нем почти не осталось ничего человеческого. Секунду помедлив, он отступил, недовольно ворча. Набычившись и глядя исподлобья, он отдал короткие распоряжения своим спутникам:
- Прикройте срам этому щенку, да погрузите его на лошадь, а я займусь этой сучкой.
Двое загорян кое-как одели бесчувственного Яна, перекинули его поперек Ласточки и привязали к седлу. Михай за волосы поднял Любаву, отвязал от пояса веревку, одним ее концом связал ее руки, второй намотал себе на кулак. Мужчина, грубо ругаясь, выволок на улицу заплаканную девушку, босую, простоволосую и в одной рубашке, и вскочил в седло своего коня. Кавалькада тронулась в путь. Михай ехал первым, задавая быстрый темп отряду, на ровных участках горной дороги он пришпоривал коня, таща за собой выбивающуюся из сил Любаву, как собаку на поводке. Девушка бежала за его лошадью, задыхаясь от пыли и сбивая в кровь ноги об острые камни.
На одном затяжном спуске она споткнулась и, не устояв на ногах, упала лицом в землю, продолжая скользить на животе за скачущим конем и обдирая живот и колени. Михай, почувствовав изменившееся натяжение веревки, оглянулся и, увидев валяющуюся девушку, жестоко усмехнулся. Он натянул поводья, останавливая лошадь, подтянул Любаву ближе к себе, стал стегать ее нагайкой, заставляя подняться и осыпая ее при этом самыми грязными и изощренными ругательствами. Плеть со свистом разрывала тонкую ткань сорочки, оставляя на оголившихся участках кожи красные вспухающие рубцы. Девушка тонко отчаянно вскрикивала и вздрагивала всем телом при каждом ударе. Наконец, ей удалось подняться, и она вновь побежала за тронувшимся в путь Михаем.
Остальные загоряне равнодушно наблюдали за экзекуцией, лишь Троян, парень со шрамом на лице, отвел глаза и в сердцах сплюнул. Ян ничего этого не видел: он до сих пор не пришел в себя, и его тело безвольно болталось, перекинутое через седло.
Михай гнал отряд вперед, не давая отдыха уставшим людям и измученным коням. Один из загорян, сжалившись над почти обезумевшей от усталости и побоев Любавой, заставил Михая отвязать ее и посадил позади себя на круп своей кобылы.
Солнце уже давно село, когда кавалькада въехала в спящее село, освещенное ярким светом крупных звезд.
- Янко домой надо отнести, - сказал Троян, - Да и девушку где-нибудь пристроить. Может, у старухи Бартош?
- Нет, - грубо рявкнул Михай, - Они преступники. Их следует запереть до суда.
Мужчины, пожав плечами, согласились. Яна внесли в полупустой сарай, где хранилось прошлогоднее сено, Любаву втолкнули в другую хозяйственную постройку на соседней улице.
С самого раннего утра деревня возбужденно гудела, как растревоженный улей: женщины вздыхали, старухи сыпали проклятиями, девушки перешептывались, краснея и стыдливо опуская глаза. В просторной зажиточной избе старосты деревни собрался Совет, состоящий из одних мужчин старше тридцати лет. Загоряне входили в горницу, кланялись статуе Астарты, уважительно здоровались и чинно рассаживались на лавках. Михай уже давно был здесь, стоял, заложив руки за спину, и хмуро оглядывал входящих. Когда все явились, староста – вертлявый плутоватый мужик, заискивающе взглянул на Младича и объявил собрание открытым.
- Собрались мы, люди добрые, по необычному делу, - заговорил он, - Михай Младич обвиняет своего брата, Яна, и свою бывшую невесту, Любаву, в прелюбодеянии. Преступление это не подвергается сомнению, свидетелями сего мерзкого деяния были еще четверо наших односельчан, так что, доказывать нечего, а нужно лишь вынести приговор.
- Я не согласен, - поднялся седеющий кудрявый мужик, - Нужно действовать по правилам. Пусть выйдут свидетели и перед ликом Астарты и честным людом правдиво расскажут все, что они видели и слышали.
