Зайдя в палату, имею честь лицезреть чрезвычайно стриженого товарища, безумно обозревающего окрестности. Спиной почувствовав движение, он оборачивается но, глядя на меня, заметно успокаивается. Я давно замечал такой эффект от моего облика. Специально ношу одежду, смахивающую на белый халат, хоть здесь это необязательно, да и не рекомендуется нашими психологами, но в моём случае, это лишний козырь. Плюс бесстрастное и слегка равнодушное выражение лица и вуаля, априори приписанная мне значимость, значительно облегчает задачу взаимопонимания.
- Вы кто? - выглядывая исподлобья, хрипло спрашивает пациент.
Странно-странно. Подобные товарищи не бывают жертвами суицида, совершённого путём вскрытия вен. Был бы он тощим и бледным с длинными волосами и пирсингом где-нибудь в необычном месте, я бы понял, но плотные субъекты атлетического сложения, обычно, умерщвляются при помощи пули, бомбы, ножевых ранений; на худой конец, их сбрасывают с высоких этажей.
- Меня зовут Алексей, я — ваш врач на ближайший месяц, - привычная до боли фраза, от которой сейчас жду намного больше, чем обычно.
- А потом?
- А потом вы либо умрёте снова, либо выпишетесь.
- Умру снова?
- Да. Но мы сделаем всё возможное, чтобы этого не произошло.
В двери заглядывают представители персонала, которые являются обладателями наиболее тренированных тел. Охраны у нас нет, потому что незачем. Мы ценности не представляем, поэтому нападать ранее никто и не пытался. Не прерывая зрительного контакта с пациентом, машу за спиной рукой в знак отбоя. Надеюсь, догадаются.
- Стойте! Это какой-то бред. Не понимаю, как здесь оказался... Вы говорите, что я уже умирал... Вот вы вроде разумный человек, не то что эти курицы с подносами, у меня клиническая смерть была, что ли? Тогда почему я не в реанимации?
Внешний облик совершенно не вяжется с речью, а особенно с первоначальными выкриками из-за двери, построенными на угрозах «всех урыть». В моей душе потихоньку проклёвывается единственная эмоция, которой я позволяю хоть ненадолго завладеть своим сознанием — интерес. Как ни странно, я – чертог рутины, неизменности и статичности – испытываю слабость к явлениям, которые нарушают привычный незыблемый порядок вещей в моей голове. Едва различимый блеск появляется на дне глаз и совсем чуть-чуть ускоряется речь. Вот и все внешние проявления того, что в моей жизни образовалась новая точка отсчёта.
Присаживаюсь на стул, товарищ повторяет моё движение, всем своим видом показывая, что доверяет свою дальнейшую судьбу моим рукам. Уже ведомый...
- Расскажите, пожалуйста, что вы помните, а после этого я отвечу на все ваши вопросы.
Пациент с готовностью открывает рот, а потом недоумённо, глядя куда-то внутрь себя, закрывает его. Пауза. Молчание затягивается. Лицо незадачливого собеседника искажается гримасой боли и ужаса, он мотает головой и начинает тихонько скулить.
- Не могуууу...
Принимается метаться по палате.
Амнезия что ли? Излюбленный приём сценаристов, обделённых фантазией. В самом деле, чего проще – лишаем героя памяти и с интересом наблюдаем в какие дебри заведёт близких и его самого, генератор случайных чисел. Старый, набивший оскомину приём… Но незадачливые сверхсклеротики, всё равно перед смертью обретают память.
Поворачиваюсь к дверному проёму, легонько стучу сомкнутой кистью по голове и для пущей убедительности, поворачиваю указательным пальцем у виска. Поймут ли намёк, что тут нужен выводок душеведов? От группы поддержки отделяется Курт и движется в мою сторону.
- Потеря памяти? – еле слышно спрашивает он.
- Похоже на то. Такое было в вашей практике?
- В этой жизни нет.
Да, мы часто тащим в этот мир предыдущую профессию. Потому что ничего больше не умеем. И, кстати, именно поэтому чрезвычайно редко оживляют преступников, для которых жизнь за гранью законов является естественным ходом вещей. Им редко удаётся заполучить штампик «неоправданной жестокости», может, сидящие в комиссии, считают жестокость, применимую, например, к убийцам, оправданной?
