Переезд – это мерзкое дело; сначала ты пакуешь многочисленные вещи, причем тебя заставляют первым делом паковать дурацкие семейные ценности вроде портретов, верстак, на котором работала тетя твоей бабушки, гигантскую корову-растение, потом вы нанимаете человека, чтобы он выкопал из матушки-земли урны с прахом родственников, праха которого там уже, наверное, давно и нет; потом ты вдруг вспоминаешь про себя, замотавшись в этой суете, наскоро кидаешь в коробки вещи, ручки, рисунки-картинки, ноутбук. Вы садитесь в отдельное такси, пока два грузовика отъезжают на новое место жительства, и ты вдруг вспоминаешь, что забыл какую-то ерунду, без которой тебе не прожить; вы даете задний ход, ты забираешь эту вещь, садишься обратно. Потом твоя дражайшая мамуля вспоминает, что тоже забыла платье на десять размеров меньше, в котором она впервые переспала с твоим отцом (ну, зачем же оно ей еще). Грузовики нервно поджидают тебя уже у нового кирпичного дома, поспешно выкладывая коробки и стараясь увернуться от зубов мутированной коровы.
Переезд – он такой. Никогда в жизни я не переезжала. Из огромного одноэтажного дома в небольшой, более скучный, кирпичный, расположенный в «природном районе» города.
Неделю ты раскладываешь вещи, через неделю все становится на свои места. Только появляется вторая ванная.
Ты готовишь, пытаешься задобрить свою мамашу. Собственно, ради этого все и затевалось.
На дурацких форумах, на коих я стала жаловаться на свою проклятую жизнь, все единогласно приняли решение: сделай для своей мамы такое, какое она никогда не забудет. Конечно, они писали не мне; настолько посвящать их в свою историю от младенчества до окончания Академии, рассказывать, что я та самая Канберри, да-да, именно я, я не собираюсь. Дочь Алессы Канберри, внучка Бесси Канберри, правнучка Алексин Канберри… Но когда твои глаза видят заголовок вроде «Проблемы с матерью», твоя рука, вооруженная красной мышкой с узорами в виде сердечек и ключей, автоматически тянется к нему, предательски нажимает «открыть в новой вкладке» и жадно читает про то, как мать какой-то глупой шестнадцатилетки стала ей врагом после того, как милашка-подросток всего-навсего залетела.
Мамаша любила побрюзжать на меня, покричать, поистериковать, поболтать с папой по поводу моего пребывания в «их» доме; любила словесно сбагрить меня жить к Теодору и Артуру Канберри, моим кузенам-близнецам; к Юне; к правнуку Аделаиды; к дедушке, с которым даже мама никогда не разговаривала. И я решила купить новый дом. На свои же деньги, ну и немного на семейные; что же, затея удалась. Теперь я еще и личная повариха, хотя мама уже успокаивается.
Юна и Кэл приходили к нам отмечать переезд; Юна быстро самоустранилась, когда почувствовала себя плохо. Кэл же остался.
О, как чертовски он был хорош! Мы сидели вдвоем, за столом, капли воды стекали по его. Кэл после душа – это редкостная чертовщина. Он смотрел на меня.
Вновь я застала его в ванной. Он разглядывал себя в зеркале, был как всегда невыносим; опирался руками об раковину и думал, как лучше – с прядью, падающей на лицо или без нее. Мотал головой. Как по мне, так оба варианта одинаково хороши.
Он увидел меня в зеркале.
Обернулся.
Этот гад успел за этот месяц находится в качалку так, что он был огромнее, чем раньше, сильнее даже Джека. Кэл смотрел на меня. Все такой же полуголый. О боже. Ну почему?
- У меня талант такой – быть вечно недовольным своей прической.
Он приближался ко мне. Все ближе, ближе и ближе. Он умудрялся делать это еще и еще, даже когда между нами почти не оставалось расстояния. Я наклонилась к его уху, мои волосы щекотали его плечи, спадали на лоб, прикрывали сбоку глаза; губы сами собой разомкнулись и я прошептала:
- Я найду более интересное применение твоим талантам…
Это действует на него. Действует, как ни на кого другого; ему не надо было повторять или растолковывать. Его руки отточенным движением схватили меня, губы принялись целовать. Целовать мужчину, женатого на твоей сестре? Это только добавляло азарта и интереса. Может быть, она беременна, сидит сейчас в обнимку с унитазом или пошла спать; она не беспокоится о том, где сейчас Кэл. Она знает: он выпивает с папой. Но Кэл не выпил ни грамма алкоголя за все это время.
Я была его алкоголем.
Только я знаю, что и как нравится этому безмозглому блондину. Ему плевать, будущий ли он папаша или порядочный отец – ему нужна только я.
