[Enlil]

Помириться с Бейлоном оказалось удивительно просто.
- Мне жаль, что так вышло, - однажды сказал он, отловив меня в коридоре по пути к тренировочной площадке, чуть склонив голову в смиренном покаянии. До кротости там было еще далеко, но я, некоторое время на всякий случай еще грозно похмурившись, решила таки, черт с ним.
- Хорошо, - вынесла я свой вердикт. – Мне тоже жаль. Пойдешь на тренировочную площадку?
И он, помедлив на долю секунды, согласился. В гардеробе отца мы нашли старый спортивный костюм, в который Бейлон, безропотно и невозмутимо, облачился.
Целеустремленно проползая под сеткой, перепрыгивая через препятствия, цепляясь штанами за проволоку, я видела, как тяжело дается практически каждое движение моему гостю. Он заметно отставал, кое где медлил, собираясь с силами, и его руки, порой, срывались в самый неподходящий момент. Только лицо его оставалось все таким же спокойным, невозмутимым и безучастным.

Я так загляделась на Бейлона и так глубоко задумалась, что новое препятствие преподнесло сюрприз уже мне. Глубоко сосредоточенный Бейлон как то обходился без приключений, а вот я, легкомысленно расслабившись, в один прекрасный момент красиво вписалась физиономией в землю. Мо ноги вяло дрыгались наверху, поясницу тут же заломило от непотребности позы, а нос подозрительно не чувствовался.

- У тебя кровь, - сообщил мне Бейлон, подняв мое вялое тельце с земли и усадив на лавочку. На губах и правда чувствовалось что-то соленое, я торопливо облизнулась.
- Нос на месте? Значит жить буду? В принципе, говорят, некоторые живут и без носа… но, согласись, это было бы куда менее приятно, - прогундосила я в ответ. И Бейлон негромко, беззлобно и как то задумчиво рассмеялся. Я даже замерла, вскинув на него глаза. Я потеряла сознание от удара и теперь брежу? Разве такое вообще возможно?
- Нос цел. Поверь, я знаю, я видел много сломанных и отрубленных носов. Но кровь все равно следует остановить, - его пальцы аккуратно коснулись моей щеки, носа, и я замерла окончательно, аки кролик перед удавом. – Запрокинь голову назад, я доведу тебя до дома, не бойся, - и снова улыбнулся. – Веришь мне?
- Верю… - брякнула я и неожиданно поняла, что смотрю в его глаза, зеленые, спокойные и чуточку хитрые. Абсолютно нормальные глаза, без малейшего следа черноты, еще недавно затопивших их.

В последующие дни мы сталкивались мало. Я писала научную работу в исследовательский институт, куда удалось устроиться не без отцовского участия. А Бейлон пропадал в нашем маленьком спортзале. Я заглянула туда несколько раз и он, увлекшись выбиванием из груши души, кажется, даже не заметил меня. В нем не было того обманчивого спокойствия и невозмутимости, которое так поражало и, порой, восхищало, раньше. С абсолютно зверским выражением лица он лупил несчастную грушу. Только сосредоточенность, упорная, упрямая, была прежней. Не хотела бы я знать, кого он представляет на ее месте.

