Неясное молочно-бледное пятно …
Неясное молочно-бледное пятно, смутно белеющее где-то наверху …
Неясное молочно-бледное пятно, смутно белеющее где-то наверху, наконец-то превратилось в щелястый потолок сарая, сделанный из грубо обструганных и плохо пригнанных досок. Через прорехи в крыше вниз падали косые солнечные лучи, и в них роились и плясали золотистые пылинки, как мошкара возле горящей свечи.
Ян попытался разлепить заплывшие глаза, но левый так и не открылся. Он с трудом приподнялся на локтях, стараясь встать. Все тело пронзила острая боль, особенно болели сломанные ребра, в пересохшем горле першило, и во рту ощущался металлический привкус крови. Все же ему удалось сесть и даже немного переместиться по-крабьи, но на большее сил уже не хватило. Юноша застонал и, хрипло дыша, привалился к стене, едва вновь не потеряв сознание. Через несколько минут боль унялась, превратившись в тупую, ноющую муку. Ян облизал запекшиеся губы, очень хотелось пить. «Где я? – подумал он, оглядывая помещение одним глазом, - Похоже на сеновал. Но почему я здесь?»
Память возвращалась урывками, какими-то судорожными толчками. Разрозненные фрагменты, состоящие из видов, лиц, звуков, запахов, суматошно кружились в голове и никак не хотели складываться в цельную картину. Сватовство… Туманный перевал… Лавина …. Любава. «О, Боги, Любава! – мысль панически забилась в висок, как заблудившаяся птица об стекло, - Где она? Что с ней сделали?» Ян, держась за стену, поднялся и, превозмогая боль и головокружение, побрел к выходу. Путь до противоположной стены казался бесконечным, но его боль больше не имела значения, потому что он должен уберечь, защитить, оградить от невзгод ту, которую любил больше всего на свете.
- Эй, кто-нибудь, - кричал юноша, барабаня в запертую дверь, - Откройте! Выпустите меня отсюда!
Ответом ему была тишина, не враждебная, а просто совершенно безразличная к его переживаниям и тревогам. Ян опустился на земляной пол, поняв, что с таким же успехом мог биться о скалу. «Надо что-то делать, - устало подумал он, - Надо как-то выбраться отсюда». Он пошел по периметру, осматривая и ощупывая стены, выискивая отошедшую доску или какую-нибудь дыру. Щелей было много, в некоторые из них даже можно было просунуть палец, но стены оказались крепкими, и выбраться не представлялось никакой возможности. Заглянув в бреши, юноша узнал улицу родной деревни, но, по непонятной для него причине, она была совершенно пуста.
Ян вернулся на сеновал и повалился на сено, одурев от духоты и жажды. Он пытался что-то придумать, найти какой-то выход, но ни одной умной мысли не приходило, и он не заметил, как уснул.
Его разбудил какой-то неясный гул, как будто много голосов разной степени громкости и тональности хаотично и несогласованно произносили что-то, но каким-то непостижимым образом в этом хаосе прослеживалась некая общая закономерность, общее настроение, пугающее и тревожащее неотвратимостью грядущего события. Ян на коленях подполз к той стене, из-за которой шум был особенно громким, и приник единственным открывающимся глазом к щели.
Улица, ранее поразившая его пустынностью, с этой стороны переходила в утоптанную площадку и была полна народу. Люди выглядели возбужденными, они нервно озирались по сторонам и жались ближе к домам, оставляя середину площади пустой. Ян узнал многих из них, он хотел крикнуть, что он здесь, попросить, чтобы его выпустили, но отчего-то слова застревали в горле, и он просто стоял на коленях и молча смотрел, будто ожидая чего-то.
По толпе прошла волна, все головы, как по команде, повернулись в одну сторону. Ян тоже устремил туда взгляд и вначале увидел идущего Михая, а вслед за ним нескольких мужчин, обступивших плотным кольцом кого-то, кого юноша, как ни старался, не мог разглядеть.
- Ведут, ведут! – выдохнула толпа.
Ян, еще ничего не понимая, вдруг вздрогнул от неожиданно охватившего его озноба, как будто в жаркий летний полдень его стегнул ледяной северный ветер.
Люди расступились еще сильнее, будто стремясь слиться с домами. Кольцо мужчин вышло на середину площадки, оно расширилось, и Ян примерз к стене, потеряв способность двигаться, думать и чувствовать.
В образовавшемся пространстве стояла Любава в порванной грязной рубашке, сплошь покрытой бурыми пятнами. Ее босые ноги распухли и были черны от грязи и запекшейся крови. Спутанные, свалявшиеся волосы потеряли золотистый цвет и казались тусклыми и безжизненными, как шкурка мертвого зверька. Она выглядела потерянной, будто бы не понимая, зачем ее сюда привели. Ее глаза перебегали от лица к лицу, на миг останавливались, изучая его, но, не узнав, бежали дальше, словно ища кого-то. Она так и не нашла того, кого искала, и ее лицо от этого страдальчески сморщилось. Она стала смотреть поверх голов толпы и несколько раз хрипло выкрикнула: «Янко! Янко!»
Ян рванулся к ней, забыв, что их разделяет крепкая стена сарая, что-то крикнул в ответ, но сведенное горло не пропустило ни одного звука, и лишь безмолвно шевелились его пересохшие потрескавшиеся губы.
