[Enlil]

ответ))

Cromachy, феменистка! и ты, и Равена! глупые бабы и ничего не понимаете в мужчинах!)))
Не, ну... сама вышла замуж, сама виновата, что тут еще скажешь))
Innominato, и ты тоже феминистка))
да, скринов жалко дико... такое платье было... надо будет еще кого-нить в нем замуж выдать... не пропадать же добру.. *думает-думает-думает*))
Hyacinth, эйэйэй!!! обращу внимание, что представитель еще не родился! в смысле он родится только ниже!) это вы тут умные такие!))
Насчет когтей, это даа... пора бы уже того... по традиции сваливать на наследника проблемы... а то что то совсем обленились))

Наверное впервые притащенная мною домой добыча отличалась таким своеобразием. Да и тяжестью, чего греха таить. Джулиан помог мне затащить добычу в спальню, освежевать, то есть раздеть, уложить в кровать и осмотреть на предмет смертельных ран. Ли наблюдая за сим действом, невозмутимо пожевывала круасан.
- Я бы на твоем месте воспользовалась моментом и надругалась, - сообщила она. – Над таким не грех.
- Да он же мало того, что бревно, так еще кожа да кости! – возмутилась я, имевшая удовольствие лицезреть синяки, кровоподтеки и выпирающие ребра нежданного гостя. – Это даже не некрофилия! Фетишизм чистой воды!
Джулиан, недрогнувшей медицинской рукой изгнал нас из помещения, некоторое время спустя сообщив, что пациент скорее жив, чем мертв, не заразен и более-менее дееспособен. Однако, тем не менее, он намерен заказать еще пару пачек валерьянки для отца, скоро должного вернутся с работы, и переехать в съемный дом. Пациент хоть и не заразен, но нечего беременной женщине смотреть на всякие страсти.
Мне были выданы подробные письменные инструкции, список лекарств и через два дня Джулиан с Ядвигой праздновали новоселье на соседней улице. Я же осталась с подозрительным полудохлым типом на руках.

Он пришел в себя спустя неделю. Неделя моих бессонных ночей, мгновенно высыхающих на его горячем лбу повязок, заливаемого ему сквозь зубы лекарства. Иногда мне казалось, что он сгорит. Прям так, прям тут, прям на моей кровати, иссохнет, растает, оставив после себя только горячую пустынную пыль. Но он пришел в себя.
Мне снился прекрасный сон, практически пони и радуга. Уже успев привыкнуть к не предназначенным для того спальным местам, я не ощущала ни малейшего дискомфорта, скрючившись в кресле. Мне снился очень, очень хороший сон. А потом в него ворвался жуткий грохот и звук разбивающегося стекла.
Выглядел он отвратно, не говоря уже о том, что штормило его совершенно дико, взгляд фокусироваться отказывался, халат Джонатана был коротковат, а руки судорожно цеплялись за прикроватную тумбочку, с которой уже были снесены все миски и лекарства. Тумбочка оказалась неожиданно верткой и из рук постоянно ускользала.
- Эй, эй! Молодой человек! – я, подскочив, вцепилась в его локоть, хоть как то поддерживая, и он обратил на меня свой жуткий взор, будто только что обнаружив мое присутсвие. – Давайте вы приляжете… - куда менее бодро добавила я. – Вам еще нельзя так… мнэээ… доктор сказал… доктору верить надо… вон у нас кровать… нет, нет, я не кровать, не надо в меня так вцепляться…
- Mor vastarya ri… - прохрипел он, и я осеклась, словно бабочка, приколотая его голосом, его взглядом, его пальцами, наверняка оставившими синяки на руках. – Gwesta sereg, Aran sereg… Sereg, sereg, sereg… He Morgul! He tuv-lend sereg! Ведьма… - он оттолкнул меня так же стремительно и сильно, как только что сжимал. «Очень странный иностранец,» - подумалось мне. Иностранец тем временем расхохотался, дико, безумно, метнулся наугад, снес лампу, с горохотом разлетевшуюся о стену. Но ни ему, ни мне явно было не до таких глупостей. – Na-eglat Aran! Aran a sereg tiu! Sereg… - нового столкновения с тумбочкой не вынесла ни тумбочка, ни иностранец. Видимо исчерпав свой лимит бодрости на вопли, он грохнулся прям на осколки, еще что-то невнятно просипев и окончательно обмякнув.

