[BadTouch]

От автора

Хочу поздравить всех читателей династии с Наступившим 2012 годом и Рождеством, пожелать счастья, здоровья, хорошего настроения! Спасибо за то, что вы есть!
Этот отчет был написан мной в больнице, доскринен уже дома, причем совсем недавно. Так что прошу заранее извинить меня за мои больные бредни За сим удаляюсь, желаю приятного чтения.

Когда машина свернула за угол, сверкнув на прощанье в лучах утреннего солнца своим серебристым корпусом, сердце моё болезненно сжалось.

Только начинавшая просыпаться Рю де Стерлинг, обычно такая приветливая и умиротворенная, казалась осиротевшей и безрадостной, а я, словно покинутый нерадивой матерью ребенок, стояла у обочины, понурив голову, и чувствовала себя самым несчастным человеком на свете.

Должно быть, сейчас он проезжает старую бакалейную лавку, поворачивает налево и оказывается на широкой мостовой; справа открывается красивейший вид на набережную Твинбрукривер, сонно сбрасывающую остатки ночного тумана...

Что творится в его душе в эти минуты? Что он чувствует? Думает ли обо мне? Позади остается старый театр, больница и полицейский участок… Позади остается Твинбрук и я...


***
Прошло несколько дней, а Китон всё не звонил. Поверить в то, что он забыл обо мне, было трудно, но мысли об этом, частые и надоедливые, сводили с ума. А что, если с ним случилась беда? Может, он попал в аварию, а я сижу дома, и мое самолюбие не позволяет первой набрать его номер? Боязнь быть забытой и преданной сменилась вдруг мучительной мыслью о том, что в данную минуту жизнь любимого человека может быть в опасности, и чувство гордости, не дававшее мне покоя и буквально испепелявшее изнутри, отступило. Страх перед тем, что могу больше никогда его не услышать, а потом всю жизнь винить себя, позволил откинуть все сомнения и набрать заветный номер. После нескольких гудков в трубке послышалось долгожданное «алло».

Голос Китона показался мне сосредоточенным и серьезным, однако вполне здоровым. Воображаемую картину, на которой он лежал в больничной палате, беспомощный и жалкий, сменил образ делового мужчины, сидевшего в дорогом кожаном кресле своего личного кабинета.
- Привет, - проговорила я, стараясь звучать как можно спокойнее и увереннее, но сердце мое грозило вот-вот выпрыгнуть из груди. Что же могло помешать ему позвонить, сказать несколько ласковых слов, поинтересоваться, как у меня дела? Черт возьми, я думала, что он появился в моей жизни не просто так!
- Здравствуй, - как ни в чем не бывало произнес он, и на заднем фоне послышались чьи-то голоса. Судя по всему, говоривших было несколько. - Я сейчас не могу говорить - у меня совещание.

Его слова, бесцветные и холодные, тон, по которому невозможно было догадаться, с кем он говорит, и мое имя, оставшееся неназванным, позволили мне сделать лишь один вывод: Кит просто не хотел, чтобы кто-нибудь заподозрил его в том, что разговор этот мог носить неделовой характер. Отчетливо вспомнился с десяток точно таких же, равнодушных и казавшихся ничего незначащими, разговоров, когда он, будучи рядом со мной, брал трубку своего мобильного телефона, и произносил все эти «здравствуй» и «не могу говорить» кому-то, кто, возможно, так же, как и я, хотел его слышать. В душу закрались сомнения.
- Неужели у тебя не нашлось свободной минутки за все это время? – вырвалось у меня. От волнения кружилась голова и, слабость, овладевшая телом, заставила опуститься в кресло.
- Думаю, что смогу перезвонить через пару часов, - невозмутимо произнес он. – До свидания.
Я не могла избавиться от мысли о том, что Китон – очередной подлец, воспользовавшийся мной. Но этот подлец крепко запал в душу, и забыть его у меня никак не получалось.
Дисплей мобильного телефона давно погас, а пальцы все еще продолжали сжимать пластиковый корпус, покоившийся в ладони, словно бездыханный труп. Его слова, казавшиеся такими безразличными и отстраненными, будто и не было этого месяца, будто нас ничего не связывало, эхом звучали у меня в голове. «Что-то случилось. Наверняка, он все объяснит, как только у него появится время, - утешала я себя. – В конце концов, сама виновата».

