Сроки экспедиции отодвигались по мере переговоров с датчанами, пока не уперлись в конец ноября, и тогда уже естественным образом перенеслись на весну. Фридрих нервно мерил шагами дом, бормоча что-то про себя, точно каждая минута промедления еще больше отделяла его от погребенных в обломках и пыли веков. Тиффани отнеслась ко всему спокойней и употребила неожиданное время для того, чтобы перечитать свои еще институтские конспекты по эллинистическому периоду истории Греции и переворошить списки дополнительных материалов. Сидя на неизменной софе в своих матросских брюках, поглаживая пушистую Магдалину и с аппетитом вгрызаясь в сочное зеленое яблоко, Тиффани проникалась духом ушедших столетий.
Визиты призраков также участились. Единственной радостной новостью, развеявшей тревожную атмосферу, оказалась весть о помолвке Матильды и Салли. Объявлена она была двадцать девятого февраля – согласно милосердному святому Патрику, единственный день, когда девушки могут делать предложения юношам. Впрочем, о подробностях обручения семье не рассказывали…
Пока за окном горел ледяной февральский день, а разрумянившаяся пара прохаживалась под замерзшими яблонями, в доме разворачивалась серьезная драма. Была она тем тяжелей, что протекала под удушающим покровом незаметности, вне зорких и ярких глаз обитателей особняка.
Вальяжная рыжая Магдалина возлежала на алых бархатных подушках, с легким непониманием глядя на товарища по играм и соперника по кормушке. Зеленоглазый Йозеф молчал, робел, щерил зубы, щетинился и в нервных приступах гонялся за собственным хвостом. Величественная кошка упорно его не замечала. Не игнорировала демонстративно, пытаясь пробудить в нем ревность или чувство вины, но совершенно естественно проходила мимо, отправляясь по каким-то своим делам.
Некоторое оживление в обстановку вносил старый друг – пингвин, вновь повадившийся шлепать своими мокрыми лапками по пышному ковру в спальне, с детской наивностью пытаясь дотянуться своими плавниками до засушенной рыбы. Движимый жалостью Готфрид даже подумывал о том, чтобы просверлить лунку в ледяном покрове пруда и наловить, наконец, немного рыбы для старого товарища.
Поклонники и поклонницы Матильды, прочитавшие об интригующей помолвке местной звезды, с нетерпением и трепетом ожидали пышного венчания. Воображение уже рисовало им глянцевые фотографии, похожее на кремовый торт свадебное платье, возможность всласть пообсуждать наряд и прическу невесты, материал для разговоров, фантазий и сплетен на месяц вперед. Молодые юноши и девушки были жестоко разочарованы, так как, к огорчению Фриды, все еще любившей шумные застолья и приятных гостей (но к тихой радости молчаливого Готфрида), венчание прошло тихо, практически наедине.
Свидетелями на официальной церемонии были друг жениха и кузен невесты. Дома у Матильды знаменательное событие отметили бутылкой шампанского и яблочным пирогом.
Однако настоящее заключение брака, по молчаливому мнению обоих, произошло несколько позже.
Апрельская ночь выдалась звездной, прохладной. Салли удивился, когда Матильда, так и не сменившая свой праздничный наряд, взяла его за руку и вывела в сад; он бросил взгляд на бледные яблони, возле которых они так любили прогуливаться, однако девушка даже не повернулась в их сторону. Шепотом Матильда попросила его следовать рядом и, насколько это возможно, ничему не удивляться. Памятуя об истории их знакомства, Салли и впрямь успел немного привыкнуть к странностям девушки и к тому, что удивляться всем ее поступкам было бы попросту утомительно. Но сейчас выполнить ее просьбу было бы невозможно при всем желании – уж очень необъяснимым выглядело ее поведение. Ноги Салли ступали по мягкой траве, рука сжимала невесомую ладонь Матильды. Погруженный в собственные мысли, он едва услышал, как скрипнула задняя калитка, ведущая прочь из сада куда-то на неосвоенные и бескрайние зеленые пустоши, где, если верить легендам и слухам, водились призраки. Разум его отказывался объяснять происходящее, фантазия заводила в совсем уж невероятные дебри. Салли внезапно задался вопросом – а что он, собственно говоря, знает о невесте за исключением названия ее балетного училища, подробностей ее гастрольной жизни в последний год… и ее красоты? Она жила с дядей, тетей и кузеном и всегда тепло отзывалась о каждом из них – но кем были ее родители? Матильда как-то упоминала об отце, бросившим мать, когда они оба были совсем молоды, но Салли никогда не слышал практически ни слова об этой самой матери. Если она мертва, то почему на аккуратном семейном кладбище нет ее могилы? Если жива, то отчего устранилась от всякого участия в жизни дочери?
