Матильда пропала в понедельник.
Во вторник за завтраком члены семьи неуверенно предполагали, что она осталась ночевать у подруги или в театре, забыв их предупредить. К вечеру Фрида, относившаяся к девушке, как к родной дочери, начала неуверенно набирать номер местной больницы.
В среду были обзвонены все близкие друзья и дальние знакомые, включая университетских, все больницы и морги, все полицейские участки. Тиффани, ввиду подготовки к свадьбе почти все свободное время проводившая у Эйберхартов, металась по дому, страстно желая помочь семье, но Матильду она знала плохо и потому добавить в общую копилку версий ничего не могла. Готфрид, вспоминая приснопамятное письмо, подозревал нацистов, Фридрих – мафию, Фрида – автокатастрофу. В четверг перешли на проклятья и мистику, даже зачем-то побродили возле могилы Эрики. Кто-то робко заговорил об обращении к мадам Розе (из безвестной гадалки она поднялась до уровня дипломированного мага, держала свой салон с аккуратной приемной, владела, если верить рекламе, магией древнего Сиона и осуществляла приворот, отворот, от ворот поворот, снятие порчи и сглаза, а также поиск пропавших без вести).
Матильда объявилась в пятницу вечером. Она вошла в дом с парадного входа, ступив откуда-то из глубины темного сада, белоснежная, сияющая, с распущенными волосами, прижимавшая к себе несколько толстых фолиантов. Она несказанно удивилась, узнав как о беспокойстве родных, так и о сроке своего отсутствия. Спокойная и непривычно веселая, пахнувшая осенними травами вместо обычных духов, девушка рассказала о красивой черноволосой даме, увлекшей ее за собой в сиреневые сумерки. Как она, точно зачарованная, отправилась за таинственной проводницей, как слушала странные речи о своем тайном предназначении и даре, как пила терпкое вино из глиняной чаши, как читала серебряные письмена, вспыхнувшие лунным светом на древних камнях, как танцевала в сверкающем круге на зеленых холмах – должно быть, где-то за городом.
Матильду настойчиво расспрашивали, пощупали, сводили на все возможные обследования, однако никаких психотропных веществ в ее крови обнаружено не было, равно как и никаких нарушений в работе сердечно-сосудистой, нервной и всех остальных системах. Оставалось предположить либо сумасшествие, либо… волшебство. Склоняться к первому варианту не хотелось никому. Второй выглядел совершенно невероятным. Но, с другой стороны, что может казаться действительно невероятным в краю, где по пустырям, как говорят, бродят золотоволосые призраки давно почивших уважаемых дам, а из уст в уста передаются боязливые рассказы об оборотнях, приходящих выть под окнами новорожденных младенцев?
- В конце концов, если вампиры существуют, то отчего бы не быть и ведьмам? – Готфрид подвел итоги со своей обычной невозмутимостью и пожал плечами, тем самым положив конец спорам.
С тех пор поведение Матильды сильно переменилось. Тиффани, остававшаяся иногда на ночевку, клялась, что среди ночи не раз слышала тихий шлеп маленьких босых ног по ковру, а, открывая глаза, видела Матильду в одной белоснежной сорочке, склонившуюся над рукописным фолиантом и в туманных порах котла шепотом повторяющую про себя малопонятные строчки.
Сама молодая невеста была далека от подобных вещей. Она, как и Фриц, мечтала о стезе археолога и теперь нещадно пытала всех знакомых на предмет слухов о месте в какой-нибудь экспедиции. Не обязательно это должна быть поездка к греческим акрополям – достаточно и путешествия на предположительное место обитания племени мумба-юмба куда-нибудь на остров Пасхи! Но пока ничего подходящего не находилось и знакомые разводили руками. Свободное время девушка проводила, помогая будущей свекрови в огороде, где ее скрупулезность, усидчивость и любовь к работе на открытом воздухе приходились как раз кстати.
Однако находились вещи, перед которыми практичная Тиффани пасовала. Уроженица солнечных полей, она недоверчиво поднимала брови при упоминании о цветущей мандрагоре, Круге Ведьм, застывших дриадах и призраках. Но при всем желании она не могла объяснить, отчего по ночам, задремав в скрипучей кровати покойной Эрики, она не раз ощущала дуновение прохладного ветра, несмотря на закрытое окно и надежно защищающий от сквозняков стеклопакет.
Свадьба была назначена на апрель, в этом году рано осиянный теплом. Отвергнув традиционные белые кринолины и высокие прически, Тиффани явилась на церемонию, распустив свои густые каштановые волосы и надев платье довольно простого покроя, отчего-то наводившее на мысли о русалках.
Матильда в розовом платье, похожем на распустившийся экзотический цветок, затянув свои тонкие кисти в перчатки и переплетя их браслетами, каким-то образом ухитрилась выглядеть завораживающе, а не вульгарно.
За столом Тиффани, как обычно, несколько терялась в семейных воспоминаниях, зато, когда это приходилось к слову, блистала своим увлеченным знанием истории древнего мира – рассказы о запутанной личной жизни знаменитостей, будь то кинозвезды или великие завоеватели, интересовали всех, тем более что рассказы ее сопровождали неизменная живость и юмор.
***
Карьера Матильды с фантастической неуклонностью продвигалась вверх. Уже не «крыска из кордебалета», не корифейка, но хрупкая Джульетта и белоснежная Одетта порхала по сцене, притягивая взгляды театральных знатоков и вызывая трепетный интерес неискушенных зрителей.
Старательных девушек, каждое движение которых можно было занести на страницы академических учебников, хватало; однако танец Матильды вовсе не выглядел порождением зеркальных классов и учебных упражнений. Так танцевали фейри на зеленых ирландских холмах, не подозревая, что за ними подсматривают любопытные людские глаза.
Напоминая порой андерсеновскую русалочку, опускающую ноги в воду, чтобы они перестали болеть и кровоточить, она разработала для себя какую-то немыслимую соковую диету, в которую входили самые необычные и, казалось, несочетаемые продукты.
Уставив дом и только что постель не устелив любимыми белоснежными цветами, от сладкого и одурманивающего аромата которых могла кружиться голова, а могла и нахлынуть с непривычки быстро проходящая эйфория, она долго не чувствовала усталости. Ноги Матильды блестели от пыльцы каких-то бледных, диковинных кристаллов, а в глазах отражался лунный свет.
Время сделало строже и жестче благородные черты лица Готфрида и сжало яркие губы Фриды (не тронув, впрочем, ее во всех отношениях выдающийся нос). Последняя начала заплетать свои светлые волосы в цветастые косынки, а первый отчего-то приобрел вкус к тирольским жилетам.