Мы плавно переместились на диван в холле. Мамаша уже давным давно спала, папа тоже; кожаный диван был предоставлен только нам.
- Мне казалось, он предназначен для того, чтобы на нем переодевать обувь, - холодно заметил Кэл, вскинув свои брови идеальной формы (не могу поверить, что они такие без выщипывания!).
Впрочем, его затыкать не пришлось. Он сам заткнулся.
Обессиленные и довольные, мы сидели вместе на диване, я – на его коленях, обхваченная его руками. Голубое кружевное белье безумно возбуждало его. Меня же возбуждало холодное золотое кольцо, впивающееся мне в спину. Каждая секундочка осознания того, что он женат, радовала меня все больше и больше. Месть Юне? Возможно. Остатки чувств к Кэлу? Сомневаюсь.
Он ненавидит меня. Правда, кажется, он забыл про тот залет, да и вряд ли его теперь это волнует.
Все хорошее когда-нибудь кончается.
Он шептал мне какую-то хрень на ухо, что-то типа слов ненависти и обещаний не мне, а себе, что такое больше не повторится, что у него есть любящая жена; ошпаривал мне его (ухо) своим горячим дыханием; он был уже в одежде. Мы слишком долго не могли попрощаться. Он постоянно бормотал про то, как он не любит Юну. И он это мне доказывает? Это было понятно с самой первой секунды их глупого романа.
Кэл долго рассказывал мне, какая я необыкновенная, удивительная девушка; приступы бреда всегда сопровождают его по ночам. Я провожала его взглядом и решила, твердо и точно: больше никакого секса с Кэлом Лостером. Вернее, Канберри.
Ни на диване, ни где-либо еще.
Семейное родовое проклятие, писательство глупых книг, отравляет меня вновь и вновь; прибыль это дает больше любой работы, мамаша радуется, как дитя, забывая о том, что несколько недель назад она хотела удалить меня из своей головы и никогда больше не подпускать ближе, чем на километр от «ее» дома. И никогда не оскверняла «ее» дом своим присутствием. Она помнит, что я Мейзи, не Юна; припоминает, зараза. Но все же она стала наконец-то хоть немного выносимее чем обычно, перестав орать на меня за каждый шаг.
Не успела я опомниться от второго, как мысли сразу перешли к первому: куда этот рыжий козел делся? Эта ходячая пакость обещала позвонить. Не знаю, почему мне был так принципиален его звонок. Наверное, я привыкла, что обещания выполняются.
Мамаша была так счастлива от «тренажерного зала», как она называет эту крохотную комнатку с тренажерами, что каждый божий вечер устраивает «семейную тренировку». А у меня и без того тяжелая неделя. Ей повезло, что я опять начала спортивную карьеру, зато вдвойне не повезло, что из-за этого я запросто могу ей вмазать. Хотя меня за это и попрут из дома, который я купила на собственные деньги.
Кстати о карьере. Эти психи сделали из меня свою рекламу. Рекламу! Теперь я улыбаюсь, как пластмассовая куколка, для рекламы «Lay’s» и украшаю кинотеатры вытянутой рукой с бутылкой «Pepsi» в дурацком костюме теннисистки, коей я не являлась и не буду являться никогда. «Что за ерунда?» - регулярно спрашиваю я их. Зато они все бормочат, бубнят – «Да, да, мы знаем, мы при первой же возможности вас повысим…». Заладили. Надоело.
Мама притащила камин в дом. На работу не ходит. Если она устроится на пенсию – мне легче будет купить еще один дом и жить там. «Разожги огонь, пожалуйста», - честное слово, честное-пречестное, слово «пожалуйста» она употребила по отношению ко мне впервые за все это время. Ради бога, только сходи уже наконец на работу.
Выгляжу подростком, который пытается выпихнуть на работу родителей, чтобы подольше посидеть за компом.
Боже, как, оказывается, легко утихомирить маму – достаточно только ее купить.
В последние несколько дней она ударилась в глупую болтовню по телефону. Ей кто-то безумно настойчиво звонил, а она отвечала. Опа, неужели у нашей миссис Канберри друзья завелись? Вот уж чего не ожидала так не ожидала! Что-то она больно погрустнела – смотрит перед собой и слушает, что ей говорят.
- Нет, Этан, - мягко сообщает она кому-то. Боже, да кому она интересна? – Я уже не та. Мы оба уже не те.
«Мне очень жаль», - прибавляет она и жмет на красную трубочку телефона.
Ну неужели она когда-то была красивой?
Я стояла на балконе, выходящем из моей комнаты. Осень.
Я ненавижу осень. И весну. И зиму тоже.