Наивно было полагать, что мужчина, которому так много позволялось, станет дорожить отношениями с такой беспутной девицей, как я. К чему было произносить все эти слова о ничего незначащих романах, а уж тем более, надеяться на то, что они возымеют хоть какое-нибудь действие, если я отдавалась ему вся, без остатка, не сопротивляясь, да и не имея ни малейшего желания устоять перед чувствами, нахлынувшими так внезапно. Этот разговор украдкой, скупые официальные слова, произнесенные тоном занятого человека, оторванного от важного дела, доказывали лишь одно: на продолжение отношений он не рассчитывал. Я стала утверждаться в самых худших своих догадках. Китон врал, или просто что-то не договаривал. У него есть жена, дети? Боже, как же противно, как стыдно…а я такая дура.

Я чувствовала себя вещью, использованной и выброшенной за ненадобностью; вещью, имевшей, к тому же, наглость еще и напоминать о своем существовании. Может, Китон считал все, что с нами произошло, естественной частью какой-то жестокой игры? Игры, о которой я, в силу своего характера и искренней симпатии к нему, ничего и не подозревала? Неужели, он и впрямь так жесток и бессердечен? Нет, нет, нет… Все это какое-то недоразумение. Так просто не может быть. Хватит придумывать то, чего и в помине нет. Мне так хочется верить тебе, Китон!
***
В эти тяжелые для нашей семьи дни я как никогда нужна деду и Мирре, которой, вопреки всем стараниям врачей, лучше не становится. Смотреть на лицо деда, тенью бродящего по нашему дому, просто невыносимо. Он все бормочет что-то о своей горькой судьбе, каких-то проклятьях и каре, которую заслужил. «Злой рок заставил меня пережить свою Мау, - вздыхал он. - Этьена и Иолы больше нет. Мирабелла тяжело больна. Скоро некому станет звать меня папой, - со слезами на глазах говорил он. – Такого и врагу не пожелаешь». У меня сердце кровью обливается, когда он произносит эти слова…снова и снова. Господи, иногда мне и самой кажется, что над нашим семейством висит какое-то проклятье, а в минуты острых душевных переживаний я ощущаю что-то враждебное и страшное, нечто, притаившееся под лестницей или в темных углах нашего некогда счастливого дома...

Длинные серые дни, словно один похожие друг на друга, проходят в заботах о старенькой тетке и деде. Я стараюсь не думать о Ките, о ночах, проведенных вместе, о ласках, что мы дарили друг другу, потому что в сердце закрались сомнения. Я услышала его тем же днем ближе к вечеру. Голос Китона, нежный и заботливый, успокоил, а все тревоги и переживания показались такими надуманными и ненастоящими. Он извинялся, беспрестанно твердя о том, что не забывал обо мне ни на секунду, о том, что ему было очень стыдно. «Приболел отец, - говорил он, - и правление компанией пришлось брать в свои руки; совещания, деловые поездки, бесконечные переговоры. Милая, прости меня. На меня столько всего навалилось за эти два дня…» Мы условились обязательно встретиться, как только он немного утрясет все свои дела. Если мне становится особенно грустно и тоскливо, есть лишь одно средство, безотказно действующее, - голос Китона, кажущийся самым лучшим лекарством от душевной тревоги.
- Келли, - как-то раз сказал он, - я понимаю, что ты думаешь. Ты, наверное, считаешь меня негодяем, - продолжил он, вздохнув. - Ну, что мне сделать, чтобы ты меня простила? – в трубке повисла тишина, а я не знала, что ему ответить.

- За что простить, Китон? - стараясь звучать равнодушной, спросила я, а сама с трудом сдерживала слезы.
- За то, что не могу сейчас быть рядом. Прости, прости, милая. - Каждое слово ранило прямо в сердце, потому что в эти мгновенья я как никогда остро ощущала, что нас разделяют сотни километров.
- Кит, - после некоторого молчанья сказала я. - Просто скажи, что…что я могу тебе верить. - Сердце учащенно забилось в ожидании его ответа.
- Конечно, можешь, - он поспешил меня обнадежить. – Я так по тебе соскучился, милая.

***
Порой, чтобы хоть немного развеяться, я сажусь за руль собственного автомобиля и, следуя маршрутами, которые напоминают мне о времени, счастливо проведенном вместе с Китоном, размышляю о своей судьбе и людях, которых мне довелось повстречать на своем жизненном пути.