А однажды я застала его у дверей отведенной ему спальни, лениво облокотившегося о косяк.
- Сударыня, - он улыбался и щурился, а в руках держал… ромашки.
- А… ага… - глубокоинтеллектуально отозвалась я, не в состоянии оторвать глаз от букета, так необычно и дико выглядевшего в его руках. Он кашлянул, привлекая мое внимание, и протянул злосчастный букет.
- Это тебе, - сообщил он. – Я хотел сказать спасибо.
- Оу… - моему красноречию не было предела. Черт возьми, мне впервые дарили цветы. Да я даже букет на свадьбу покупала себе сама. А тут… ромашки, конечно… приглядевшись, я заметила на стеблях следы зубов, и смутное подозрение посетило мою душу. – Ты что… сам их рвал?
- Да, - невозмутимо отозвался он и меня аж переклинило. Вредный, весь такой брутальный, язвительный Бейлон собирает на лугу ромашки. О, это было прелестно. Жаль, что не позвал меня.
Я принесла ароматный чай с корицей, и мы расположились прям на полу.
- Там, где я жил, цветами принято украшать могилы. Или свадьбы. Тоже, в своем роде, дорога на тот свет. Но у вас, насколько я понял, по другому, - сказал он.
- В Японии, говорят, до Первой Мировой, цветы ложили только на могилы. Ты оттуда? – меньше всего Бейлон был похож на японца. Скорее на кота. Здорового, наглого, самодовольного кота.
- Нет, я издалека. Гораздо дальше. Но родился я у вас.
- В Вероне?
- Нет. Просто… здесь. Моя мать была из этих мест.
- А отец – издалека.
- Да, отец – издалека, - он улыбался задумчиво и лукаво. Он в последнее время много улыбался. – Я был четвертым ребенком из шести в нашей семье. Ну, как семье… Родители не были женаты, мать нас рожала и иногда демонстрировала, что в курсе нашего существования. А отец лепил из нас то, что считал нужным. По крайней мере я помню так. А помню я, признаться, не слишком много. Моя сестра, старшая из нас, мало что рассказывала, а я только немного помню свою мать. Ее звали Кейтлин. И она была потрясающе красивой. И рыжей, - он улыбнулся и покосился на меня. Я нервно дернула глазом и пригладила волосы.
Джонатан появился на пороге в самый неудачный момент. Бейлон тут же чуть нахмурился и лицо его разгладилось в привычную беззаботно-равнодушную маску.

Придя с работы спустя три дня я обнаружила прелюбопытнейшую картину. Кресло перевернуто, книги раскиданы, Даламар хватается за сердце, а эти два придурка увлеченно мутузят друг друга. Причем в данный момент Бейлон как то уж очень воодушевленно душил Джонатана, невзирая на посторонние и, вероятно, совершенно лишние, элементы вроде нас с Даламаром.

Что они не поделили, они признаваться отказывались. Вернее как, Джонатан что-то вопил про оборзевшего козла, и с видом оскорбленного достоинства демонстрировал стремительно наливающийся цветом фингал под глазом. Бейлон в ответ на все обвинения и мое суровое вопрошание, только таинственно молчал, да иногда улыбался краешком губ, едва заметно. Даже проблесков раскаяния я ни на одном лице, ни на другом, не заметила.

По уже ставшей традицией привычке, мы с Даламаром искали утешения и покоя в доме Джулиана. Сам дом еще не был обустроен, как следует, гордое семейство зарабатывало на каждый коврик и стул самостоятельно, но, зато, Ядвига готовила умопомрачительно вкусную уху (больше ничего кроме нее и бутербродов, признаемся честно, она готовить не умела). А в аккуратной, пусть и не дорогой, кроватке, умильно ворковал малютка Гед, посверкивая зелеными глазками и намертво вцепляясь в волосы, попавшие под его крохотную рученку. Мне везло меньше, чем Даламару.

Гед подрастал совершенно умопомрачительно похожим на Джулиана. Только волосы материнские. Даламар утверждал, что он точная копия Джулиана в его возрасте, о чем я не могла судить в полной мере в виду своего малолетства в тот период. Но даже я и даже сейчас, в мягкий, еще неопределенный младенческий чертах узнавала каждую черточку брата.

- Равеннэ, - как то, после очередного ворчания Джонатана и Бейлона друг на друга, едва не вылившегося в банальнейший мордобой, сказала мне Ли. – Свозила бы ты нашего гостя в какой-нибудь санаторий. Пусть развеется, посмотрит хоть что-нибудь за пределами нашего дома. Подлечит..
- Голову, - брякнула я. – Самое больное место.
Но мысль, как ни крути, была здравая. Я смутно начинала подозревать, что наши мальчики бесятся от безделья.

