[Hyacinth]

95. Блаженны мертвые

САУНДТРЕК К ЗАПИСИ: АГАТА КРИСТИ, "ОПИУМ ДЛЯ НИКОГО"

У меня нет времени на мстительного Локвуда. Если я кого-то убиваю, этот кто-то должен оставаться мёртвым!

Детрит просыпается вечером.
Он просыпается вечером – серым, свинцово-серым, ядовито-свинцовым – и долго лежит, не шевелясь. Открытые немигающие глаза смотрят в потолок, тонкие тусклые волосы рассыпались по подушке.
Жирные рубцы пересекают лицо, выпуклые и темные, похожие на червей.
Они – изъяны на гладкой и плотной резине, несмывающаяся смола, ожоги. Швы тектонических плит. Когда две трансформации совместились, по всему телу полопалась кожа.
Когда тело начало отвергать сущность вервольфа, Эмма Вальтерс сказала: принесите кровь образца НР.
Он не видел её, но он помнит – паутину её волос, золотящихся под шапочкой, ледяные провалы глазниц. Полные розовые губы, выговаривающие приказ.
Детрит поднимается. Клыки, острые, тонкие иглы, искажают рот.

Этажом ниже его сестра Анелл смотрит телевизор. Позади неё, подперев голову тонкой рукой, лежит Вер. Мама. Красное платье стекает по её ногам, обрисовывая колени. Кожа в уголках глаз собирается в чешуйки. Сердце бьется мерно и медленно, медленнее, чем у людей.
Анелл, её дочь, его сестра, нефритовая статуэтка в шелковом платье, стоит, вглядываясь в экран. Пухлые губы расцветают блестящим липко-розовым цветком. В чернильно-черной косе, перекинутой через плечо, едва заметно подрагивают перья. Белые, тонкие, легкие.
Как кожа человеческая, думает Детрит; мысли в его голове дробятся на длинные, затейливые слова.
Кровь в его воспоминаниях – розовая.
Мир в его глазах – выцвел.

Ночь прохладна и ласкова, словно мать, Большая Темная Матерь. Детрит идет к ней, падает в её нежные невыразимые объятия, и она смотрит на него. Она говорит: живи. Мама-мамочка, в ней нет ничего от Вер, она несокрушима и переменчива.
Она далеко.
Она бы не допустила – свет.
Молния тянет когтистую свою лапу к нему. Вспышка. Детрит, рыча, отшатывается, врезаясь в ствол старой яблони. Свет, голодный синий свет, хочет его.
Белая, круглая, мертвая висит над ним полная луна.

~*~

«Королю фильтров», - с чувством прочитал Нейт и засмеялся счастливо; надпись, выгравированная на маленьком золотом кубке, сверкнула в свете солнца. От звука его голоса обе стервы – Хорошая и Плохая – свернулись клубочком и замурлыкали. Я улыбнулась, кутаясь в одеяло, мне было лениво и хорошо.
Нейт покрутил в руке кубок, осторожно поставил на полку. Солнце зажгло красноватые отблески в его волосах. По-мальчишески длинная челка упала на глаза, и Нейт раздраженно смахнул её.

Следующим утром он спустился к завтраку коротко стриженный. Непривычно было видеть его без растрепанных, лезущих во все стороны прядей. Открытое, его лицо сделалось другим, что-то новое появилось в нем, твердое и жесткое, по сей день скрытое в обманчивой беспечности. И я вдруг остро почувствовала наш возраст, вес почти что сорока – тридцати восьми – лет.
От осмысленного перехватило дыхание. Я посмотрела на детей, таких послушных и милых сегодня утром, и решила, что все пережитое того стоило.
Веспер невозмутимо показала Майклу язык и наколола кусочек бекона на вилку.

Они еще не видели сюрприза, подумала я и фыркнула, представив себе выражения их лиц. Нейт восхищался им ночь напролет, захватив кусочек утра (и смеялся, когда мои пальцы не находили челки, чтобы удержать его).
Когда мир снаружи окунулся в синий, я села за ночной столик, пристально вглядываясь в зеркало. Молодое, гладкое лицо. Ни следа мелких мерзких морщинок с высочайшим навыком маскировки, губы не выглядят неприятно опухшими (ох, где-то лет в шестнадцать мне хотелось их уменьшить). Красивая, цветущая женщина смотрела на меня в ответ. Глаза её были спокойны, болото дремало в них.

Выплыла.

