Я помешался. Знаю, звучит странно, до сих пор психическое здоровье и неподверженность эмоциям были главной составляющей моей сущности. Моя основа, черепаха, на которую опираются слоны, моя нерушимая незыблемая твердь пошатнулась. Миазмами поднимаясь со дна души, чувства разъедают меня, холодный разум проигрывает, всегда терпит поражение в неравной борьбе. Ведь на их стороне природа.
Первое чувство – ревность.
Пациент, с которым я провёл бесконечное количество времени, с кем проговорил больше, чем с любым другим существом в этом мире, человек, которому я рассказал такое, о чём не признавался даже себе, предпочёл мне другого.
И кто? Кто же завладел вниманием субъекта, который стал мне ближе всех?
Лия.
Камень преткновения, пятая колонна, заноза в мягкой мышце. Слишком много этой женщины в последнее время в моей жизни, слишком часто она там возникает и неважно коснулся ли её путь меня по касательной или напрямик протаранил, словно я пустое место; само её появление вблизи от МОЕГО пациента моментом вызывает во мне второе чувство.
Ярость.
Понимаю, что мужское-женское всегда сильнее, влечение полов перекрывает любую дружбу. Инстинктивная составляющая позаботилась о том, чтобы мы не отвлекались на умственные развлечения и занимались тем, чему предназначено тело – продолжению рода.
Я бы понял. Я бы переждал. Я бы отступил на время фонтанирующей быстротечной страсти, потому что это преходяще.
Но ей не нужно его тело, ей нужно то же, что и мне. Он сам.
Они разговаривают днями напролёт. Когда я связан обязательствами и вынужден заниматься работой, она полностью распоряжающаяся своим временем, постоянно находится там. Только пользуясь служебным положением, выгоняю её из палаты, аргументируя, что при терапии необходимо уединение. Всегда молча покидает помещение, но на дне глаз успеваю заметить её отношение ко мне.
Знает, чувствует, что я влип.
Уж кому, как не ей известно, что не провожу никакой терапии, что никогда не выпроваживаю лишних слушателей из палаты, мне это попросту безразлично. Она знает, что я поступаю вопреки обычному поведению, но молчит. Снисходительно позволяет мне сходить с ума и дальше, потому что владеет ситуацией полностью.
И, да. Он с ней говорит! Говорит, говорит – откликается, поддерживает беседу, задаёт вопросы и отвечает, а когда я, я дорываюсь и завладеваю его вниманием, он снова нем, снова вжимается в стул и превращается в мима, только лишь жестикулируя в ответ на мои слова, а то и вовсе лишая меня хотя бы этой крошечной обратной связи.
Это обстоятельство вызывает во мне третье чувство.
Отчаяние.
Никогда не думал, что интерес, таинственная неразрешимая загадка, перерастёт в одержимость. Никогда не думал, что наши вечерние посиделки выльются в саднящую привязанность.
Не могу! Не могу понять, не могу оценить, не могу абстрагироваться, отстраниться, диссоциироваться и так далее по списку. Не могу нырнуть как раньше в спасительную холодность и дать себе отсрочку от жизни, теперь вынужден погрузиться в неё до донышка, и во всей полноте переживать каждую секунду своего невыносимого бытия.
Хуже стал справляться со своими обязанностями. Дьявольски сложно вычитывать тексты. Отключаюсь, машинально вожу глазами по строчкам, в то время как перед внутренним взором разгораются сцены, переигрываются диалоги, строятся экспозиции и осуществляются битвы.
Правда, как ни странно, все операции проходят более чем успешно, словно терзающие душу демоны, наполняют своей силой и мои тексты. Даже, замечая во время пересадки грубые ошибки в повествовании, всё равно продолжаю. Нечеловеческим рыком выплёвываю слова, которые неистребимой вязью вплетаются в суть моих пациентов. Пару раз впечатлительные медсёстры, проникшись отличием от моего обычного бесстрастного тона, разражались овациями прямо по окончанию имплантации.
И что же? Ни одного отклонения во время процедуры. Будем считать, что просто везёт, хотя совсем не привык полагаться на ненадёжные, непросчитываемые материи.
