30. Один год
Брат пролеветировал к праздничному столу под одобрительные аплодисменты, в окружении фосфоресцирующих звёзд. Мортимеру повезло открыть в себе дар (или проклятье?) тёмной магии, и церемония посвящения в ученики совпала с днём его рождения. Со временем, разумеется, придётся подавить тьму, изучая нейтральные дисциплины: три тёмных мага под одной крышей – по закону уже боевая ячейка, так что третий - лишний. Но пока Мор выглядел чрезвычайно довольным собой – я вновь с неудовольствием отметил, до чего мы похожи.
Те же волосы – чернила с сажей, у обоих фамильные синие глаза и папашин крючковатый нос. Мор младше на шесть лет, но уже почти одного со мной роста и продолжает расти – высота съела детскую полноту, оставив кожу да кости. В школе брат по-прежнему в разы популярнее меня, хотя только и пялится в книгу. Убил бы. И с какой стати на вечеринке у двенадцатилетнего мальчишки девица в купальнике?
Коротко посмотрел на отца, которого, видимо, занимал тот же вопрос, и поспешил отвернуться: при виде возмущённого чувства морали родителя негодующему либидо стало неудобно.
*
Обожаемая в городе пожилая матрона – белоснежные букли, скромное вдовье платье – ласково ущипнула меня за уголок приклеенной улыбки и продолжила повесть о внуках, пестрящую пикантными подробностями о расположении родимых пятен.
Светский раут в честь сорокалетнего юбилея Адоры Сухой каньон предвкушал: мама не относилась к женщинам, ревниво замалчивающим свой возраст, начиная с двадцати девяти; и уже полгода информация о размахе торжества витала среди высококультурных сплетен. Шёлк глубокого красного цвета шлейфом стелился по начищенному паркету, мелодия изливалась из-под крышки рояля, на фоне негромкого гула голосов пузырьками от шампанского выделялись приветственные женские поцелуи. Галантный дедушка Бенедикт уверял кого-то, что по неаккуратности сам плеснул ликёром на лацкан своего белого пиджака. Это, скорее всего, было правдой: я заметил дрожь в руках старика.
Он исчез из гостиной на четверть часа, а вернувшись, одетый ещё элегантнее, со всей возможной торжественностью исполнил пиратскую джигу для потрясённых гостей. В углу комнаты Мор – что за нелепые зеркальные очки? – давился противным смехом.
Лёгкие закуски и благородный алкоголь. Почтенная Тамара, колдунья из замка Бесова Яма, шёпотом спрашивала Адору, не хочет ли она обрести бессмертие. Мама отрицательно качала головой, в пол-оборота улыбаясь почтенной, - та склонялась, отступая, и поля остроконечной шляпы закрывали змеиные глаза.
В происходящем было до щекочущей нежности в сердце мало фальши – даже свечи на торте пахли праздником. Розовый воск грозил смешаться с кремом.
«Помоги мне», - мама поманила отца пальцем, – тонкая белая рука с чуть выступающими голубыми венами, - и он встал позади, наклонившись к сорока огонькам-годам вместе с ней. Мельхиоровый медальон один за другим собирал огненные отблески прожитого, а серо-прозрачный дым смешивался с мыслями о загаданных желаниях.
В разразившейся какофонии поздравлений мы с Мором оба вели себя по-детски, так заразительна оказалась радость, наверное, запечённая в коржи. Мору пока можно, но я-то…
Минувшая середина вечера переменила красный шёлк на нежно-розовый. Почти архитектурно-правильной пирамидой складывались подарки в упаковочной бумаге модных оттенков. Девушка из колонки светских хроник нетвёрдой рукой что-то царапала в блокноте.
Почти в самом конце мама утратила интерес и, скрутив дорогую укладку в небрежное нечто, напоминающее башенку, незаметно удалилась шить в настоящую башню, спустившись вниз, лишь когда пришла пора прощаться с гостями.
После празднования минуло уже немало дней, когда родители поднимали бокалы в честь поступившего отцу приглашения преподавать этику в Академии. Тогда, глядя на него, я вдруг понял, что седых волос в строгой стрижке куда больше, чем чёрных.
*
Я смотрел на плачущую бабушку Виолу сквозь мглистый воздух бесснежной зимы. Изморось лежала на сухой траве у мраморных надгробий, всё вокруг выглядело неестественно тусклым, чувство неправильности кололо основание шеи. «Она прозрачная», - подумал я, тихо подходя к всхлипывающей женщине. Виола вскинула глаза – обнажённый лес молчал за покрытыми инеем радужками.
Вещий сон закончился резко, будто сорвали стоп-кран.
Дедушка Бенедикт умер. Последний раз, когда я видел старика живым, зимний лес за его плечами голыми ветками трещал и скрипел на ветру.
Завещание лаконично закрепляло за Адорой трёх сотенное состояние: ровно столько стоила кожаная папка, хранящая ценные бумаги, в которые Бенедикт вложил всё, что имел. Взятое с мамы обещание заботиться о незнакомой мне Пенелопе – тоже часть наследства, но слишком ценная для чернил.
*
Я хотел поступить в ле Тур, где училась актёрскому мастерству тётя Пелагея, но, когда отец вошёл в преподавательский состав Академии, открытое для меня место стало казаться нечестным… Ну, может, не таким уж нечестным, но экзаменационных баллов для поступления всё равно не хватило. Стипендии с бюрократической неспешностью переползали на личный банковский счёт, школа выплачивала последние гранты за активную, но по большому счёту бессмысленную деятельность.
Мор выпросил-таки разрешение использовать барабанную установку, пока я буду в Государственном Университете (а, звучит всё же гордо!), и немедленно собрал рок-группу из парочки милых одноклассниц и прошлогодней выпускницы Тары Котейко. Школа утонула в нелепом ликовании. Убил бы.
Техническое 1. Карточки, повышения, итоги дней рождения Адоры и Александра:
2. Платиновая могила "Жареный сыр" (+1).