Уже на следующий день, выйдя по нужде, я вернулась в комнату и обнаружила его на ногах у зеркала. Выглядел он все так же паршиво, если не хуже, но на ногах держался куда увереннее. Мое появление он проигнорировал. Еще бы, о каких симпатичных девушках может идти речь, если на тебя из зеркала такой любопытный трупешник смотрит. Щеки впалые, губы синие, разбитые, кровоподтек на пол рожи, а на остальные полрожи ссадины и царапины. В общем, правильно сделала, что не надругалась.
Воодушевленная тем, что пациенту явно полегчало, я даже предприняла попытку завязать какой-никакой разговор. Хотя, возможно, его словарный запас ограничен словом «Ведьма», это не повод отчаиваться. Сначала я пыталась изъяснятся на более-менее известных мне языках, потом пробовала использовать простейшие односложные выражения отечественного… когда я дошла до жестикулярного выражения «моя, твоя, мир, дружба, бананы», он обернулся. Так иногда смотрят на людей кошки. Такие здоровые, наглые кошки. Зеленоглазые. С выражением брезгливого высокомерного презрения высшего существа к убогому отребью у его лап.
Мой энтузиазм иссяк на корню. Жаль в комнате не осталось, нашими давешними стараниями, ничего бьющегося.

- Никогда не встречал более бездарного повара, - соизволил сообщить он за завтраком на третий день своего пробуждения. До сих пор не слышав от него ни слова (за исключением тех незабываемых воплей), я едва не выронила из рук кружку с чаем. На всякий случай пристроив кружку на стол, я уперла руки в боки и сверху вниз воззрилась на нахала.
- И чем это тебя не устраивает моя стряпня?!
Праведное негодование не произвело на него абсолютно никакого эффекта. Как ковырялся брезгливо вилкой в тарелке, так и копался, даже глаз не поднял.
- Когда мы были в осаде, пища и то была более пристойной, - невозмутимо сообщил он. – Что это? Отвергнутая псом пожеванная подметка, замаскированная чертополохом с цыганского кладбища?
- Это курица! И салат!
- Я думал, что понимаю смысл этих слов, но теперь меня терзают сомнения.
До глубины души оскорбленная таким пренебрежением к моим кулинарным талантам, я дернулась с явным намерением одеть незабываемое блюдо на голову козлу. Не переводить же продукт просто так, а так хоть какое моральное удовольствие получу. Однако больной оказался, очевидно, не так уж болен. Тарелка ускользнула у меня из под самых пальцев. Разглядывая бугристый кусок курицы на вилке с таким видом, будто опасался, что оно зашевелится, он с сомнением отправил его в рот и с таким же сомнением прожевал.
- Меня, кстати, Равенной зовут, - мрачно сообщила я, даже не ожидая особой реакции от этого неблагодарного мерзавца. Однако, так же старательно прожевав следующий кусок, он негромко отозвался.
- Gli Ravenne tol ned maur… Янтарная Львица приходит во снах. Красивое имя. Слишком красивое для того, кто так отвратительно готовит.
Моя бровка нервно дернулась.
- Может тогда, раз уж, оказывается, ты умеешь говорить, соизволишь сообщить свое имя?
- Renia Erin Annui Daedelu Galen El.
- Чего? – растерянно брякнула я, заподозрив, что это он меня только что обматерил.
- Мое имя. Renia Erin Annui Daedelu Galen El.
- Ре… ну… ану… эль…
На его лице снова появилось это выражение, обреченного, смиренного презрения. Хорошо хоть глаза не закатывает.
- Бейлон, - смилостивился он.

Как только стало возможно оставлять больного без постоянного контроля и страха, что он через минуту вырубится и свалится с лестницы, я начала шастать в гости. Вот уж где можно было отдохнуть душой! Там не было неблагодарных еле живых нахлебников, дергающихся от сорванного контракта мужей и отцов, подозрительно нарезающих круги по дому с волшебной палочкой наперевес. В общем, мне представилась возможность разделить чужое счастье и я кинулась сломя голову. Ядвига родила мальчика. Удивительно крохотного, и жутко похожего на отца уже таком юном возрасте. Смуглый, зеленоглазый, он походил на Ядвигу разве что тремя черными волосинками на лысой головке и подозрительно упрямым выражением глазок.