Покрышки шуршат резиной об асфальт, и звук этот немного успокаивает. Но тоска, словно огромная зияющая дыра, по-прежнему заполняет, грудь и, оставаясь наедине со своими грустными мыслями, я едва сдерживаю слезы. Все кажется мне каким-то неправильным, несправедливым, холодным и равнодушным. Все те же дороги и улицы, здания и деревья окружают меня. Но перемена, незримая и заметная лишь любящему и тоскующему по дорогому сердцу человеку, коснулась всего, что я вижу. Мне невыносимо одиноко и больно; дела Китона все никак не хотят решаться, и наша встреча остается где-то в неопределенном будущем.

***
Не стоит и говорить, что никого роднее деда и тетки у меня нет; о бабушке память хранит лишь какие-то смутные обрывки воспоминаний. В памяти всплывает ее нечеткий силуэт, склонившийся над моей деревянной кроваткой с резной спинкой, теплые руки, подернутые сетью нежных морщинок и тихий ласковый голос, поющий мне колыбельные песни перед сном. О том, какой она была, я могу судить лишь по записям, оставленным ее красивым и аккуратным почерком, да фотографиям, хранящимся в семейном альбоме. Но одно я знаю точно: она была очень добрым и отзывчивым человеком. Иногда дедушка или Мирра делятся со мной своими воспоминаниями, и тогда события дней, оставшихся далеко в прошлом, оживают, вбирая в себя силу человеческого воображения, обретают форму и яркие краски. В такие минуты Уэй и Мауриция предстают передо мной молодыми и полными энергии людьми, стоящими рядом друг с другом на фоне нашего дома, такого уютного и светлого. На руках бабушка держит свою младшую дочь Иолу; девочка радостно улыбается играющему на ее личике солнечному зайчику, цепкие ручки пытаются поймать непоседливый лучик, и смех ее, заливистый и звонкий, наполняет жаркий майский полдень нотками простого человеческого счастья.

Супруги весело улыбаются своим детям, возвращающимся из школы домой. Мирабелла, в жизни которой не было еще горьких предательств, женатых мужчин и тяжелых болезней, весело бежит навстречу родителям, распахнув для объятий свои руки, а Этьен, высокий и смуглый юноша, провожает взглядом оставшуюся в автобусе Жакелину: девушка, в которую он влюблен, живет немного дальше.
Иногда мне снятся цветные сны, в которых все они сидят за столом и ведут неспешную беседу. Своего отца я никогда не видела, но в этих снах он является мне статным привлекательным мужчиной с проникновенными голубыми глазами.

Ричард нахваливает бабушкин пирог и, глядя на мою мать, красивую молодую женщину, здоровую и жизнерадостную, говорит о том, что ему несказанно повезло. Иоланда нежно гладит свой живот, уже хорошо различимый под мягким льном ее свободного светлого платья.

Это тяжёлое, гнетущее сновидение особенно часто меня беспокоит. Я смотрю на них со стороны и хочу предупредить об опасности, но не могу произнести ни слова. К сожалению, я никогда не успеваю этого сделать. «Бегите! Бегите скорее!» - хочется крикнуть мне, но из горла вырывается лишь невнятное клокотанье, которого никто не слышит за веселым звоном посуды и беззаботной болтовней. Внезапный порыв холодного ветра, врывающийся в комнату, приносит с собой охапки пожухлых листьев. Так происходит всегда, несмотря на то, что на улице стоит весна. Жуткий, пробирающий до костей, сквозняк наполняет пространство комнаты, и кажется, что сама смерть дышит мне в затылок. Солнце за окнами заволакивают тучи, ледяной холод заполняет пространство кухни, в жилах стынет кровь...Ветер дует все сильнее и сильнее, картинка начинает тускнеть, превращаясь из живого и полного красок глянца сна в мутную черно-белую ветошь.