Садовник, редкостный дебил, собирал листья и выбрасывал их по мамкиному указанию; в кои-то веки он выполняет свою работу. Хорошо, что мы купили разбрызгиватели воды для клумб, а то они бы уже давно сдохли, пока он до нас добирается.
- Тяжело, мисс Канберри, тяжело, - вздыхал он, когда я просила его появляться на шесть дней чаще, чем раз в неделю. – Много клиентов, так много, так много…
Да-да, оно и видно. Представляю, кем он подрабатывает, раз у него так много клиентов.
Запах лаванды, растущей на моем балкончике, окутывал меня с ног до головы; недавно мама поделилась со мной своим величайшим жизненным опытом – сорвать немного лаванды, сунуть в карман, и никакие духи не повторят такого запаха.
Да моя «Скарлетт» от «Кашарель» переплюнет это растение одним пшиком.
Я стояла. Закрывая лицо рукой от солнца, с тупой улыбкой глядя вдаль. Надо определенно меньше пить. Природный загородный район Оттавы промывает мозги так, что мало не покажется: рядом всякие леса, парки, лесопарки, и у самой на участке деревьев столько, что мама не горюй. Чего одна только плакучая ива стоит, которую поставили на семейном кладбище, чтобы его несильно было видно.
(Собственно говоря, эта ива была первая вещь, которая была видвинута мной и – внимание! – принята мамой. Она согласно закивала и сказала, что испытывает жуткий дискомфорт от того, что она выходит на терассу и видит могилы. Не говоря уж о том, что у меня балкон на них выходит.)
Последнее осеннее солнце падало на мое лицо, волосы, закрытые кожаными лосинами ноги – температура не повышалась выше плюс четырнадцати. В Канаде катастрофически отвратительная температура – это является одной из причин покидания страны коренными жителями. Вокруг – сплошные мигранты, многие из Америки. Приехали за спокойной жизнью. Ха-ха. Спокойная жизнь. Смешная шутка.
Улыбаться каждый день этим людям с каким-то непонятным акцентом – нет, я не про американцев; приезжих британцев я вообще боюсь, их мягкий акцент убивает меня, и мне нужен переводчик, чтобы изъясняться с ними даже на общем родном языке. Неужели так трудно даже рядом с Америкой поднапрячься?
- Блохастая ты тварь, - я разлепляю глаза, с лица слетает улыбка, краски в глазах немного выцвели после долгого нахождения на солнце. На мне лежит, свернувшись калачиком, черно-белый кот. Я о нем могу не вспоминать неделями – он нужен маме и только маме.
Мурчит, зараза мелкая. Я поднимаю его на руки, встаю с шезлонга. Он сразу изгивается, лапы кладет мне на плечо, мяукает. О боже, неужели, меня полюбил этот чертов кот? Прижимается. Помню, как я троллила его всем, чем только можно; о, как давно это было!
Но он адски милый. Этому черно-белому козлу не откажешь ни в чем.
Ага. Есть козел рыжий, есть муж моей сестры. Теперь черно-белый.
Цветник, черт возьми.
Рыжий все не звонит и не звонит. Надоело! Я уже таскаю телефон на собой в ванную, а он молчит. Вернее, сам-то телефон не молчит, но звонка от этого рыжего нет. Хоть бы СМС послал. Неужто его, задохлика, в армию забрали? Или пристрелили?
Впрочем, я была бы только счастлива.
Мне определенно пора менять телефон. И номер телефона. И вообще.
Садовник обалдел и едва ли собирается появляться чаще, чем раз в две недели. Уборщица собирать листья отказывается: ее работа – по дому, к саду она не имеет никакого отношения, если только там не валяется куча мусора, который надо вынести.
Лишь один плюс в этой работенке: смотреть, как листья горят. Садовник всегда выбрасывает их, маманя все причитает – «Выброси их, выброси», папа говорит оставлять – сами сгниют. Надоели.
Лучше я на каблуках с граблями попрыгаю, чем дам кому-то из этих недоумков заниматься этой работой. Зато потом мама кудахчет – «Мейзи, Мейзи, молодец, я сама хотела этим заняться, спасибо тебе». Честное слово, как курочка вокруг яйца. Не понимаю, с чего это наша такая ненавидящая мать вдруг столь задобрилась. Потому что я купила ей дом? Идиотизм.
Возвращаюсь я с работы под вечер: эти уроды отказываются меня повышать. Видят в моей мордашке что-то такое, что нужно обязательно пропихнуть на рекламу этих проклятых чипсов. Вспышки меня вкрай утомили: глаза уже болят от них. Пытаются переплюнуть русского Аршавина. Ха! Нашли, с кем сравнивать. Как будто мою фотографию будут всовывать в русские кинотеатры, а не канадские и американские. Кого они пытаются обмануть?
