4.1 В алфавитном порядке
Мне 16, почти 17. Меня зовут Розмари Льюис (хотя мне больше нравится Роузи Льюис), я живу в Сан-Франциско почти с рождения вместе с мамой, бывшей певицей, бросившей карьеру ради того, чтобы растить меня.
Ей было больше тридцати, когда я родилась. Она имела состояние и связи, поэтому ничего не теряла, оседая дома и в корне меняя обстановку. Мой отец, как кто-то может подумать, не был проходимцем с улицы. Они с мамой даже собирались жить вместе в тихом городке Портленде, от которого сейчас ничего не осталось, но, как говорится, не сложилось. Спустя две недели после моего рождения их особняк подожгли, и папа погиб. Однажды мы были на его могиле – мне было шесть, мама ничего не объяснила, просто взяла меня за руку и посадила в самолёт. Спустя несколько часов мы оказались в заснеженном городке, откуда ещё пару часов тряслись в машине, пока, наконец, не попали в нужное место. В Сан-Франциско не бывает снега даже зимой, поэтому я была в восхищении – ловила его языком, швырялась в маму и старенького сторожа, решившегося проводить нас до кладбища. Жуткая там была обстановочка, мне сразу не понравилось.
Мы прошли к ряду заснеженных могил. Сторож оставил нас, я подошла ближе, без особого интереса разглядывая надгробия, навевавшие тоску и скуку. Снежинки медленно падали с неба, и вскоре я, привыкшая к солнечному морскому климату, замёрзла. Но мама не спешила уходить. Она опустилась на корточки и вперила взгляд в могилы, печальные и серые, как дождливое небо. Я подошла ближе и почувствовала, как мама притянула меня к себе и тихо, едва слышно, всхлипнула. Это испугало меня, дрожащим голоском я попросилась поскорее уехать из страшного безлюдного городка…
- Конечно, Роузи… - прошептала мама, вытирая застывшие в уголках глаз слезинки, - Сейчас поедем, не переживай. Можешь пойти к воротам, я догоню тебя.
Я не ушла, спряталась за высоким мраморным надгробием, украшенным витиеватыми надписями и гравировками. Я не ушла; и увидела, как мама, бессильно спрятав голову в ладонях, сокрушалась рыданиями и всхлипами. Только тогда я догадалась, в чём дело, но помню плохо. Больше мы не были там ни разу.
Я была счастливым ребёнком. Мама перевезла меня в Сан-Франциско сразу же после смерти папы, сняла шикарную двухэтажную квартиру, где я и провела свои детские годы. У меня была чудесная розовая комната, подходящая не иначе как принцессе. Мама полностью посвятила себя моему воспитанию, для меня она всегда была идеалом и самым родным, самым любимым человеком на свете.
Сколько себя помню, всегда она заботилась обо мне; возможно, в каких-то случаях сверх меры, но я прощала ей всё. Ведь это она читала мне книжки, когда я едва ли умела различать картинки. Это она пела мне колыбельные перед сном, и это были самые лучшие песни на свете. Это её светлое лицо видела я каждый раз, когда засыпала или просыпалась. Это она делала мне молоко на ночь и заставляла выпивать его, несмотря на то, что я могла часами отказываться и вертеть головой.
Моё детство – мамина бледная кожа, зелёные глаза, сказки о Золушке и Красной Шапочке, мультики про Машеньку и Медведя, бесконечные шалости, за которые я всегда получала наказания. Спокойным ребёнком меня уж точно нельзя было назвать – я из тех дьяволят, которые разукрашивают важные документы яркими фломастерами, разбивают любимые кружки, залезают в запретный ящичек и наедаются шоколада, который им нельзя… Я рисовала на стенах, и обои в моей комнате лишь за один год пришлось поменять четыре раза. Я хватала мамину помаду и перемазывалась ею до ушей, влезала в мамины туфли и тонула в её вечерних платьях. Я жгла куклам волосы и говорила, что у них случился пожар. Я распорола плюшевому мишке брюхо, потому что у него была операция. Я порвала тридцать четыре детских книжки и двадцать восемь взрослых за полгода. Я опрокинула на себя, наверное, около сотни кружек с молоком и плошек с овсянкой. В десять я спрыгнула с перил на улице и сломала нос. В двенадцать играла в мяч в школе и, неудачно поймав его, сломала указательный палец. В два ради интереса шагнула в воду с мостика и чуть не утонула. Но мама продолжала любить меня - всегда, несмотря ни на что.
Ей приходилось вытаскивать меня из передряг постоянно. Сломала ли я ногу (руку, нос, палец – нужное подчеркнуть), сожгла ли кукольный домик или выбросила в окно цветок в горшке… Отдуваться всегда приходилось маме, а я мастерски делала невинные глаза, которым все верили.