~*~

- Ах, неужели? – спросила она полунасмешливо, и тут же зазвенел её смех, высокий, нежный и необидный.
Барт залился краской, даже кончики ушей запунцовели. Отсмеявшись, Анелл умолкла; яркие сочные губы сложились полуулыбку. И не поймешь, о чем она сейчас думает, никогда не поймешь.
- Позволь я тебя научу, - проговорила Анелл, глядя на него сквозь длинные ресницы (Барт слышал, как им завидовали). Она протянула свою кукольную ручку, и он бережно коснулся её, завороженный ощущением обалденной – он сказал бы «восхитительной», если бы знал такое слово – под своими пальцами.

Вот же ж… Барт знал, она еще мелкая, хоть и перейдет в следующем году в старшую школу. Он умел слушать, люди любили болтать и часто не замечали какого-то там почтальона. Сам себя не замечал, пока Анелл Вальтерс не взглянула на него своими потрясными фиолетовыми, как ночное небо, глазами и не сказала: а ты классный.
А сегодня ей вздумалось учить Барта танцевать, и он обмирал от чего-то сладкого, тащился, как самый настоящий торчок. Ему было плевать, что она зеленая, понял это сразу. Анелл вела, улыбалась, он улыбался в ответ и не наступал ей на ноги, но вдруг она вырвала руку, такая чертовски сильная, и бросилась к двери на задний двор.
- Детрит! – крик поднялся, да, вот, потревоженной птицей. В вечернем тумане кто-то зашевелился.

Барт вздрогнул, переступил с ноги, налившейся тяжестью, на ногу. Он хотел пойти за Анелл, но она уже бросилась вперед. Изящный силуэт её проступил сквозь туман и пропал. Имя змеей обвило связки Барта, он не смог выговорить ни слова. Упала тишина; туман заструился по земле, плотный, лиловатый.
Забилась в лае собака.
Барт отмер. Анелл, прошептал он беззвучно и бросился к ней.
- Не подходи! – Барт споткнулся, чудом удержался на ногах. Голос был не Анелл, не говорит она так… злобно. Нет, не злобно. Свирепо.
- Анелл? – просипел он.
Она выскользнула из тумана, воняющего какой-то фигней для удобрений, маленькая, с застывшим нечеловеческим (ох, как сейчас это было видно!) лицом. За ней кто-то был, сидел, сгорбившись у чахлого кустика, из которого предки Анелл пытались вырастить съедобное. Барт различил вроде как темную кожу и хрень на голове, типа венок из листьев что ли.

- Велела же не подходить, - сказала Анелл, очень неприятно сказала. Фиолетовые небесные глаза её леденели осколками темноты.
Нечто согласилось с ней, коротко рыкнув. Развернулось молниеносно, и Барт едва не заорал, увидев поросшее шерстью уродливое лицо. Оскаленную пасть с острыми, черт, да наверняка, клыками. Что это за тварь?!
- Прости, Барт, - сказала Анелл, улыбнулась загадочно и стала прежней. – Шрамы украшают мужчину.
Барт не успел закричать.

~*~

В день четырнадцатилетия Майкла выпал первый снег. Он был не белый даже, а какой-то белесый; известно, какой по счету блин комом. Зима дохнула в окно и оставила влажный след. А папа поднимал бокал с вином за здоровье внука, подливал ему – в первый официальный раз, и не только официальный, хотелось бы надеяться – и был чертовски горд.
Мой мальчик… Вдруг начал расти, вытянулся стремительно, переломал голос. Прелестный, словно ангел, так все говорят. Но что творится в этой хорошенькой головке, м?

- Будь я лет на десять помладше, - протянула Кэтрин, бесстыдно разглядывая Майкла. Вот же блудливая кошка!
- Тебя уже ничего не спасет, - злорадно откликнулась я.
Рядом на столике переливались всеми цветами радуги безалкогольные коктейли, смешанные многофункциональной хозяйкой апартаментов. Впрочем, идеальное тело под коротким красным платьем и статус «кумира миллионов», ха-ха-ха, пьянили приглашенных не хуже шампанского. Квартира Кэтрин трещала по швам от гостей (черт знает, кто они вообще); журналисту, смотавшемуся час спустя, посасывая коктейль, сестричка подмигнула.
- Эй, Майкл, как тебе междусобойчик? – спросила она небрежно.
- Вы же вроде не в доме престарелых, тетушка, - ответил сын.
Кэтрин рассмеялась. Ну вот, а теперь отойди и прекрати приставать к ребенку.

