Открываю дверь.
Он тоже не спит. Вскакивает с кровати, восторженно улыбается и произносит первую за весь период фразу, обращённую лично ко мне:
- А я думал, что ты уже не придёшь.
Опешил от такого приёма, стою, даже не знаю, что и ответить.
Он тоже молчит, рассматривает меня, но выглядит как-то по-другому: не зажат, улыбается.
А потом неизвестно почему подходит ко мне и обнимает.
Стою истуканом и совершенно не знаю, как реагировать. В этом мире ещё никто не прикасался к моему телу так глобально и так надолго. Если не считать неудавшийся наскок на Арику.
Инстинктивно сжимаюсь, и хотя тепло чужого тела приятно, испытываю огромное желание сделать шаг назад. Стоп. Что же я делаю, он проявляется, переходит к активным действиям, оттолкнув, могу спугнуть, и он снова замкнётся. Неловко, медленно и неискренне кладу руки на его туловище.
Несколько секунд пребываем в такой нелепой конструкции. Тело не против, а вот мозг в панике.
Осторожно выпутываюсь из его рук, присаживаюсь в изнеможении на стул.
Спустя несколько секунд и попыток привести дыхание в норму, наконец, способен на членораздельную речь:
- Ты изменился.
- Ты тоже.
- Мне нужно привыкнуть.
- А мне нет.
Странный разговор, односложные фразы, короткие реплики, натянутая тишина между ними. С моей стороны натянутая, он, похоже, спокоен, расслаблен и увлечённо ожидает продолжения. Что произошло? Чего удалось добиться Лии?
- Ты помнишь что-то?
- Пусто.
Ни тени страха, досады, боли. Просто констатация, дескать, да, не помню – ничего особенного.
Проговорив ещё четверть часа, так ничего и не выяснив, с сожалением удаляюсь. Ответы пациента не отличались обилием слов, но давал он их весьма охотно. И смотрел на меня с неподдельным интересом, казалось, что очень хочет что-то спросить сам, но не считает это возможным.
Почти бегом лечу домой, сегодня позвоночнику лучше бы вытянуться в горизонтальном положении.
Сон не приходит, воспалённый мозг занят строительством логических конструкций, которые, впрочем, легко разрушаются от дуновения ветра. Что с ним? Из-за чего? Как вернуть ему память? Что сделать? Как решить? Сонмы вопросов, которые упорный ум генерирует только с одной целью – снова вернуть себе пальму первенства. Заслонить, перекрыть, забить и задавить во мне осознание того, что мне на самом деле понравилось объятие. Что внутри ещё существует, ещё не издохла, не покрылась плесенью, не сгнила заживо, а, напротив, дождалась сегодняшнего единственного глотка свежего воздуха моя человечность. Едва выглянула, обессилено приоткрыв глаза, но даже это оказалось переломным. Тщательно выстроенная, выпестованная, закалённая железная машина не справилась со своей задачей, все событийные моменты последних двух дней добавляли к ней повреждения, и вот, покрытая сетью трещин, она может рухнуть от любого внутреннего движения.
Только хочу ли я этого?
Уже был живым.
К чему приведёт переписка с Арикой? К тому, что я привяжусь до такой степени, что не смогу обходиться без неё? Это зависимость. Зависимость от зависимой – чрезвычайно мало приятного. К чему приведут дружеские посиделки с пациентом? К тому, что он, излечившись, уйдёт, а моя выбравшаяся на поверхность, получившая карт-бланш душа, изведёт меня своим нытьём, а потом изрешетит болью.
За секунду до того, как уставший мозг переходит в режим тета-волн, почти агонизирующий разум принимает решение вернуться к прежнему. Будто бы этих двух дней просто не было.
Утром чрезвычайно сложно не столкнуться с Арикой. Она улыбается, щебечет, бегая из палаты в палату. Тщательно слежу, чтобы наши пространственно-временные траектории не пересеклись.