Образы счастливых членов большого семейства рассыпаются, словно прах, а стулья, на которых они сидели еще совсем недавно, становятся пустыми. Ветер немного стихает, и теперь за столом сидят лишь двое: немощный дед, по щекам которого бежит непроизвольная старческая слеза и бледная, со впалыми щеками, женщина, одетая в больничную робу. Ее фантом колышется, словно нечеткий телевизионный сигнал, и грозит вот-вот исчезнуть…Я часто просыпаюсь в холодном поту, и рот мой жадно глотает ночной воздух спальни.
***
Воспитанная дедом и тетей, я всегда побаивалась последней. Она казалась мне очень строгой и суровой женщиной. Я была слишком мала, чтобы понимать многие вещи, но даже тогда, лет пятнадцать назад, я считала Мирру черствой и неприступной женщиной, неспособной на любовь даже к собственному сыну. Я не помню, чтобы между ней и Энтони царили доверительные отношения, пропитанные любовью и взаимопониманием. Когда же мой двоюродный брат зажил самостоятельной жизнью, перестав, как выражалась тетка, «устраивать из нашего дома самый настоящий бордель», она словно и не тосковала вовсе. А теперь, думаю, очень переживает, когда сын подолгу ее не навещает.

Творческие натуры – личности довольно странные, и моя тетя, став такой, какова она есть, в силу определенных жизненных обстоятельств, пожалуй, тому не исключение. Долгое время я с восхищением наблюдала за тем, как она пишет свои картины, как старательно и скрупулезно выписывает детали, уничтожает, казалось бы, идеально получившиеся полотна, снова берется за палитру и кисти…Уважение и восхищение – вот, пожалуй, какими словами можно охарактеризовать мое отношение к этому человеку. Что бы ни случилось, она всегда будет оставаться для меня любимой тетей. Особенно близки мы никогда не были, но она многому меня научила. Судить о том, какая из Мирабеллы получилась мать, я не имею права, но во многих других отношениях эта женщина достойна подражания. Она столько пережила, столько выстрадала...Осознавать, что Господь может забрать человека, так много для меня сделавшего, очень больно. Одного я не возьму в толк – зачем же она молчала о своей болезни? Почему раньше не обратилась к врачам, ведь ранние стадии раковых заболеваний вполне успешно лечат. Зачем, зачем она так рано сдалась - нам остается лишь разводить руками. Боюсь только, что время уже упущено, как бы сурово ни звучали эти слова, особенно, когда речь идет о жизни дорогого тебе человека. Она говорит, что если бы могла свободно передвигаться, то ни за что бы не позволила этим «мясникам» (так она называет врачей) кромсать свое старое тело. «Что они от меня хотят? – спрашивает тетя, глядя на меня бесцветными больными глазами. - Только зря мучают».

Сколько раз, держа в своих ладонях ее исхудалые морщинистые руки, я пыталась убедить Мирабеллу в том, что она должна бороться за свою жизнь, надеяться на лучшее, не сдаваться раньше времени, но все тщетно. Мы много разговаривали с ней в последнее время, хотя, слово «много» не совсем подходит для тех коротких и сдержанных бесед, что мы вели.
- Ничего не бойся, - уверяла ее я, - все будет хорошо.
- Мне нечего бояться, милая, - с какой-то иронией в голосе проговорила она, - я прожила долгую жизнь. – Она закрыла глаза и то, что осталось от ее легких издало хриплый болезненный звук при вздохе. - Береги деда, - немного помолчав, продолжила она, - он так много потерял в этой жизни.
Когда стало известно, что раковая опухоль разрослась за пределы легких и дала многочисленные метастазы, мы поняли, что все принимаемые врачами меры были направлены лишь на то, чтобы немного облегчить ее страдания. Тетя лежала в светлой и довольно просторной палате. Денег, требовавшихся на лечение и дорогостоящие препараты, дедушка не жалел, даже сама мысль об экономии не могла прийти в его голову, ведь речь шла о жизни его собственной дочери. Я приходила в больницу каждый день, приносила цветы и, если позволяли врачи, сидела рядом с Мирабеллой и старалась поддержать ее добрым словом.

Тело ее, измученное бесконечными горами лекарств, лучевой и химеотерапией, лежало бренным грузом на кровати-каталке, служившей горьким напоминанием о том, что в каждую минуту больному может стать хуже и его придется везти в операционную по длинным и холодным больничным коридорам. Тетю прооперировали, и теперь у нее не было половины легкого; казалось, что ее уставшее, неживое, словно пластмассовая маска, лицо, весь ее измученный вид, говорили о добровольном отречении от жизни.
- Держись, - со слезами на глазах сжимала я ее руку.
- От меня уже ничего не осталось, - еле слышно хрипела она. – Быстрей бы отмучиться.
***
Однажды я обнаружила на крыльце, у самой входной двери, роскошный букет красных роз; в памяти всплыл волшебный вечер, проведенный с Китоном и подаренные им цветы. По телу пробежали приятные мурашки, я наклонилась, чтобы поднять это цветочное великолепие и, обнаружив среди алых лепестков небольшую записочку, поспешила ознакомиться с ее содержанием. «Я любить тебя буду, даже если нельзя. И буду жить, надеясь, что и ты полюбишь меня», - гласил небольшой кусочек мелованной бумаги, исписанный неровным крупным почерком, который я очень хорошо знала.