Над площадью повисла плотная, почти материальная тишина. Казалось, что колесо времени прекратило свое вращение, и все вокруг выглядело, как раскрашенная миниатюра на наугад открытой странице книги. Внезапно из толпы послышался чей-то судорожный жалкий всхлип, и будто бы, подчиняясь прозвучавшему приказу, один из мужчин поднял с земли камень, медленно, словно неохотно, замахнулся и послал его вперед. Камень ударил Любаву в плечо, развернув ее на пол-оборота, и ее рука повисла, как плеть. В ее глазах появилось безмерное удивление, но в следующий миг второй камень попал ей в ногу, заставив ее упасть на колени.
Все изменилось, мирная деревня больше не казалась мирной. Дома и окружающий пейзаж выглядели зловеще, охваченные сполохами, похожими на черную загустевшую кровь багрово-красного умирающего солнца, медленно уходящего за горизонт. Лица людей, наблюдающих за казнью, были полны тем страшным животным возбуждением, которое отнимает разум и чувства, заполняет души неутолимой жаждой низменных наслаждений, как безжалостный божок, ненасытно требующий все новых и новых кровавых жертв.
Лица палачей превратились в страшные белые маски с бездумно-неумолимыми глазами живых мертвецов. Их тела равномерно наклонялись за новыми камнями и руки в размеренном ритме посылали их в сторону девушки. Камни ударялись о ее тело с противным чавкающим звуком, равнодушные к тому, что жертва уже упала и больше не шевелится.
Ян замер, застыл, перестал дышать, намертво примерзая взглядом к этой картине, в реальность которой невозможно было поверить, просто потому, что так не бывает, так не может быть, так не должно быть. Но это было, происходило прямо сейчас, и бездушные камни летели в это родное любимое лицо, разрывая плоть, калеча и убивая, неумолимо и необратимо. Ян бился о стену, царапал шершавые доски, пытался расширить щель, вырывая ногти. Его рот, похожий на черную зияющую рану, был широко раскрыт, извергая хриплые звуки, как рычание умирающего зверя, изрыгая страшные смертельные проклятия палачам. Жгучие слезы лились по лицу, не облегчая, а, как кислота, разъедая душу, и он размазывал их окровавленными руками.
Умершее солнце еще посылало миру из-за горизонта прощальные лучи, когда все закончилось, и растерзанное тело Любавы унесли. Ян лежал на спине, бездумно уставившись в потолок, не видя его. Он не помнил, сколько времени кричал, не помнил, как оказался на сене. Что-то светлое и живое сломалось в нем. Какая-то важная деталь его души оказалась такой же хрупкой и непрочной, как хрустальный флакон, и ее осколки ранили в кровь сердце, но он этого не чувствовал. Он не хотел умирать, но не потому, что хотел жить, а просто потому, что больше вообще ничего не хотел. Он не знал, сколько прошло времени – минута или век, какое сейчас время суток и года, он не знал, что с ним будет дальше, ему было все равно.
Снаружи послышалось какое-то шуршание, затем дверь отворилась, и высокий человек тихо выругался, ударившись головой о низкую притолоку сарая. Ян не повернул лица, продолжая лежать в полном оцепенении. «Кажется, это за мной, - равнодушно подумал он, - Значит, все скоро закончится».
Человек, повозившись у входа, засветил фонарь, и маленький язычок пламени выхватил из темноты высокие скулы и шрам, идущий через все лицо. Троян присел перед Яном и тронул его за плечо.
- Янко, тебе уходить надо, - негромко сказал парень, - Они задумали утром выпороть тебя на площади. Это ничего, можно перетерпеть, но Михай ведь не успокоится, пока тебя со света не сживет, очень он зол на тебя.
- Зачем? – вяло спросил Ян, не глядя на приятеля, - Любава умерла и мне теперь жить не зачем.
- Нехорошо получилось, - виновато согласился мужчина, - Не по-людски как-то. Нельзя за такое убивать, разве же любовь преступление? Эх, я бы и сам ушел, не по нутру мне все это. Да только мать у меня старая, а на руках братишка и сестренка малолетние, на кого я их оставлю? А ты иди, парень. За околицей тебя твоя матушка дожидается попрощаться и Ласточка оседланная стоит. Хоть и велико твое горе, Янко, а все же надо жить.
- Это из-за меня произошло, это я ее убил, - тихо сказал Ян, и голос его дрогнул, наконец-то окрашиваясь эмоциями.
- Нет на тебе крови, - убежденно проговорил Троян, - Не виновен ты, что полюбил. Это Совет так решил, послушавшись Михая и старосту. Уходи, Янко, может, там, в большом мире, все лучше устроено.
«Любовь не преступление, - подумал Ян, - Преступление – убивать за любовь. Это те, кто вынес приговор и привел его в исполнение – преступники. Я покараю их, каждого, кто к этому причастен, отомщу за Любаву. Значит, мне нужно набраться сил. Значит, мне нужно жить».
- Идем, - решительно сказал он, садясь на сене, - Не хочу ни минуты дольше оставаться в этом гиблом месте.
Ян пошатнулся, поднявшись, Троян подставил ему плечо, мужчины, как неясные тени, растворились в ночи.
- Я вернусь, - сказал Ян на прощание, - Я обязательно вернусь, и тогда небесам станет жарко. Палачи получат по заслугам.
- Не стоит, Янко, - проговорил Троян, - Месть никогда ничего не решает. Любаву уже не вернуть, а себя можешь потерять.
Ян взглянул в глаза другу. Так ничего и не ответив, он отвернулся и погнал Ласточку к Туманному Перевалу.