«Этот ребёнок просто ад! Лиа, вы должны сделать что-нибудь, пока ещё есть шанс исправить её несносный характер!» - частенько говорили мои воспитательницы и просто заученные матроны преклонного возраста, приученные к порядку и стабильности. Мама лишь усмехалась и говорила, что не желает ничего во мне менять. «Она же всего лишь ребёнок…» - шептала мама, целуя меня в лобик, - «Дети должны учиться на своих собственных ошибках. Сегодня она чуть не утонет, а завтра хорошенько подумает, прежде чем лезть в воду. А я всегда буду рядом, чтобы подтолкнуть её к правильным мыслям».
Моя мама никогда не преувеличивала. Она и правда всегда была рядом, и я доверяла и доверяю ей всё, что со мной происходит – потому что роднее у меня нет никого.
Масла в огонь подливал мой внешний вид, который все без исключения считали ненормальным.
- Эти полосы на лице! При всём моём уважении к вам и вашему творчеству, Лиа, не могли бы вы сделать с ними что-то? В конце концов, не может же это быть частью кожи! Возможно, девочка сама нарисовала их чем-то? Или, что хуже, быть может, это какая-то болезнь? Вы обращались к врачу?
- Миссис Томпсон, - терпеливо объясняла мама директрисе, - Вы не можете не принять Роузи в школу из-за некоторых особенностей её внешнего вида. В конце концов, сколько раз мне ещё повторить, что это не болезнь и не досадная оплошность? Она родилась такой, и я не собираюсь ничего с этим делать, хотите вы этого или нет!
Миссис Томпсон поджала губы и сухо пообещала рассмотреть ситуацию. На следующий вечер позвонила маме и без особого энтузиазма сообщила о моём принятии, тем не менее, всё же потребовав справку о состоянии моего здоровья.
О, но зато сверстники в полной мере оценили мою необычность!.. В первый же день школы я оказалась в центре всеобщего внимания. Всем хотелось такие же ярко-рыжие волосы и чёрные полоски, как у тигров. Это было так здорово – все завидовали мне, поначалу не верили, каждый хоть раз попробовал смыть их и доказать всем, что это краска… Я лишь улыбалась. Моя подружка Эмилин тоже завидовала некоторое время, а потом перестала, и все школьные годы мы провели вместе. Я, девчонка, которая не могла усидеть на месте и чаще других оставалась после уроков за провинности и она, милый ребёнок, ранее не знавший, что значит гнев старших. Ей нравилась я, и она всё время была где-то рядом, чтобы пойти следом и никогда меня не бросать. Милая Эмилин, мой вечный спутник, ей доставалось гораздо чаще, чем мне. Люблю огонь в её глазах. Она часто больше, чем кажется.
Ещё одним поводом сомнений общественности был слух о том, что мы с мамой якобы совсем не похожи. Нет, никто ни разу не усомнился в нашем родстве, но многие всерьёз полагали, что я – юная дьяволица в душе маленькой девочки. Постоянные шалости, тигриные полосы на лице и непривычно яркий цвет волос – всё это лишь подкрепляло веру людей.
Но мама всё мне объяснила.
- Ты пошла в папу, - усмехнулась она, расчёсывая мои волосы, - Просто его копия, серьёзно, только глаза зелёные – бабушкины.
- Мам. - серьёзно позвала я, - Мы с папой - потомки друидов, да?
- Друидов? - она от души расхохоталась, а потом, не переставая улыбаться, продолжила, - Может и так, малыш. Внешний вид – не болезнь и не врождённый недостаток. Всего лишь крошечная особенность, понимаешь? У кого-то тёмная, почти чёрная кожа, и это давно не является признаком ненормальности. Просто ты такой родилась и должна гордиться этим, Роузи.
И я гордилась! Всю жизнь гордилась и буду. Иногда мне даже льстит, что меня зовут дьяволёнком – по-моему, весьма меткое сравнение.
Каждую зиму на Рождество мы с мамой навещаем бабушку и дедушку и проводим праздники с ними. Они живут в Зёльдене – это такой горнолыжный город-курорт; я обожаю их домик на склоне горы. Его всегда заваливает снегом, таким непривычным для меня. В детстве бабушка Пачита учила меня кататься на лыжах и коньках, играть в волейбол и плавать. Она мой самый лучший друг после мамы, её проблемы – мои проблемы, и наоборот. Дедушка тоже меня любит, но он уже совсем старенький, часто болеет; несмотря на это, бабушка всё равно очень сильно любит его. Они живут вместе уже очень давно, а познакомились, когда Пачите было всего лишь 17! Мама часто рассказывала мне историю их любви, когда я была маленькой. Я любила эту сказку больше, чем всех Красных Шапочек и Машенек вместе взятых. Я знаю всё и про мою двоюродную бабушку Лалаби, которая сильно любила сестру, так сильно, что постоянно пыталась развести её с дедушкой Рамиро… Лалаби умерла при пожаре в Портленде, а до этого всю жизнь души не чаяла в племяннице Лие. Я всегда очень жалела, что не знала её при жизни – наверняка она была потрясающей.