Постоянно во внутреннем диалоге возникает вопрос: «Правилен ли вчерашний выбор?» Что будет лучшим, остаться тем, кем я был раньше или принять новые изменения и пустить в свою жизнь неистовую, неконтролируемую, иссушающую стихию, под названием эмоции?
Не знаю.
Но пока окончательный вариант не выбран, мне лучше избегать допинга в её лице.
Покончив с обходом, возвращаюсь в кабинет. Занятый внутренними пережёвываниями бреду к своему стулу, который бесчисленное количество часов стоически выносил тяжесть моего тела.
Сажусь, и одновременно с тем как сухой звук имитации кашля тревожит барабанные перепонки, боковым зрением вижу яркое пятно, дислоцирующееся в районе дивана.
Лия?
Не снисхожу до вербальной реакции, сама начнёт.
Она неуверенно поднимается, отводит глаза, собирается с мыслями и, наконец, принимается излагать:
- Алексей, здравствуйте. Простите за вторжение… Мне ужасно неловко… я знаю, что это Ваша работа… но… - мнётся, теребит собственные пальцы, опускает глаза. Продолжаю терпеливо ждать, когда то, за чем она пришла, выйдет на поверхность. Коротко вздохнув, резко поднимает глаза и переходит к гораздо более чёткой речи, - Пожалуйста, напишите в выписке, что для реабилитации мне необходимо родить ребёнка! Психолог укажет, но Ваше слово весомее, Вы же знаете…
Сгибается, давя ладонью беззвучные рыдания.
Пристально смотрю на неё. Да, в нашем мире тоже могут быть дети. Как правило, абсолютно все описанные аборты, мертворожденные, умершие в младенчестве признаются достойными воскрешения. Конечно, существует очередь на то, чтобы некий сгусток неродившихся, недописанных клеток оказался в матке страждущей. Слишком многие надеются вернуться к жизни, дав её другому существу. Они даже генетически похожи на «родителей», как бы это ни было странно.
Её взгляд – гремучая смесь жалобности, решительности, упорства и страха.
Даже слегка завидую, что в её пути есть направление.
- Да. Конечно. Можете не волноваться.
В её зрачках зарождается неконтролируемое, кипучее, неистовое цунами. Оно низвергается, срывает с лица маску беспомощности, резким ударом выпрямляет позвоночник, расширяет грудную клетку, возносит подбородок. Руки мечутся и вдруг, в предвкушении, самопроизвольно успокаиваются, слаженно прижимаясь ниже пупка.
Это не радость и не торжество. Я… не знаю таких эмоций. Намёк, обещание надежды, туманная призрачность будущего счастья включает в ней механизмы, многократно усиливающие всю её сущность.
Кожей ощущаю струящуюся из неё благодарность. Она окутывает меня тёплым, прозрачным сиянием, мгновенно высветляя какие-то участки моей безмерно захламлённой вселенной.
На мгновение прикрываю глаза.
Разум истошно вопит, не желая капитулировать, но происходящее сейчас слишком ценно.
Вздрагиваю оттого, что её наклонившееся тело прижимается к моему.
Ум, ехидно корчась, выдаёт фразу: «Не слишком ли много в последнее время объятий», загоняю его в крайний угол сознания, но уже поздно, всё рассеялось.
Н-да, вот и спрятался от Арики.
Привычная циничность последним бастионом стоит на границе рассудка.
Она тоже понимает, что всё закончилось, хотя социальные штампы говорят её губами какие-то дежурные спасибочные фразы.
Когда совсем готова уйти, внезапно останавливаю её.
- Лия, вы будете с ним?
Ребёнка разрешат лишь женатым, обязательно должна быть пара.
- Вы имеете в виду Валеру? – надо же, оказывается, забыл, что по тексту его именно так и зовут, - Нет, я вышла замуж за Роберта, помните, к нему его Главная приезжала. Он уже устроился на работу и ждёт, когда я выпишусь.
- Зачем же вам нужен был Пациент, - а для меня он всё равно останется безымянным.
Полусмущённая полуироничная улыбка слегка трогает её губы.