Знала еще со школы. Поверить в то, что автором записки является человек, которого я, казалось, оставила далеко в прошлом, было трудно. Но вот передо мной букет, открытка, написанная его рукой, и любовное послание, совершенно не сочетающееся с образом независимого и надменного мачо, коим являлся Билл в моем представлении. Все это казалось мне таким жалким…После нашей «случайной» встречи в баре я узнала, что этой случайности во многом поспособствовала моя подруга Софья. К своему собственному удивлению, я довольно спокойно отреагировала на это известие. Возможно, я была настолько увлечена только что начавшимися отношениями, что мне было не до рассуждений о том, что же все-таки заставило Билла так сильно измениться. Порой Билли напоминал о своем существовании неожиданными подарками, красивыми букетами, коробками конфет и открытками, но на его ухаживания я не отвечала. При встрече на улице мы сдержанно здоровались, иногда Билл интересовался, как я поживаю, и, услышав сухое «нормально», оставлял меня в покое.

Софья, в личной жизни которой тоже постоянно что-то не ладилось, с упреком говорила:
- Если бы меня так любили… - недовольно бубнила она. - Да забудь ты об этом Китоне, - добавляла она, - ох, и не нравится он мне.
Но я предпочитала не обсуждать эту тему. Я давно решила, что Билл остался в прошлом.
***
Состояние отца Китона оставалось стабильно тяжелым, и он больше не мог руководить компанией. Сын взял бразды правления в свои руки. С тех пор, как он уехал, мы виделись всего раз. Китон был по делам в Остине, совсем не далеко от Твинбрука, и заезжал ко мне на денек. Несмотря на все обещания, которые я давала сама себе, я вновь тонула в его объятьях, забывая о гордости, о всех своих сомнениях и переживаниях...
+

- Поедем со мной в Бриджпорт, Келли, - спросил он на утро, ошарашив меня своим предложением.
- Ты предлагаешь переехать к тебе? – изумилась я.
- Если для тебя это слишком необдуманный шаг, - немного подумав, сказал он, - я бы помог подобрать тебе квартиру. Разлука с тобой сводит меня с ума.
Но бросить дедушку и Мирру одних я просто не могла.
***
Без десяти девять стоянка у здания редакции уже забита машинами. Найти местечко здесь довольно сложно - в крупном бизнес-центре, на 9 этаже которого расположился «Обзервер», трудятся больше сотни твинбрукцев.

Пришлось практически бросить свое авто у обочины и надеяться на то, что мне повезет хотя бы с лифтом - сесть в него с третьей попытки уже счастье…В фойе, на удивление, было не так много народа, и я без особого труда поместилась в лифт. Двери распахнулись и я попала в царство вечно снующих в разные стороны людей, нескончаемых телефонных звонков и десятков сутками напролет работающих мониторов. Царящий в редакции аврал уже давно стал чем-то вроде визитной карточки газеты, и я бы сильно удивилась, застав здесь другую картину.

У кабинета Питера Адельтруда, отвечающего за прием рекламы и объявлений, образовалась приличная очередь. «Доброе утро», - я громко поздоровалась со всеми, но судя по выражению лица Джесси, явно сделала промах. Джесси Гилмор, наш главный редактор, - невысокий полноватый мужчина сорока трех лет отроду - тряхнув своим рыжим чубом, недовольно пробубнил мне в ответ:
- Сколько раз я вам говорил, мисс Кардье - утро добрым не бывает. – Он на секунду задумался, будто пытаясь извлечь из недр сознания подходящие слова. - Ах, да, – произнес он. - Как там обстоят дела со снимками к юбилейному номеру? – Мистер Хомка, как мы ласково называем его за глаза, зря болтать не любит.