Киваю психологу и удаляюсь. Вполне могу наломать дров, тонкая душевная организация не мой профиль.
Открываю карточку. Внимательно не прочитал, легкомысленно отнёсся к диагнозу «перерезанные вены», едва скользнул взглядом по разлинованным листкам с казёнными фразами — теперь получаю. Состояние по шкале Стейтера — 12 баллов. Н-да, моя смерть в огне потянула всего-то на семёрку, Арика с её семичасовым марафоном получила девятку, а тут двенадцать. Инквизиция, что ли его пытала? Помню одного графомана с уклоном в средневековье, целый выводок ведьм и магов переписывал после его стараний. Переворачиваю листок. Отклонения при процедуре воскрешении — увеличенная длительность. Ну, при двенадцатке ничего удивительного, не хотел он возвращаться, только-только успокоился от боли, а его тащат назад. Хотя увеличенная длительность в четыре раза...
Не терпится узнать, что за текст. К карточке прикреплены только листики с последней сценой, но не хочу портить себе удовольствие, лучше погрузиться во всю историю от начала до конца. Диск с книгой уже должен быть в кабинете, но туда мне пока рано.
Заглядываю в соседнюю палату, к недавнопереписанной мною Лие. Она, смущённо улыбнувшись, интересуется, буду ли я на вечернем празднике. Буду, конечно, куда ж я денусь. Правда, могу наплевать и отправиться домой, но стараюсь не отступать от правил, заданных этим местом, даже если считаю их дурацкими. Нужно, значит сделаю. Зачем тратить энергию и плыть против течения, если мне всё равно, куда несёт река?
Дальше.
Вчерашняя девушка «с венами» не так отстранённа как в прошлый раз. Оживает. Завалила тумбочку каким-то барахлом, улыбается. Ну, вот и умница. Делов-то, создали тебя, сунули в сердце ненужную влюблённость, вскипятили хорошенько, добавили тоски да отчаяния и полоснули острой сталью по запястью. Выживешь. Может, даже выйдет из тебя что-нибудь полезное.
Спрашиваю, зовут ли её теперь как-нибудь. Это не вежливость, гораздо удобнее, переписывать, осторожно вплетая имя. В случае, если пациент остался безымянным довольно сложно привязать текст к этому конкретному персонажу, к тому же, если в его облике нет какой-нибудь характерности. Одно дело, «рыжий мужчина с вставной челюстью и неожиданно глубокими чёрными глазами» и совсем другое – стандартная девушка, милой наружности, в которой абсолютно не за что зацепиться взглядом.
Имя уже есть, теперь её зовут Мэй. Ну, Мэй, так Мэй, не вычурно и вполне благозвучно, большего мне и не требуется.
Заглядываю к Виктору, позавчера ему пересадили новую судьбу. Вроде бы бодр, весел, ни одного признака возможного отторжения не наблюдаю. Это, конечно, работа психологов – послеоперационное наблюдение, но лучше удостовериться, что имплантат сделан мной качественно.
Кабинет. Загружаю операционку, и пока машина мигает лампочками и утробно гудит, сцепляю пальцы в замок перед губами.
Будет жаль, если объяснение сегодняшнему пациенту будет тривиальным.
Вынимаю диск, на котором чья-то рука вывела тот же номер, что и на карточке, лежащей передо мной.
Толкаю пластиковую каретку, дисковод со щелчком захлопывается.
Автозапуск.
Погружаюсь в чтение…
Боже, какой бред.
Естественно, мне приходится начитываться всякого, ибо талантливый писатель редко балует нелогичностью сюжета, позволяющего комиссии отыскать лазейку. Но хотелось, да.
«...- Стой! – кричат други Валере.
Ха-ха, да он и так стоит. Какие смешные у них рожи. Один глаз вытекает и залетает в ухо. Да он даже не замечает этого!...»
Вскоре, в порядке очереди, дойду до этих излияний и, погребённый под горами словесного мусора, отравленный всеми плохоскрываемыми комплексами автора, мечтами о всемогуществе, каких-то полумифических достоинствах, всеобщем поклонении, выпишу, выстрадаю, вытащу героя на свет.