Дожидаться конца декрета Ядвига не стала. Посидев более-менее положенный срок с младенцем, она сбагрила сына на мужа-медика и рванула исполнять мечту жизни – творить добро и справедливость, направо, налево и в других направлениях. Она еще в университете имела к этому явные и неопровержимые склонности. С Джулианом они теперь видятся нечасто, однако с ребенком сидят попеременно, как только Джулиан возвращается с ночной смены, Ядвига облачается в безупречную белую блузку и мчится на дежурство.
Пока вроде никто не жаловался. Вот что значит семейное взаимопонимание.

Дома же не было мне покоя. Видимо Бейлону похорошело окончательно, по крайней мере он принялся рассекать по дому с голым торсом и, что куда ужаснее, контролировать процесс приготовлении пищи. Аргументировал он это тем, что, не надеясь на усовершенствование вкусовых качеств, лелеет надежду хотя бы сохранить пище более-менее оригинальный вид. Несколько раз я со скандалом божилась, что больше не в жизь для этой скотины. Пару раз я швыряла в него посудой. Изредка попадала. Однажды это было жидкое тесто. Я громко хлопала дверью, за которой Бейлон невозмутимо, и очень криворуко, судя по результату, устранял последствия нашей беседы и так же гордо и невозмутимо ходил голодный. Когда его начинало пошатывать, меня начинала мучить совесть. Дворецкий уже две недели отказывался выходить с больничного.

От всех вопросов, касающихся того, как он оказался черти где в черти каком состоянии, он уходил удивительно ловко. То есть либо игнорировал, либо ломился в первую попавшуюся дверь, изображая бурный интерес от лицезрения какой-нибудь ванной плитки или засохшего фикуса в нашей детской комнате.
Иногда, впрочем, ему везло и он натыкался на места действительно любопытные.
- Чье это? – мрачно вопрошал он, подозрительно благорозумно не приближаясь к отцовскому котлу ближе полутора метров. Он и так то не отличался покладистостью, а сейчас выглядел особенно раздраженным и недовольным.
- Даламара…
- Твой отец колдун?
«Ведьма!», - всплыло в моей памяти, заставив поежится.
- Светлый маг. И, кстати, ты ему очень не нравишься, - мстительно добавила я.
- Если бы я ему нравился, я был бы худшего о нем мнения, - процедил он. На мгновение мне показалось, что он сейчас плюнет в котел. Однако наш благородный Бейлон до таких низостей не опускался, даже если ему, возможно, и очень хотелось. – Он мудр и силен. Особенно если учитывать, что он смог дожить до своих лет на твоей стряпне.

Прознав про наше незаконное вторжение, Даламар первым делом провел вразумительную беседу с непутевым, но нежно любимым своим дитятком, то есть, проще говоря, вломил мне по самое небалуйся. С честью выполнив, даже, я бы сказала, перевыполнив, родительский долг, он внимательно проинспектировал каждый миллиметр своей лаборатории, осмотрел все полочки и скляночки, подозрительно заглянул в котел, после чего заперся там с совершенно таинственными намерениями, в течение следующей недели выходя разве что на завтрак. Весь второй этаж, начиная с места отцовской дислокации, несмотря на закрытую дверь, умудрился провонять плесенью и чем то еще таким подозрительно таинственным, что я даже не хочу знать.

