За последний год произошло многое. Эрика выбрала себе из списка дисциплин предметы, которые собиралась углубленно изучать, начиная с третьего курса, и начала посещать общество биомехаников, собиравшееся по пятницам на втором этаже библиотеки.
Она возобновила свои занятия академической греблей и полюбила вечерние пробежки (воздух в пригороде в это время был свежим и пьянящим, так что спать после них, вопреки всем ожиданиям, совершенно не хотелось).
Она прочитала в газете об эпидемии гриппа, разразившейся в каком-то техасском колледже, и, придя в ужас, расставила по всему общежитию пузырьки с дезинфицирующим раствором, экспроприированные из лаборатории на гражданские нужды, а на библиотечной общей машинке напечатала назидательные объявления. Она, волнуясь, написала в Оксфорд своему кумиру – Дороти Ходжкин, первооткрывательница структуры пенициллина, сравнительно недавно заступила там на должность лектора.
Она придумала три темы для дипломной работы и отвергла их одну за другой при здравом размышлении.
Она влюбилась.
Вернее, сама Эрика не называла это так. По ее мнению, влюбленностью было состояние, которое взахлеб описывали в своих междусобойчиках однокурсницы и о котором писали в журнальных романтических рассказах – когда руки холодеют, ты вся дрожишь (или же, напротив, вся в огне), мысли путаются, а в ушах звенит. В этих симптомах фройляйн Эйберхарт неизменно подозревала ОРЗ, а то, что испытывала сама, называла «привязанностью».
Это началось невинно, исподволь. В тот вечер она сидела вместе со своим «Йоханном» в облюбованном студенческом кафе. Был глухой зимний вечер, и выходить на улицу совершенно не хотелось. Четкий профиль Йоханна ясно белел на фоне непроглядной черноты окна, и Эрика с некоторым удивлением подумала, что он, должно быть, красив. Да, красив. На фоне мордатых однокурсников он выглядел даже несколько благородно. Прямой нос и ясные глаза делали его похожим на молодцов со старых агитплакатов – разве что ирокез здорово выбивался из образа.
Потом она начала подмечать, что руки у него достаточно теплые, а голос приятный.
Она не стала, подобно героиням тех же рассказов, открывать в себе Женщину (именно так, с большой буквы), учиться ходить на каблуках, «делать глазки» и тратить драгоценную стипендию на визит в парикмахерскую.
Однако что-то определенно изменилось. Во всяком случае, она стала заметно чаще приглашать Йоханна к себе, хоть комната в общежитии и была на редкость неуютна.
Он все чаще как бы невзначай касался пальцами ее руки и бросал на Эрику взгляды, которых она до конца не понимала. Она теребила свои золотистые косы и судорожно вспоминала о недописанной курсовой.
А на дворе цвела, пылала, билась в тесных ей жилах весна. Синяки под глазами залегли чуть глубже, взгляд заблестел, шаги стали неожиданно легки. Кровь в венах точно заменили горьким искристым шампанским; дни и ночи бесконечных прогулок и подготовки к грядущим экзаменам летели незаметно. Вечера становились все короче и теплей, а сирень после дождя пахла нестерпимо сладко, маня выйти на улицу.
Последний день экзаменов прошел в прохладной, полутемной комнате; ставни были предусмотрительно опущены, и за ними мог бы с таким же успехом таиться осенний ливень или хмурое февральское утро (хоть взбудораженных студентов, конечно, такими детскими уловками было не отвлечь). Ослепительный день со всем своим майским жаром ударил по глазам девушки, стоило ей выйти на улицу. «Боже, наконец-то! Как я написала? Хорошо ли я сдала? Во втором вопросе, наверное, стоило дать более развернутое определение… и я не уверена, что правильно нарисовала диаграмму в шестом задании…».
Еще до того, как в торжественном здании с куполом прошла церемония выпуска и вручения долгожданных дипломов, в комнатах общежитий, съемных домах, экономных кафе и блестящих ресторанах уже начало вспыхивать веселье. Эрика не принимала участие ни в одном из этих праздников – ни шумные кутежи, ни девичьи посиделки не привлекали ее. Однако за два дня до спланированного отъезда, когда чемодан уже был наполовину собран, она выудила из недр шкафа взятое с собой на всякий случай и так ни разу и не надетое длинное платье теплого золотистого цвета. Ее голос по телефону звучал несколько смущенно: «У тебя нет никаких планов на сегодня? Просто я подумала, что нам было бы неплохо провести последний вечер вместе. Я как раз слышала об одном хорошем ресторане…».
Выходя из такси, она путалась в прохладном шелковом подоле длинного платья. Оно, впрочем, оказалось как нельзя более подходящим к моменту – зайти в этот «хороший ресторан» без наряда, достойного мисс Монро или Джуди Гарланд, было бы просто страшно.
О чем обыкновенно говорят с молодой девушкой, сидя за столиком в роскошном заведении (там были стеклянные бокалы и льняные скатерти, и потому обоими друзьями оно определялось как «роскошное»)? Очевидно, не о последних успехах упомянутой молодой девушки в области биомеханики. И даже не о том, что последняя ее статья по этой теме даже попала в регулярно выпускаемый студенческий журнал.
Однако оба участника событий очень удивились бы, укажи им на это кто-нибудь.
Они провели вместе прекрасные часы; когда публика в ресторане стала редеть, а глаза Эрики – слипаться, друзья (компаньоны? Соученики?...) попросту взяли себе по чашке крепчайшего кофе и продолжили интересную беседу.
Когда молодая выпускница отправилась к ближайшей остановке – ловить такси (Йохенн пока разделывался с счетом, подозрительно изучая некоторые пункты), над городком уже проплывал мутноватый рассветный туман. Капли дождя пахли пылью и отчего-то травой; они падали на щеки Эрики, что, зажмурившись, подставляла им лицо, зажав в одной руке трубку от желтого телефона-автомата. И даже появление какой-то странной особы в маскарадном костюме, державшей при себе странную и наверняка не привитую кошку, не могло ее смутить…