Когда я пришла, папа совершенно неожиданно в своей форме генерала сидел и играл на рояле. «Всю жизнь посвятил армии», - подумалось мне и я мысленно хмыкнула. Он пошел работать в армии с самого появления в нашем доме, хотя я тогда не появилась на свет. Когда я была маленькой, я могла не видеть его неделями.
Он сидел за роялем и играл какую-то унылую мелодию. Так и подмывало спросить – кто-то умер? На ум сразу пришли мама и Юна.
Не знаю, почему.
Вообще, мои взаимоотношения с папой стали довольно странными после того, как я вернулась из университета: он стал молчалив и немногословен, в волосах – седина, в глазах – тоска, причем только тогда, когда он на меня смотрит. Мы больше не курим на балконе – я бросила еще несколько месяцев назад, а он – тем более; больше не смеемся.
Вина было выпито слишком много. Пора завязывать, а то кончу, как дедушка Ясон: останусь без денег и буду сидеть, прибитая к стенке супермаркета в поисках милостыни. Вино 1948 года – ужасно соблазнительная вещь, особенно когда тебе так хреново: твоя «любимая» сестрица выскочила замуж за твоего бывшего, с которым ты переспала еще разок; папа будто бы смерть пророчит своей игрой и унылостью; мама бегает вокруг меня и расхваливает всем подряд, как будто это не она отказывалась пускать меня в свой дом. Боже, какая же она дура. Я всегда знала, что у нее есть особенность – отбирать себе любимчиков там, где это неуместно, пусть любимчиком всегда и была Юна; но я никогда не думала, что ее так легко купить. Что ее просто даже нужно купить. И готовить ей. И собирать листья.
Как же я все-таки хочу спать.
С утра пораньше, часов в восемь, когда мама с папой уже отвалили на работу, а я спала безмятежным пьяным сном, раздался звонок на домашний. Мне больше всего на свете хотелось этот самый домашний разбить молотком или пустой бутылкой вина. На определителе выскочил знакомый номер, а после номера – имя: Кэл Лостер. Лобстер хренов.
Сон как рукой сняло. Что этому порядочному мужу от нас надо? Разве он не должен как примерный семьянин лежать на кроватке с Юной и прижимать ее к себе? Кэл звонил нам в последний раз где-то месяц назад, и то он звонил передать, что Юна забыла что-то в старом доме. Просил завезти это. А теперь-то что?
- Алло, - его голос дрогнул. Кажется, он был на грани нервного срыва. – Мейзи? А миссис Канберри дома?
Я громко фыркнула. Ну зачем ему понадобилась «миссис Канберри»?
- Нет, она на работе, Кэл, - сладким голосом сообщила я.
Он попросил мамин мобильный. Ой, да пожалуйста.
Вечером она вернулась. Вечером она сообщила, что Юна беременна. Третий месяц.
Это был конец семейной идиллии: мама съехала с катушек, пропуская работу и бегая к Юне. Она постоянно тыкала мне пальцем в парадную дверь и говорила: «Смотри, какая у тебя сестра молодец. Вышла замуж, беременна. А ты, сволочь, сидишь и отказываешься поднять свою жирную задницу». Она еще смеет с меня что-то требовать! Она! Она еще смеет что-то говорить, пардон, про мою задницу! Когда я пашу по дому и наконец на повышенной должности на работе! Последней каплей было то, что она заявила, что я, как примерная сестренка, должна организовать нам путешествие. За мой счет. Она уже категорично заявила, что они с папой не поедут.
Когда я сидела за компьютером с мартини в стакане и высматривала отели на Бали, вдруг раздался на мобильном звонок. Знакомый веселый голос без предисловий сообщил:
- Слыхал, ты едешь в путешествие? У меня есть выгодное предложение! – Весело болтал Джек.
- О господи, у стен есть уши… Чего тебе, рыжий?
Как. Я. Его. Ненавижу.
- Именно, у стен есть уши! Ха-ха. Мой папа сдает в аренду огромную виллу на пляжном участке. Только возьми меня с собой, будь другом, - притворно жалобным тоном простонал он.
- И ты смеешь мне звонить по такому поводу после всего, что было? – Вскипела я, хотя совесть деловито выдала: «А что такого, собственно говоря, было?». Но его это не смутило.
- Ага! – Все также весело протраторил он. – В общем, мой телефон ты знаешь. Звони по поводу Altea, поговорим.
Можно было и объяснить, что такое «Altea».
Он кинул трубку, оставив меня на растерзание гордости и разума.