- А знаешь, Роузи, - обратилась однажды ко мне бабушка Пачита, быстро-быстро орудуя ножом, превращая овощи в салат, - За год до смерти Лалаби мы с Рамиро перебрались сюда. Приехали на свадьбу Лулу, - нашей племянницы, - и уехали, а через полгода их всех не стало. Я так жалею, что не была с сестрой в день её смерти… - она потянулась к уголкам глаз и едва слышно шмыгнула носом, - Не увлекайся фруктами, скоро будем обедать…
Я знаю, что тот пожар стал для всей моей семьи трагедией. Каждый из моих старших родственников хоть раз украдкой вспоминал кого-нибудь из погибших, смахивал слезу и будто бы забывал сразу же. Я никогда не решалась разузнать подробности, да и не хочу. Слишком всё это… печально и больно. Пускай будет тайной для меня.
Когда мне исполнилось двенадцать, мама внезапно подалась в режиссуру. Она стала часто пропадать на работе, телефон разрывался от деловых звонков и переговоров, но я видела, что ей нравится быть при деле. «Сидеть дома целыми днями – что может быть скучнее?» - весело говорила она каждое утро перед тем, как убежать.
Конечно, свободного времени у мамы поубавилось сразу. Но она по-прежнему оставалась моей мамой, по-прежнему готовила мне завтрак и заставляла пить молоко по вечерам. К тому же, были и свои плюсы – мама снова крутилась в светском мире, который был знаком ей с раннего детства. Покойная бабушка Лалаби приводила свою маленькую племянницу Лию на разные концерты и выступления известных актёров и певцов, и мама, тогда ещё совсем маленькая и глупенькая, была в полнейшем восторге от этого мира. И теперь, когда былые связи были восстановлены, я не раз оказывалась на съёмочной площадке в качестве гостя. В школе все завидовали, а я восхищалась – садилась в уголочке и наблюдала. На работе мама становилась другой – властной, требовательной, пила много кофе. Но ко мне она всегда возвращалась доброй, чуткой и нежной.
За это я её и люблю. Хотелось бы и мне уметь перевоплощаться.
И вот, мне 16, почти 17. Я оканчиваю школу в следующем году, не могу даже близко представить, кем стану, не имею увлечений кроме молчаливого созерцания актёрской игры на съёмках. Многие по-прежнему находят повод мне завидовать, но теперь меня это скорее раздражает. У меня рыжие волосы и зелёные глаза, мама говорит – бабушкины, но я не понимаю, почему. Я очень похожа на своего отца и вышло так, что не взяла ничего от матери.
Моя мама – Лиа Льюис, - известное лицо в шоу-бизнесе, бывшая певица, теперь – режиссёр. Моя бабушка и мой дедушка живут в Австрии, содержат маленький ресторанчик, редко приезжают к нам, зато часто звонят. Пожалуй, это всё, что можно обо мне рассказать.
Скоро Рождество. В Сан-Франциско, как всегда, дожди… Сейчас, наверное, ужасно красиво в Зёльдене, а бабушка уже начала приготовления к нашему приезду. Я ужасно по ней соскучилась. Вокруг царит какое-то праздничное предвкушение – все, даже учителя, уже расслабились и думают о том, в каком цвете украсят свой дом в этом году. На улице заметно похолодало, и это хоть как-то обозначило наступление зимы. Я сижу на уроках, бесцельно записываю что-то, иногда отвлекаюсь на разговоры с Эмилин, но мыслями и головой я уже далеко-далеко в горах, рядом с крошечным домиком на склоне, где бабушка круглый год печёт пироги, а дедушка читает в своём кресле-качалке…
Хорошо там. Никогда ничего не меняется – всё те же бабушкины кошки на пороге, всё те же дедушкины документы, разбросанные на журнальном столике… Всё те же ворота, как и десять лет назад. Всё тот же домик. Не могу представить свою жизнь без всего этого. Иногда я так хочу сказать спасибо за то, что моя мама – это моя мама, а не кто-то другой… Что моя бабушка живёт так далеко, но от этого не становится менее любимой. Что у меня есть ворчливый дедушка, от которого всегда пахнет табаком и какой-то счастливой старостью. Я бы хотела сказать спасибо – но, к сожалению, некому.