Счастливый новобрачный вдруг осознал, что в рассказах Матильды, на первый взгляд подробных и многословных, все время мелькали дядя, тетя, рыжий кузен Фриц, его молодая жена, их работа, их бывший университет, их огород, их друзья, но никогда – она сама. Единственное упоминание о знакомых Матильды была проскользнувшая как-то в разговоре смятая, смущенная фраза, быстро оборвавшаяся, точно тонкая нить – «Понимаешь, во Франции я знала одну девушку… ее звали Селеста…».
А ее странные привычки?...
- Мы на месте! – внезапно громко объявила Матильда, остановившись вместе с Салли на каком-то безлюдном склоне. Оглядевшись, она улыбнулась одними губами и все тем же непривычным голосом почти прокричала – весело, как кричат дети:
- Сестры, благословите наш союз!
Секунд тридцать ничего не происходило. Сердце Салли билось все быстрее и быстрее, кровь в висках шумела, липкий страх и непонимание овладевали им.
А потом… а потом появились
они.
Они прибывали на каких-то сказочных метлах, спускались с неба в развевающихся от ночного ветра плащах, легко и неторопливо поднимались на холм с равнины, которая минуту назад казалась совершенно безлюдной. Молодые, старые, а чаще – вовсе «без возраста». Одетые в развевающиеся белые одежды, ритуальные балахоны, платья цвета первой листвы, серые плащи, вызывающие в памяти легенды об ирландских баньши. От их рук и лиц исходило то же молочное, лунное сияние, что окутывало тело Матильды. Все, как одна – с распущенными волосами. Все, как одна – женщины.
Они образовали круг вокруг пары, стоящей в самом центре и держащейся за руки. Прохладный воздух дрожал и плыл от дыма внезапно вспыхнувших ночных костров, от света огня трава под ногами казалась золотой. Засмеявшись тем же звенящим, детским смехом, Матильда увлекла возлюбленного в танец – сперва чинный и неторопливый, точно бальные экзерсисы, затем становящийся все быстрее и быстрее. Дикое, искристое веселье овладело сердцем; Салли едва успел замечать мелькающие перед ним лица ведуний, расплывающиеся в движении какого-то волнующегося хоровода. Слились воедино земля и небо, огонь и воздух; единственно четким оставалось только лицо Матильды.
Все закончилось внезапно – Салли обнаружил себя лежащим на спине, тяжело дышащим, глядящим широко распахнутыми глазами в раскинутый над ним небосвод.
Ночные костры погасли, не оставив обгорелых угольков. Трава на холме даже не была примята.