Джонатан демонстративно не смотрит в сторону своего сотрапезника.
Бейлона куда более занимает содержимое собственной тарелки.
Джонатан, страдальчески морщась, ест хлопья с молоком.
Бейлон с интересом юного натуралиста разглядывает утонувшую в шоколадном муссе изюмину на жутковато-черном пласте блина.
Дробный перестук пальцев по столешнице. Удивительно звонкий, ногти Джоната уже длинее моих. Менеджер его группы сказал, что это круто.
На лице Бейлона появляется увлеченное и немного озадаченное выражение. Изюмина поразительно ловко ускользает от вилки.
- Это мой халат, - наконец разбивает тишину Джонатан.
- Сочувствую. Убогая вещь, - невозмутимо отзывается Бейлон. Изюмина все еще не дается.
- Ты сидишь в моем халате, - голос Джонатана становится раздраженным и нервным. Забытая ложка медленно, но верно погружается под молоко.
- Уверяю, ни он, ни я, не испытываем восторга от вынужденной близости. Однако боюсь, если я сниму его прям здесь, ты не перенесешь конкуренции.
- Да что ты возомнил о себе! – Джонатан вперяет негодующий взгляд в Бейлона, видимо надеясь испепелить того взором. О, наивный, он еще общался с ним слишком мало.
Ответом Джонатану – насмешливо вздернутая бровь и презрительный изгиб губ. Бейлон молча поднимается и развязывает пояс. Сползающая с плеча ткань обнажает на ключице синяк размером с ладонь.
- Иди к черту! – не выдерживает мой супруг, срываясь с места.
Бейлон садится обратно на свой стул. Изюм все еще не изловлен.

В незанятое третированием окружающих время Бейлон много читает. Помятуя первую нашу с ним глубокосодержательную беседу, я немало удивилась, впервые обнаружив его за книгой. Особо ему приглянулся шкаф со сборниками книг авторства фон Вальде. Литературные изыскание моих пращуров, Аствелла, Рована, Рокэ, и даже сказки папы Даламара, вызвали в нем нешуточный интерес. На мое ехидное замечание относительно его интеллигентности и гениальности он ответил однозначно, глубокомысленно угукнул и попросил поплотнее закрыть дверь, что бы не пускать сквозняк.

Однако кое-кому, как оказалось, читать вредно.
- Кто это? – он вцепился в мою руку, что мне становилось больно. Мои робкие попытки вырваться из захвата он, кажется, и не замечал. Гораздо больше его интересовал портрет.
- Мой пра-пра… основатель рода фон Вальде. Говорят он заложил первый камень особняка и собственноручно посадил дерево в беседке бракосочетания. О нем известно мало достоверного, но точно известно, что он был блондином и у него была фиолетовая жена. Слушай, я понимаю, что ты комплексуешь, но, уверяю, если ты наоставляешь синяков мне, то тебя это излечит врядли…
- Дура… - неожиданно зло прошипел он. От неожиданности я осеклась и недоуменно уставилась на него, однако он все так же не отрывал взгляда от портрета. – Al-Ravenne – alasaila hu! – выплюнул он посиневшими, и без того темными, сухими губами, и я как то очень явно заподозрила, что ничего лестного он сейчас не сказал. – Где он?! Где? Сколько портретов… Eglat al-axaniond! Где он?!
- Бейлон… - я предприняла поползновение вкрадчиво отвлечь и ненавязчиво увести. За что и поплатилась. Он заметил мое присутствие.
- Идиотка! Не смей прикасаться ко мне! Sareg eglat Aran Amlung!

Итог был предсказуем. Бейлон успокоился, зато во мне, в кои то веки, проснулась настоящая женщина. Я жаждала возмездия и скандала. Все равно в моей спальне бить уже было нечего.
- Знаете что, сударь! Смею заметить – вы окончательно охренели!
- Истеричка.
- Я истеричка?! Ты псих! Я уже отчаялась, что вместе с твоим сознанием, в себя придет и твоя совесть! Очевидно неизвестный благодетель, отделав тебя, постарался на славу, ампутировав ее на корню! Я б еще и приплатила, что б тебе еще что не нужное ампутировали!
- Ты не понимаешь, что несешь, Eglat Sareg!
- Само собой! Я ведь не самовлюбленная неблагодарная тварь! Ты хотя бы иногда вспоминаешь, что тебя здесь приютили?!
- Я отдал твоему отцу побрякушки, что на мне были! Их ценой легко окупить не только мой «приют», но и купить вашу деревню!
Про побрякушки я слышала впервые, но гнева моего это нисколько не умерило. Если не считать огнетушителя в юные студенческие годы, я вообще отличалась крайним пацифизмом. Моя первая в жизни пощечина вышла неожиданно звонкой. Мы застыли. Оба. Такого поворота событий не ожидали, кажется, ни я, ни он.