- А вы думаете, что он мне только для этого был нужен? Нет, он… когда с ним говоришь, лучше понимаешь себя.
Это правда. Согласен.
- Он что-нибудь рассказывал о… нём?
- Нет. Только спрашивал о том, как в этом мире всё устроено.
Разговор исчерпан. Осуществляем ритуал прощания.
Минуту посидев, надавливаю пальцами на глазные яблоки под закрытыми веками. Поднимаюсь и выхожу из кабинета, не обращая внимания на призывные звуки внутрисетевой переписки.
Иду к нему, но предмета моих внутренних метаний не оказывается на месте. Оно и понятно, далеко не вечер.
Нахожу в реабилитационной комнате, читает книгу.
Подсаживаюсь рядом, он с готовностью схлопывает страницы, смотрит на меня и произносит:
- Чтение мне знакомо. Чувствую, что есть что-то, гораздо более близкое, но не могу пока поймать. Лия говорила, что ты переписываешь судьбы. Покажи как! – замолкает, закрывает глаза, шевелит губами, должно быть, мысленно перебирая что-то в мозгу…
Наконец, его лицо светлеет, - Пожалуйста. Покажи, пожалуйста! – победно заканчивает он.
Рвёт все шаблоны, ломает все теории, все умозаключения летят к чертям, доказывая собственную несостоятельность, в который раз.
Что ж, пора признать – ничего не понимаю и, похоже, не пойму. Побуду для разнообразия ведомым чьей-то неизвестной рукой. Бросаю вожжи, отныне подчиняюсь обстоятельствам.
Испытываю довольно странные чувства, покопавшись и поискав аналогии, могу соотнести лишь с понятием «кураж». Мне легко, голова полна предвкушением, откуда-то появившаяся энергия изливается в тело, делая его подвижным.
Идём ко мне в кабинет. Я молчу, он же вслух радостным голосом считает ступеньки. Нужна ли мне информация о том, что их ровно тридцать две?
Внутри. Загружаю привычным жестом компьютер, открываю файлы, показываю карточки, листаю записи. Конечно, пациентам здесь не место, для них процесс операции должен оставаться таинством, они обязаны быть уверены во врачах, для этого нужно не знать механизмов. Ведь когда знаешь кухню изнутри – прекрасно осведомлён о том, что и где может пойти не так.
Но я плюю на правила – ещё одно странное ощущение… Поддаюсь сиюминутным эмоциям удовлетворения от того, что он заинтересован, что слушает и смотрит. Куда и подевалось давешнее обещание самому себе?
Всё, забыли, проехали, отдалили до невозможности, запихнули вглубь. Как можно отрекаться от вещей, которых даже не знаешь?
Читаем вместе накануне написанную судьбу умершего от голода. Тоже увлечён, тоже вовлечён, почти переживаю.
Наконец, он решительно хватает карандаш, листок бумаги, в изобилии валяющихся у меня на столе и принимается что-то чрезвычайно быстро строчить.
Значит, писать он тоже умеет. Закончив, подсовывает мне написанное:
- Здесь не очень удачная фраза, лучше бы так: «Его нутро, сжимаясь от неутолённой пустоты, жалобно молилось, страдало, стенало, пыталось втянуть хоть каплю живительной материи, но могло добраться лишь до собственной ткани».
- Нет, так мы лишь усугубим процесс, зачем усиливать голод, если нужно найти выход.
Смотрю, непонимающе смотрю на него. Другой… на миг мне чудится в нём нечто… но такое просто невозможно.
- Ты хорошо написал, но здесь нужно именно увеличить, довести до кипения, может быть, бросить ещё пару фраз и только потом перейти к развязке. А так получается, что не дотянув до пика, катишься по склону.
Наваждение рассеивается. Чувствую холод и угрозу.
Никто никогда не критиковал мои тексты, никто никогда не предлагал никаких правок, все априори принимали всё мной написанное. Испытываю гремучую смесь, состоящую из кипящего бешенства, невероятного удивления и отчего-то острой тоски.