- Готовы, сэр. Мне, правда, еще надо посоветоваться кое с кем, - объяснила я.
- Ну да, ну да, - Хома перебирал внушительную стопку бумаг. – Только побыстрее советуйтесь, Клелия. Раскачиваться некогда – договаривал он, уже сворачивая за угол и растворяясь в глубинах длиннющего коридора редакции.
Дело в том, что через неделю «Твинбрук Обзервер» отмечает 60-ти летний юбилей. К этому грандиозному событию готовится весь коллектив. Редактирование текстов, переверстку газетных номеров, бесконечные совещания и планерки в купе с частыми поездками, потоком телефонных звонков, факсимильных сообщений и посетителей "с приветом" никто, конечно, не отменял, но юбилей – дело особое. Было решено, что в день рождения газеты в тираж пойдут два номера – будничный и праздничный. Вот почему все бегали и суетились чуть больше обычного. В мои обязанности уже давно не входит только подготовка фотоматериала. «Сфотографировать и дурак сумеет, - сказал мне как-то Гилмор, - а ты попробуй напиши». Не думаю, что он хотел меня обидеть, потому что не раз видела его расстроенный взгляд и недовольное бормотанье, когда из сотен предоставленных снимков нечего выбрать – так часто бывает, когда в редакцию попадают фотографии, сделанные непрофессионалом. Но такой уж у него характер. Поэтому я не стала ничего доказывать мистеру Гилмору, а просто положила на его массивный дубовый стол свою первую «полноценную» статью, позже вышедшую в печать под названием «Городские легенды. Таинственные места Твинбрука».

С тех пор я все чаще и чаще стала слышать что-то вроде «Клелия, да мы зашиваемся, пойми. Снимки хороши, но писать об этом совершенно некому». Так я стала чаще появляться в редакции и теперь считаюсь ее полноправным сотрудником. В последнее время работа мало занимала меня, но отвлекаться от мрачных и грустных мыслей сейчас я могу только благодаря ей. Итак, дел предстояло не мало: нужно было наведаться в архивы, поднять старые снимки, посетить местный музей, навестить сотрудников, находящихся на пенсии, нарыть пару-тройку забавных случаев из жизни газеты, подготовить фотоматериал для статей «Один день из жизни редакции» и «Как это было 60 лет назад». Я очень рада, что у меня такая работа: сложная, но интересная. На мысли о Китоне и тетиной болезни остается не так много времени.
***
Планерка. Страшная и, в тоже время, просто необходимая вещь. В споре рождается истина, к тому же, подобные «сходки» - отличная возможность обсудить идеи и планы, с пеной у рта доказать свою правоту, выяснить отношения и спустя минут сорок подобного времяпровождения выйти из кабинета полным решимости творить. Иными словами, здесь многие из нас не столько вносят свои конструктивные предложения, сколько получают психологическую помощь, давая выход своему раздражению и снимая нервное напряжение.

На одной из таких планерок главный редактор многозначительно изрек:
- Мне не хватает светской жизни.
- Да нам тоже, - пошутил Томас Мэдиган, один из корреспондентов.
- Очень смешно, Том. Ну, а если серьезно, - Гилмор немного помедлил, - благотворительными спортивными акциями «Лам» и зваными вечерами у Рэкетов читателей уже давно не удивишь.
- Вы еще забыли о шахматных турнирах и гриль-праздниках, - съязвил Том.
- Во-во, - в тон ему ответил Хомка, - а нам нужно что-то свеженькое. Все приходится высасывать из пальца, будь неладен этот Твинбрук. Ни черта не происходит. И как мы только 60 лет продержались? - попытался пошутить он.
- Слушайте. Есть идея, - предложил Том. – Все слышали о ежегодной фотовыставке Легран, которая проходит в Бриджпорте? – он выжидающе замолчал.
- Мэдиган, мы пишем о Твинбруке, не забывай, - вставил кто-то из команды.
- Да дайте же договорить, - обиделся Томас. – Так вот, - продолжал он немного погодя, – основная концепция выставки заключается в своеобразии и самобытности выставляемых работ. Так?
- Ну, допустим, - протянул Гилмор, - как, впрочем, всего более-менее стоящего.
- А что, если мы сами поедем туда? – спросил Том.
- Не понял, - задумчиво протянул главный редактор. - То есть?
- Ну, таких мест, как Твинбрук, больше нет. Вот вам и оригинальность. Неформат. Свое лицо, черт возьми. Пошлем заявку - время еще есть. – как бы успокоил всех Томас. - Главное, подать все под нужным соусом. Там кто только не выставляется, чем мы-то хуже? Идея ведь неплохая. – Он окинул взглядом всех присутствовавших и остановился на мне. – У Келли, вон, имеются весьма недурные работы. – Коллеги начали перешептываться. - Так Твинбрук еще никто не фотографировал. Если попытаться воссоздать атмосферу туманного и загадочного провинциального городка, заставить посмотреть на него глазами фотографа, родившегося и выросшего здесь… Поехать в столицу, произвести фурор и написать об этом в газете, - улыбнулся он во все тридцать два.
Все задумались. Гилмор, словно тигр в клетке, нервно ходил из стороны в сторону.
- Да… - наконец, выдал он, но никто так и не смог понять, нравится ему эта идея или нет.