Остальные члены Совета одобрительно загудели и закивали головами. На середину комнаты вышел один из мужчин, бывший в то злополучное утро в избушке вместе с Михаем, и заговорил:
- Приветствую Вас, уважаемое Собрание, я – Иона Чардаш, все вы меня знаете, никогда за мной ничего дурного не водилось, и напраслину я ни на кого не возводил. И сейчас перед Богами клянусь правдиво рассказать лишь о том, что видел своими глазами и слышал собственными ушами. Эти двое виновны в том, в чем их обвиняют, ибо застали мы их спящими в одной постели почти раздетыми, и, при этом, голова девушки лежала на плече юноши, а он обнимал ее за плечи. А чуть позже девица выкрикнула: «Это моя вина. Я люблю его». Думаю, что все ясно и другое толкование всему этому придумать трудно. Да и не один я все это видел и слышал, пусть и другие подтвердят мои слова.
На место Ионы по очереди заступили еще двое мужчин и слово в слово повторили его рассказ. Затем вышел Троян и нехотя тоже подтвердил сказанное.
Собрание возмущенно зашумело, с мест послышались гневные осуждающие выкрики. Михай был доволен произведенным свидетелями впечатлением и выглядел удовлетворенным.
- Что ж, уважаемые мужи, можно считать, что преступление доказано, - заговорил староста, жестами успокаивая расшумевшихся мужиков, - Злодеяние это тяжкое, уже давно ничего подобного в наших краях не случалось. Закон предков гласит, что уличенные в прелюбодеянии заслуживают смерти.
В комнате воцарилась звенящая тишина, через несколько мгновений взорвавшаяся шквалом эмоциональных выкриков. Одни были полностью согласны и выражали шумное возмущение преступниками, другие кричали, что это решение слишком жесткое, третьи колебались, не зная, на чью сторону примкнуть.
Михай поднял руку, привлекая внимание, и все замолчали, обратившись в слух.
- Я – пострадавшая сторона, - заговорил мужчина, свирепо оглядывая присутствующих, - Но не только поэтому я требую для них смертной казни. Подумайте сами, други, наше попустительство может сослужить нам в будущем плохую службу. Если мы сейчас простим их, то может начаться всеобщее падение нравов: жены и девицы будут развратничать, приносить в подолах ублюдков, и ни один мужчина не сможет быть уверен, что дети – это его потомство. Что же тогда будет с наследованием имущества? Кому оставлять хозяйство? Зачем тогда вообще трудиться в поте лица, если после смерти все пойдет прахом? Не лучше ли бражничать и развлекаться с гулящими девками, а хлеб насущный добывать обманом и разбоем? Всеобщий разврат, пьянство и запустение – вот что ждет нас, если сейчас мы не будем тверды. А теперь думайте, решение за вами.
Выступление Михая всем запало в душу. Мужики чесали в затылках, качали головами, тихо переговаривались. Наконец, после затянувшейся паузы, поднялся Иона Чардаш и сказал:
- Михай Младич – селянин уважаемый, умный мужик и хозяин крепкий, к его мнению стоит прислушаться. Со многим я согласен. Ну, с Любавой все понятно, девки – они, как змеи ядовитые, влезут в сердце так, что обо всем забудешь. Она виновна, в том сомнений нет. А вот юноша заслуживает снисхождения: молод он еще, да зелен, опыта не имеет, такого обвести вокруг пальца ничего не стоит. Наказать его, конечно, надо, чтоб мозги на место встали, да и другим не повадно было.
Обсуждение длилось еще не менее получаса, тема была уж очень животрепещущей. В конце концов, староста, как председатель Совета, подвел итоги и объявил тайное голосование. После подсчета голосов было вынесено решение: Любаву приговорить к смерти через побивание камнями, а Яну назначить публичную порку на главной площади в размере тридцати плетей. По мнению большинства добрых крестьян, справедливость восторжествовала.