Ещё одно. Будто и так мало снедающих меня противоречий. Любое ограничение легче даётся, если не позволять себе поблажек, моя аскеза всегда была сознательной и полной, если нельзя, то нельзя ничему. Но теперь на фоне брызжущих изо всех клеток моего тела эмоций, подняло голову чувство, которому я совершенно не хочу давать свободы. Но что теперь, пружина разжата и отдачей окончательно сносит тщательно выстроенные позиции.
Сложно снова подавить, забить камнями, заткнуть, замуровать в глубинах, моё притяжение к Арике.
Единственная женщина, в которой я вижу принадлежность к полу.
Единственная, которую я бы смог пустить в свою жизнь.
И единственная, которую я никогда не смогу получить.
Четвёртое чувство…
И снова ревность. Не могу видеть её, обнимающую пациентов, её, приветливо улыбающуюся кому-то, и особенно её, держащую за руки Курта. Они периодически встречались, когда нашему психологу это требовалось. Уж кто-кто, а он прекрасно понимал механизмы и рычаги её тлетворновыписанной сущности.
Никогда раньше не реагировал на этот факт.
Но не теперь!
Сейчас исступлённо желаю превратиться в примитивного самца – «выйти поговорить», вступить в бой, начистить морду, защитить границы, отстоять. Как никогда хочу, чтобы она принадлежала только мне, и осознание того, что это невозможно ещё больше разъедает меня.
Едва могу дождаться, когда он покинет комнату.
- Арика!
С трудом выдавливаю из глотки нехитрые три слога, голос хриплый, безумный взгляд, каждая мышца моего тела напряжена. Неудивительно, что она замешкалась на пороге раздумывая, остаться или нет, но здравый смысл победил интуицию, в конце-то концов, раньше от меня не приходилось ждать никаких неожиданностей.
Всё меняется, детка.
- Да, Лёш, ты что-то хотел?
Хотел. И продолжаю хотеть.
За доли секунды не придумав ничего лучшего, прижимаю её к стенке и впиваюсь в губы. Резко в теле образуется очень много жара. Взбудоражен, взвинчен! Только в мыслях, да и то очень-очень редко позволял себе касаться её. Главное удержать, всего-то несколько минут не дать ей вырваться и она будет моей.
Тысячу раз видел, как это происходит, словно какой-то тумблер щёлкает внутри и она уже нежна, податлива и готова на всё ради очередного «единственного».
Краска заливает её лицо, опустила глаза, пытается увернуться, но не гневно, а скорее, смущённо.
- Лёш… Не надо… Пожалуйста… - дрожащий, плачущий голос с надрывом.
Почему? Да почему же им можно, а мне «не надо?» Почему??? Ты? Ты тоже отвергаешь меня?
Апогей. Точка кипения. Вершина накала. Невыносимый, иссушающий огонь в оглушающем взрыве сжигает последний предохранитель.
Ещё сильнее вжимаю её в угол. Она перестаёт вырываться, успокаивается и, не меняя положения головы, исподлобья смотрит прямо в мои глаза.
Затравленный, испуганный, но стойкий взгляд ребёнка.
Что-то сломалось.
Чувствую, что внезапные жгучие, беснующиеся эмоции схлынули, слились, кружась сквозь воронку, в нечто тёмное – тянущую, сосущую, вечно голодную пустоту.
Нет. Права. Сам не желаю так.
Отпускаю. Отхожу. Опускаю веки.
Она, выбежавшая в коридор, нерешительно вернулась, но ко мне не подошла. Не вижу её, чувствую.
Шаги, всхлипы. И вдруг ощущаю, как она наклоняется, почти уткнувшись в моё плечо.
- Лёш… Прости! Не хотела тебя обидеть. Я… я знаю, что ты ко мне… как относишься… Но так неправильно. Лёш! Прости!! Нет, всё не могу больше.
Убегает. Наверное, научилась чувствовать, как щёлкает тумблер.
Забыться! Забыть! Не думать, не признаваться, не открывать глаза на страшное обстоятельство, не осознавать, что на самом деле мне с собой очень плохо. Невыносимо быть тем, кто я есть, кем я стал. Он… при помощи него, я просто заглянул внутрь.
И узнал, что не справлюсь с тем, что там увидел.
А она – всего лишь жалкая попытка примириться с жизнью.
Всё.
Опустошён.
Выжат, вымотан, растерзан, брошен и оставлен.
Укладываюсь на диванчик прямо в кабинете. Завтра одежда будет измятой, тело несвежим, а конечности затекут от неудобного положения.
Но мне плевать.