Элиот Рэдемер
Недели 4 и 5. Разрыв любви с реальностью
И вдруг лес словно взорвался. Послышались крики воронов. Затрещали сосны. И из мрака, уже лежавшего под деревьями, возник совершенно чёрный сгусток тьмы – огромное свирепое существо в обличье медведя.
Смерть вдруг оказалась совсем рядом. Страшные острые когти. Леденящее кровь рычание дикого зверя, такое громкое, что из ушей текла кровь.
(Мишель Пейвер, «Брат Волк»)
Сколько себя помню, самым светлым, лучшим в моей жизни всегда была мама. Благодаря ней, я мог быть уверен, что, каким бы проклятым гадом не стал, всегда будет в мире кто-то, кому не всё равно. Кто будет любить меня любым. Подобные полные трепета мысли особенно часто занимали голову, пожалуй, и без того тесноватую для серьёзных дум, когда я только-только обзавёлся прыщами и отрастил на подбородке одинокий волос.
Я слонялся по мёрзлым холмам, зависал в городе с теми из местных, кто плевал на какие бы то ни было опасения насчёт нашей семьи. И беспокоился, как правило, о том, с кем бы ещё из девчонок перепихнуться под шумок и банку теоретически алкогольного пойла. Матери приятелей имели обыкновение выливать из окон помои прямиком на головы непослушным сыновьям, приправляя это не многим лучше пахнущей речью. Моя мама не упрекала – наставляла. Не бесилась – смеялась и рассказывала как творила примерно то же самое в юности, разве что обстоятельства были иными. Меня как отъявленного хулигана не переносила на дух половина Холодной Горы, а по пятам таскалась собственная банда. И моим единственным настоящим другом была мама.
Был период, когда, осознав назначение детородного органа, я не появлялся дома неделями. Многие были сговорчивы. Попадались и такие, от которых можно было скорее получить удар в зубы, чем поцелуй. Разные.
Разгул, размах и популярность закончились в день, когда я понял, что ненавижу своего отца. С тех пор я вообще очень долго старался без надобности не покидать дом.
*
Когда был ещё мальцом, этот… Грегор обязательно приходил ко мне на день рождения, даже иногда дарил кое-какие мелочи. Деревянного солдатика на подставке, коричневый мячик, помещавшийся в ладонь. Потом я стал взрослеть и мало-помалу разбираться в его действиях. Как начал глядеть на папочку волком, так он и махнул рукой, особо и не жалея. Только маму в покое не оставил, старый козёл. Редко, но всё же я заставал Грегора у нас. Бесился тогда страшно. (Как только желчь изо рта не брызгала?) Всегда просил, - не кричал, тихо говорил: не стоил отец сорванных на холоде связок - чтобы тот убирался к чертям.
А самое отвратительное, что мама выглядела такой счастливой, когда он приходил. И улыбалась так… Она осуждала моё отношение к отцу, но, проклятье, заслуживало осуждения что угодно, кроме этого!
Грегор жил в городе, в хорошем районе. Уважаемый человек, все к нему за советами обращались. Был женат, но та женщина давно умерла, а их дети выросли – у всех свои семьи. Чего ему стоило взять нас с мамой к себе лет десять назад? Что Пелагея Рэдемер – чужачка, городских приводящая в ужас, - давно не оправдание. Каждая мамаша читала написанные ею сказки детям, а не любили её за то, что выжила где-то там, за пределами Холодной Горы. Где никто больше не выжил. Старики вспоминали сгинувших родных и бесились: никому не известная девица вышла к местным пустошам, а их любимые – нет. Ну и маминых рассказов спокойно слушать не могли. Красивый городок, улочки университета, зелень, море, лето, полный дом… Это была её странность – говорить обо всём, навсегда ушедшем, как о существующем до сих пор.
И вот, Грегор проводил дни в тепле, с помощниками из семьи со всех сторон, ни в чём не нуждаясь. А мама мёрзла в насквозь продуваемой конуре у чёрта на рогах и работала, работала, работала. Чтобы купить тёплую одежду, обувь на мои здоровенные ступни… чистую воду.
И по хозяйству хлопотала, когда следовало лежать в постели.
Я, дурак, долго не понимал этого, словно слепцом был. А когда увидел наконец, что делает с мамой такая жизнь… Поздно уже было. Слишком многое сломано, силы выпиты непосильным. Осознав, возненавидел Грегора по-настоящему. Наверное, просто потому что хотел ненавидеть кого-то, кого-то винить. Кроме законов города, не позволяющих мне содержать маму самому. Перестал уходить из дома надолго, сам занялся нашей сквозняковой конурой.
Работы было не так и много, мы с мамой больше в шахматы играли да говорили. Когда она чувствовала себя слишком плохо даже для этого, а для починки или чистки ничего не оставалось, я садился за учебники и тетради, оставшиеся ещё со школы. С раздражением отбрасывал их минут через пять: буквы все какими-то непонятными казались.
Потом мама ушла из издательства, несмотря на то, что там её труд очень ценили. Совсем перестала записывать придуманное, только рассказывала мне отрывки, несвязные чаще всего. Пыталась делать какие-то дыхательные упражнения одно время, но и на это её вскоре перестало хватать.
*
Она уходила, ускользала вместе с цветом волос, звонкостью голоса, резвостью рук. Теряла реальность, временами не видя или не понимая, что происходит вокруг. Под музыку и помехи из древнего радио часами глядела в одну точку, мысленно находясь при этом где-то далеко, должно быть, в том богатом доме в красивом городе.
Пришла боязнь темноты - порой до рассвета я стерёг мамин сон, слушая, как в тяжёлом забытье сквозь неровное дыханье она зовёт своих призраков незнакомыми мне именами. Волосы на затылке шевелились, и что-то замирало в груди, когда в холодном мраке спальни еле слышно звучал этот странный список. Вильям, Ванесса, Николас, Кемрин. Всего шестнадцать человек, у которых мама за что-то просила прощения. Для которых чего-то никогда не успеет.
Грегор по-прежнему приходил, оставаясь почти на целый день, если маме было лучше. И как судить, хорошо или плохо, что такие дни случались не часто?.. В конце концов, плюнул на его визиты: как бы ни был отец мерзок мне, пока его присутствие доставляет хоть какую-то радость маме, пускай.
*
И день за днём.
Подыгрывать женщине, в минуты очередного разрыва с реальностью принимающей меня за мальчика лет семи.
Разминая заледеневшие пальцы, ждать, когда растает снег, согреется вода и можно будет попить горячего. Пересчитывать, постоянно сбиваясь, оставшиеся от последней выплаты издательства деньги, и придумывать, как растянуть их подольше. Бояться, что придётся снова голодать. Считать недели до возраста, когда можно будет начать работать.
Играть с бродячими собаками из обосновавшейся на окраине города стаи и самому становиться кем-то вроде облезлого пса, не принимающего никого, кроме человека, дарящего любовь.
Техническое