Матильда, вместо плотного, лилового вечернего платья теперь облаченная в тонкую сорочку, сидела рядом. Улыбнувшись, она протянула к новобрачному тонкие руки, едва заметно светившиеся в темноте…
***
Справедливости ради следует признать, что Салли тоже не был до конца честен с молодой невестой. До самого празднования помолвки он избегал упоминать о собственном секрете – некой молодой особе, состоящей у него на воспитании. Молодой особе было двенадцать лет от роду, она, по иронии судьбы, носила мальчишеское имя Тимоти и приходилась ему родной племянницей. Дочь старшей сестры, зеленоглазой и хмурой Оливии, она сперва осталась жить у него «временно», до того, как «все устроится» (формулировка звучала довольно туманно). Однако «устраиваться» ситуация не спешила, отправлять девочку к никогда не виденным дальним родственникам казалось жестоко, а отдавать в соответствующее ей «заведение» - и вовсе бесчеловечно. Тимоти ходила в местную школу, ездила на автобусе в городскую библиотеку, откуда неизменно возвращалась с охапкой книг, хорошо питалась, но обладала довольно слабым аппетитом. Салли с сожалением поступился своими амбициями об окончании колледжа ради необходимости обеспечивать ее здесь и сейчас.
Теперь, после его свадьбы, когда будущее племянницы было совершенно устроено, он вновь смог взяться за подготовку к поступлению (не желая расставаться с молодой женой, Салли обратился к возможности заочного обучения). Он справедливо полагал, что Тимоти, которую семья Матильды приняла со всей сердечностью, теперь не о чем беспокоиться. Однако он не учел одного…
Девочка искренне любила дядю Салли, сильно привязавшись к нему, как привязываются только дети. Она без восторга отнеслась к необходимости переезжать из их теплой маленькой квартирки, где она могла играть с пушистым котом хозяйки и пить чай с соседями, в какой-то незнакомый и далекий особняк – последнее слово вызывало у нее в памяти лишь готические романы и мрачные фильмы.
Девочку, прижимающую к себе синий рюкзак со всеми пожитками, встретили миниатюрная дама с темными глазами и ее муж, неуловимо напоминающий злодеев в униформе из кино. «Сейчас он попросит называть его «герр штурмбанфюрер». И отведет в камеру для допросов…» - Тимоти поежилась.
Фрида едва не подхватила ее на руки, по дороге к дому выражала попеременно то сочувствие, то бурные восторги, вырвала из рук Тимоти облезлый рюкзак и препоручила ценную ношу «герру штурмбанфюреру», оставшемуся безучастным. Девочку напоили какао в просторной столовой и препроводили в новую комнату, обещав позвать к ужину.
В комнате стояло две кровати с одинаковыми пышными, сиреневыми покрывалами. «Здесь когда-то жили мои сестры» - пояснил «герр штурмбанфюрер», кажется, впервые за весь вечер раскрыв рот, и аккуратно прикрыл дверь, оставив Тимоти в полном одиночестве. Он полагал, что деликатно дает возможность ребенку отдохнуть с дороги. Ребенок, в свою очередь, полагал, что его холодно бросили.
Девочка кинула рюкзак на кровать и, сцепив руки за спиной, как заключенная, обошла вокруг комнаты. Пышный ковер, устилавший пол, выглядел глухим и душным; платьица, припасенные в высоком гардеробе, казались дурацкими, вазы с белыми цветами – слащавыми, игрушки – издевательством. Она взобралась на кровать и, обняв руками колени, просидела так до позднего вечера, назло не явившись на зов к ужину. Откопав в тесном рюкзаке любимую пижаму, Тимоти запоздало сообразила, что не знает, где в доме находится ванная комната. Встречаться с хозяевами не хотелось, и, зажав в кулаке зубную щетку, она на цыпочках спустилась по скрипучей лестнице. Первый этаж был погружен в молчаливый сумрак. Ванную девочка обнаружила, приоткрыв дверь рядом с гостевой комнатой. Заперев дверь на два оборота, она дрожащими руками крутила смеситель, пытаясь разобраться, как включить горячую воду, и мысленно молилась, чтобы ее никто не услышал. Таким же манером потом прокравшись в свою спальню, Тимоти отодвинула туго заправленное покрывало и легла, уткнувшись носом в подушку. На сердце давили неясная обида и злость.