А спустя полчаса после собрания, когда все уже забыли о предложении Тома, он подошел ко мне и произнес:
- Ну, что, ты согласна?
- Согласна на что? - непонимающе спросила я.
- Поехать в Брижпорт.
- Я? В Бриджпорт? - идея казалась мне совершенно абсурдной - Да у меня тетка при смерти и дед, с которым в любую минуту может что-нибудь случиться, – запротестовала я. - И вообще, я думала, что вам эта идея показалась полнейшим бредом.
- Отнюдь, - серьезно сказал Гилмор. - Келли, работа есть работа. Надо ехать, - сказал он. - Знакомые у меня, благо, имеются. Куда бежать и что делать подскажут. Ты – фотограф от бога, нечего сидеть в этой дыре. Езжай покорять столицу, а заодно и старому «Обзерверу» пищу подкинешь. - Толстый лис знал, как польстить.
- Ну, Том… - я посмотрела на Мэдигана, что-то самозабвенно печатавшего на компьютере, - ох и услужил же ты мне.
***

- Послушай, ты же говорил мне, что собирался сделать Френ предложение, - ставя пустой бокал с коктейлем на гладкую поверхность мраморной столешницы, и сделав официанту знак повторить, сказал Джон Литтел, коллега и старый друг Китона Гриффитса. – Да и потом, твой старик возлагает очень большие надежды на этот брак. Не надо его расстраивать, он и так плох.

- Все так, - обреченно вздохнул Китон, - все так… Но эта девушка… - он мечтательно улыбнулся. - Она такая, - мужчина не мог подобрать нужных слов, - ненормальная, что ли.. В постели вытворяет такие вещи, - произнес он. - Слушай, а не, влюбился ли я? По-настоящему, понимаешь?
- Кит, - поспешил охладить пыл друга Джон, - остынь. – Ну, с кем не бывает. – Я тебя вполне понимаю. Накануне такого ответственного шага в ваших с Френсис отношениях тебе нужно было отвлечься. Разогнать кровь, так сказать, - ухмыльнулся Литтел. – Но не смей портить себе жизнь. Тебе нужна Френсис. Она хороша собой, умна. Зачем тебе безродная провинциалка? Нет-нет, - запротестовал он, - это даже не обсуждается. Это блажь какая-то. Френ – девушка благородных кровей, из очень хорошей и богатой семьи, а в нашем нестабильном мире это играет немаловажную роль. И потом…я не поверю, что такая женщина в койке ни на что не годится.

- Наверное, ты прав, Джон. – Но я не хочу обманывать Френни…И не хочу делать больно Келли.
- Посмотрите, кто в нас заговорил, - рассмеялся мужчина. – Ты о чем раньше-то думал? Ладно, ладно, я молчу, - поспешил ретироваться он, заметив удрученный взгляд Китона. Судя по всему, она даже и не догадывается о том, что у тебя есть невеста? – спросил Джон, прихлебывая из бокала.
- Стала бы она со мной спать, Джон!
- Хороша, говоришь? - спросил он лукаво. - Везет же тебе. Ну почему кому-то все, а кому-то - ничего? – картинно подкатив губу, произнес Литтел. - Мне вот давно не попадались такие жаркие штучки. Последний раз, - Джон старался что-то припомнить, - я тр***я в машине, кажется, еще в колледже.
Разговор мужчин перешел на такие темы, которые обычно не предназначаются для дамских ушей, и Бог знает, сколько подобных бесед велось сейчас в шумном зале бара, в котором было по-субботнему оживленно.