Было еще рано, когда я поехала домой. Майкл остался пробовать бассейн на крыше, с лица его не сходило выражение невероятной скуки. Он серьезен донельзя, будущий лучший ученик, такие вещи сына не интересуют. Другое дело новые девайсы для всего или новые знакомства или новая взятая вершина. В кого он такой целеустремленный, интересно?
Дома никого не было. По крайней мере, я так думала, разогревая себе ужасно вредный мясной пирог, а потом поедая его перед телевизором под недобрым взглядом Смерти Блох. Но хлопнула дверь, и мама сказала: ты не виноват, что за глупости. Я вышла в холл.
Мама обнимала Деймона, вцепившегося в неё точно в веревку, удерживающую над пропастью. Он тяжело и прерывисто дышал. Господи, когда я видела его таким? Ох, ну разумеется. Почему его опять заставляют страдать, разве он не достаточно пережил?

Все началось со смерти Билли. Или, должно быть, она просто была еще одним невеселым звеном в цепи событий, которую мой брат называл своей жизнью. Билли тихо скончался, срок его пришел, трупик кота отвезли в крематорий, а пепел похоронили на кладбище для домашних животных, устроенном нашими социально активными дамочками с многонулевыми счетами. (Землю кто-то из параноиков заставил очищать священника, так, на всякий случай). В тетином доме стало тихо и грустно, да и Анелл еще не отошла от несчастного случая, случившегося с её другом – бедный парень заработал себе сотрясение мозга.

Началось смертью. Цепь натянулась, но не лопнула.

~*~

Цепь натянулась, но не лопнула; и солнце жгло, а ему нужно было – к солнцу, он не мог без него существовать, без теплого его прикосновения, без живительного его света. Жажды рычала внутри, сильнее жажды крови, сильнее жажды убийства. Она горела больнее обожженной кожи и кричала, вопила, выла: иди. Цепь, сковавшая его, была в руках этой твари. Иди, хрипела, она, иди!
Он не был больше Детритом, полукровкой, рожденным человеком от инопланетной твари. Он не был Детритом-оборотнем, умирающим от боли. Он не был вампиром, вампиры мертвы и холодны. Он стал кем-то новым, кем-то еще более ужасным, и магия текла в его венах.
Магия сказала: иди. И Детрит пошел.
Солнце обрушилось на него бесконечным огненным морем света. Серо-зеленая гладкая кожа стала бугриться, тошнотворно запахло паленой плотью. Детрит не видел ничего, кроме БЕЛОГО, и у него был голос жажды, она вела его.
Он услышал негромкое удивленной фырканье, и запах влажной земли ударил в ноздри, и что-то зашевелилось. И Детрит сказал:
- Привет.
… Белесая, густая слюна капала на траву.

- Есть один способ, - сказала ведьма. На лице её был написан вежливый интерес, кто-то случайно его плеснул, кто-то держащийся за людей – за клиентов.
- Есть один способ, - повторила она, - и вам повезло, как не везло никому.
Ведьма протянула руку; темно-фиолетовый длинный рукав скрыл похожую на паука кисть. Объект тихо загудел, отзываясь.
- Что вы хотите за это? – спросила Эмма. Бесцветные глаза ведьмы смеялись.
- Плату мы обговорим позже. Но я должна вас предупредить – могут возникнуть побочные эффекты. Они возникнут.
- Хорошо.
- Приятно иметь дело с готовыми на все людьми.
И Кармен Арджан, последняя некромантисса Восточного побережья, накрыла ладонью объект.

Виола смотрела на Анелл и желала ей сверзиться с лестницы. Холодная маленькая дрянь! Ну пойми же ты!
- Мне нужно его увидеть, - повторила Виола. – Я не уйду, пока он не выйдет.
- Нет.
Виола бросилась вперед, оттолкнула её и закричала: Детрит! Анелл прошипела ругательство, бесстрастное кукольное личико исказилось. Она пошла к дому, намереваясь вызвать полицию, но замерла, будто налетев на невидимую преграду. В окне показалась высокая, одетая в синее фигура.
- Детрит! – снова крикнула Виола. Дверь отворилась. Вышедший склонил голову набок, разглядывая Виолу. Темное неживое лицо его было похоже на погребальную маску; скривился рот, из горла вырвался низкий гудящий звук, похожий на завывание.
- Детрит, - прошептала Виола.
Он начал спускаться, медленно, неторопливо. Сложив руки на груди, Анелл наблюдала за ним. Виола оцепенела. Ей не было так страшно с того дня, когда она застала его превращающимся. Теперь она знала это.
- Детрит, - всхлипнула Виола и улыбнулась через силу: - Я пришла.
Поднятый, некогда бывший Детритом Вальтерсом, страшно ― жадно ― усмехнулся.