Даже не противно, я привык копаться в отбросах человеческих тел, а теперь душ, чтобы найти то здоровое, что там осталось.
Просто разочарован.
«Заинтересовавшийся я» снова погружается в недра моей души и засыпает.
Потом прочту полностью. Может быть, автор был шизофреником, такое тоже встречается… может, просто придурком, что ближе к истине. Отклонения при процедуре могли быть вызваны чем угодно.
Жаль…Тянущее чувство внутренней пустоты возвращается. А ведь почти-почти, на самой грани сознания, на шкале моих эмоций указатель на несколько делений отдалился от положения «безразлично».
Остаток рабочего дня, проведённый за генерацией, анализом, перепланировкой и построением предложений, расстановкой междометий и вычленением наречий прошёл более-менее успешно.
Выключаю компьютер.
Отправляюсь в зал.
Веселье в разгаре, заработавшись, пропустил официальную часть и подоспел аккурат к начинающейся пьянке. Пока что сидят мило общаются, но, верю своему опыту, это продлится недолго.
Хотя мне, по большому счёту, наплевать.
Арика уже удалилась от диванного сборища, хохочет, прыгая от стихийно образовавшихся компаний к отдельно стоящим личностям. Старается нигде долго не задерживаться, потому что чуть больше сближения, чем позволяет её природная дружелюбность и разум больше не сможет сдержать её пылкую натуру.
В больнице она уже переспала со всем персоналом.
Кроме меня.
С виду смущаясь, подбирается обновлённая, при полном параде, раскрашенная Лия.
- Доктор… Алексей… Можно я с вами побуду?
С чего бы? Недостаток общения ей приписать сложно, я же читал заключения психологов.
- Я бы не советовал. Не являюсь ни достойным собеседником, ни приемлемым партнёром.
Мы оба понимаем, что я имею в виду.
- Мне кажется, вам одиноко…
- Вы ошиблись, - отворачиваюсь.
Чёрт, нужно помягче, у неё пересадка меньше, чем через неделю, а неприязнь к врачу – не лучшая приправа к операции.
- Простите, Лия, я и, правда, довольно мрачный тип, и не самый лучший вариант для приятной беседы.
Почти расплакалась, опустила глаза.
- Это потому что я… такая?
- Это потому что я такой.
Всё-таки шмыгает носом.
- Извините, Алексей.
Уходит. На меня гневно зыркает психолог Курт и пробирается к Лии. Еле заметно пожимаю плечами. Каждый должен делать свою работу, развлекать пациентов, не моя задача. Да и что я должен был сделать? Пригласить её к себе, во имя великой миссии реабилитации?
Потолкавшись ещё час для приличия, наконец-то, выбываю из состава веселящихся.
Уже поздно. Разбредаются парочки… Музыка, полутрезвые и совсем нетрезвые голоса...
Домой? А смысл? Иду не к выходу, а поднимаюсь к палатам. Почему? Просто сегодня, мне плохо, это ожидаемый результат, стоит пустить внутрь себя хоть одну эмоцию, как вскоре, они заполняют тебя полностью без остатка.
Хочу посмотреть на того, кому ещё хуже.
Подхожу к двери, за которой сегодня утром бесновался новенький.
Слышу плач.
Беспамятный сидит на кровати, обхватив голову руками, и покачивается в такт рыданиям. Услышав звук моих шагов, опускает конечности, являя красное лицо, не один час разъедаемое солёной субстанцией.
- Мне всё рассказали. Зачем они так поступают?
Присаживаюсь рядом. Внезапно возникает, мне самому непонятный острый приступ одиночества. Не того, которое бывает от недостатка общения, не того, который случается от отсутствия пары, а будто бы на краткий миг ощутил, что я в пустыне, абсолютно один, и сколько бы не звал, тот, кто сверху, в равнодушном небе, больше никогда не вспомнит о моём существовании...
Темно. Как же темно внутри...
Кладу руку на плечо тому, кто на сегодняшний вечер стал мне на чуточку больше, чем просто пациентом.
- Просто им нет дела до нас.