Очень скоро взгляды друзей обратились в сторону двух блондинок, жаждавших халявной выпивки и мужского внимания. Френсис отправилась в гости к подруге, и Китон решил развлечься в компании своего приятеля, слывшего неисправимым бабником. Час спустя они, сопровождаемые уже изрядно подвыпившими девушками, уехали на такси к одной из них.

Сидя на коленях Китонаа, девушка ощутила, как в кармане его брюк завибрировал мобильный телефон. Залившись пьяным смехом, она похлопала его по карманам брюк.
"У меня зазвонил телефон. Кто говорит? - Слон." - буквально прохохотала она первые строчки детского стихотворения.

Мужчина поспешил встать, при этом весьма грубо избавившись от девицы, продолжавшей восседать на его коленях.
- Полегче, - завопила она, - полегче! Мне больно!
- Алло, - ответил Китон, взяв, наконец, трубку. Он переместился в другую комнату, но говорить в такой обстановке все равно было неудобно. Он был удивлен слышать Келли в столь поздний час.

Из соседней комнаты послышался хохот; Литтел, пытаясь отнять у одной из девушек бутылку шампанского, с которой та забралась на тумбу, пытался привести какие-то неубедительные доводы о вреде алкоголя. Троице было все равно, что Китон пытался поговорить по телефону.
- Попробуй поймать меня, сладкий, - закричала Джессика, поддразнивая своего нового знакомого, в объятьях которого планировала провести эту ночь. Джон стащил девушку с тумбы, зажав ладонью ее накрашенный яркой помадой рот.
- О, у вас там весело, - проговорила Келли. – Что за повод?
- Понимаешь, мой лучший друг скоро...эммм... женится - нашелся Китон, - и у нас, вроде как, мальчишник.
- А-а-а, - протянула девушка, - мои поздравления.
- Ты что-то хотела, милая? - спросил Китон.
- Нет-нет, поговорим тогда завтра, - сказала Келли. - Просто хотела услышать твой голос и узнать, что у тебя все в порядке. Не буду больше вам мешать, развлекайтесь.

Счастливая, Келли с удивлением смотрела на верхушки небоскребов Бриджпорта и уже предвкушала завтрашнюю встречу с Китоном. Сев в такси, она назвала водителю адрес гостиницы, номер в которой был забронирован для нее накануне. Вся эта поездка носила такой спонтанный характер, что она не успела ничего продумать. "Какой замечательный сюрприз я сделаю Киту", - думала она в то время, как за окнами автомобиля мелькали разноцветные огни десятков неоновых вывесок. Бриджпорт показался ей таким нарядным и праздничным, и она, улыбнувшись своим мыслям, отослала Китону следующее сообщение: "У меня есть для тебя подарок. Позвони завтра с утра".
***

Когда Френсис потащила его на «Легран», ежегодную фотовыставку, проходившую в Бриджпорте, Китон вынужден был согласиться, боясь, что та обвинит его в том, что он уделяет ей мало времени. Сидя за рулем своего «Ауди», Китон был погружен в свои мысли и, казалось, совершенно не слушал свою без умолку болтавшую невесту. Он знал, что Келли прилетела по работе в Бриджпорт, но ничего толком выяснить не мог: Фрэн, как назло, все время была рядом и поговорить нормально не получалось. Несколько раз Клайд сам ей перезванивал, но она почему-то не брала трубку.

- Знаешь, мне сказали по секрету, что одна экспозиция просто обязана произвести фурор, -тараторила Фрэн. – Меня даже обещали познакомить с автором, точнее, - она сделала многозначительную паузу, будто бы собираясь сообщить что-то важное, - авторшей. Говорят, что эта девушка делает просто гениальные снимки. Да ты не слушаешь меня совсем, - заметив, что Китон несколько рассеян, сказала Фрэнсис. – Что с тобой, милый? – заботливо спросила она. - Проблемы на работе?

- Что? – пытаясь сосредоточиться на сказанном его невестой, произнес Китон. – Да нет, все в порядке. Устал немного, - вымученно улыбнулся он. - Не обижайся на меня. Ты ведь знаешь, как я не люблю подобные мероприятия.
"Как же со всем этим покончить? - думал он. Китон ненавидел себя за вчерашний вечер, за Фрэнни, которую разлюбил и обманывал, за Келли, которую любил и тоже обманывал... Казалось, что хуже быть уже не может.