Дни ее в новом доме текли медленно и тягостно. Раздражаясь живостью Фриды, боясь холодности Готфрида, она не питала любви и к Матильде. Тимоти понимала, что она уже взрослая девочка и не должна верить в сказки, но «новая тетя» («новой матерью» ее никто называть не посмел) упорно и неуловимо напоминала ей ведьму из легенд. Прохладная и отстраненная, белокурая и до странности красивая, она носила длинные платья и серые плащи, а ее пальцы были тонки и остры. Рядом с Матильдой – миниатюрной и статной, в дымке горьковатых духов, в изящных туфельках, кружевах и лентах – Тимоти ощущала себя особенно маленькой и некрасивой. Нескладная и тощая, со своими тонкими, сжатыми губами, с густыми черными бровями, будто вычерченными углем, с жесткими, спутанными кудрями она вовсе не напоминала тех конфетных, белокурых детишек, которых видела в семейных альбомах, что по доброте душевной показывала ей Фрида.
По странной прихоти судьбы Тимоти ладила с животными в той же степени, в какой она не ладила с людьми. Ее близкой и понимающей подружкой стала рыжая кошка Магдалина, неизменно молчаливая и тактичная.
Вторым ее другом стал Фридрих. Сын того самого «герра штурмбанфюрера», он не походил на отца почти ничем. Быстро распознав, что девочку определенно не интересуют тонкие «журналы для подростков», он по вечерам читал ей вслух или пересказывал по памяти то мифы и легенды древней Греции, то изученную в университете историю рыцарских орденов.
Он был с ней неизменно мил и весел, но, самое главное, он относился к ней совсем как к взрослой – не сюсюкал, не трепал по голове, не вздыхал про невинность детства и золотое время, не бросал пренебрежительных замечаний, что ей бы еще в куклы играть.
Заинтересовавшись, Тимоти при некоторой его помощи начала сама отыскивать в богатой домашней библиотеке увлекательные толстые тома, в которые и ныряла без оглядки, прочитывая за вечер по несколько тяжеловесных глав. Нетвердо ступая по тонкой тропинке, она исследовала белоснежные храмы античного мира, кровавые страницы крестовых походов, хитросплетения интриг Мальтийского ордена. И, конечно, когда тот или иной эпизод из внушительных книг оказывался для нее непонятен, Фридрих всегда был готов помочь маленькой ученице – правда, она далеко не всегда могла пересилить себя и обратиться за помощью.
Магда, Фриц и книги – таким был ее узкий и крепкий круг общения, вполне, по мнению девочки, достаточный для помощи в борьбе, в которую никто и не думал с ней вступать.
Когда пришел июнь и чета собралась, наконец, отправиться в свою экспедицию, Тимоти плакала целый день, кусая угол подушки и жалуясь смятой простыне на несправедливость этого жестокого мира, ополчившегося против нее. Вечером она прошлепала своими босыми, торчащими из-под розовой пижамки ногами по направлении к кабинету Фридриха и, не утирая слез, открыла дверь.
Спустя целую вечность споров, уговоров, доводов и хрупких бумажных планов супруги решили, что в весьма неплохом жилище, выделенном им археологической миссией, вполне найдется еще одно место. Что же касается школы, то девочка давно отстаивала свое право на домашнее обучение, а потому, если серьезно подойти к вопросу и раздобыть необходимую литературу и программу, все устроится лучшим образом. На самодисциплину Тимоти вполне можно было положиться.
Прижимая к себе все тот же приснопамятный рюкзак, девочка шмыгнула вслед за Фрицем на заднее сиденье машины. По двору все еще плыл прохладный рассветный сумрак – троица смертельно боялась опоздать на ранний рейс. Тимоти куталась в джинсовую куртку и дрожала от возбужденного предчувствия тайн и приключений. Чета сердечно попрощалась с семьей и пообещала писать как можно чаще.
Злые языки поговаривали, что новоиспеченная парочка попросту поспешила сбыть с рук нежеланную воспитанницу, так как вскоре стало доподлинно известно, что белокурая Матильда сама ждала ребенка.