Так мы оказались в небольшом , довольно непритязательном санатории в пригороде Вероны. Спокойное и умиротворяющее место, где лечились от нервного напряжения офисные клерики, медработники среднего звена, начинающие художники и пожилые семейные пары. Свежий воздух, удивительно синее небо, домашние овощи и свежий хлеб из пекарни хозяина санатория, подающийся на завтрак еще теплым и безумно ароматным. Да, мне здесь нравилось.

В первое время я таскала Бейлона снимать нервное напряжение в баню. Даже там, голый, в одном полотенце (зловеще черном, кстати), объятый облаками пара, он умудрялся выглядеть мрачно, загадочно и неприступно. С меня пот лился в три ручья, я пыталась бормотать что-то маловразумительное в попытке расшевелить, а он сидел, как ни в чем не бывало, уставившись в одну точку. По Джонатану, что ли, соскучился?

Отдельно стоит упомянуть о наших ночах. Так случилось, что в санатории, ориентированном, главным образом, на семьи и одиночек, не было двухместных номеров. Одноместный остался всего один, остальные же были либо для пар, либо для пар с ребенком. Обуреваемая внезапным приступом скаредности, я решила, что насиловать Бейлона не собираюсь, в храпе тот замечен не был, и поэтому мы вполне мирно обойдемся двуспальной кроватью. Однако Бейлон, когда я сообщила ему эту новость, совершенно неожиданно уперся, непреклонно заявив мне, ошалевшей от такого напора, что он не намерен проводить ночи в одной кровати с чужой женой. Но это еще не все, он, как истинный рыцарь, намерен был спать на диванчике в холе, под фикусом. Я было метнулась обратно к администратору, однако он, увы, вынужден был меня огорчить, внезапно нагрянувшая экспедиция пенсионеров-натуралистов заняла все свободные номера. Думать надо было раньше.

Приходилось идти на хитрости. В добровольно-принудительном порядке укладывать упрямца в кровать, клятвенно уверяя, что у меня сна ни в одном глазу и вообще я буквально только что проснулась. И только после этого аккуратно пробираться, стараясь спать достаточно чутко, что бы, не дай боги, этот недобитый рыцарь не заметил моего присутствия и не смотался обратно на диван.
Тогда, кстати, и выяснилось, что, хотя Бейлон в самом деле не храпит, но вопит он во сне дай бог. Нет, не часто, но когда это случилось, я чуть не поседела раньше времени. А ведь говорят рыжие почти не седеют. Ума не приложу, что за ужасы должны сниться, что бы так орать, но, стоило мне осторожно потыкать его пальцем, как он затих.

Со временем Бейлон, если и не повеселел, то хотя бы оттаял. Он даже милостиво позволил утащить себя в местный парк, где меня черт дернул попытаться научиться какому то странному танцу. Я всегда неплохо танцевала. Помниться даже одно время, в период бурного переходного возраста, я даже мечтала сделать это своей профессией. Потом поступила на художественный, бросила, закончила филологический, и пошла работать в научный институт. Да, жизнь, как ни крути, удалась.
Этот же танец, судя по застывшей в немом недоумении физиономии Бейлона, и глубокому отчаянию в глазах девушки-учительницы, мне никак не давался. Но оба, слава богам, стойко молчали и от комментариев воздерживались.

На подиуме для танцев, старом, но крепком, мы с Бейлоном уже отплясывали вдвоем, своими дикими кульбитами и жизнерадостным гиканьем распугивая добропорядочных граждан. И он снова улыбался. Смеялся, когда пытался повторить движения из преподанного мне танца, примерно с таким же успехом, как я. Мы спотыкались, падали, заваливались друг на друга, и дико, беззаботно хохотали, успокоившись только когда на подиум вышла какая-то местная музыкальная группа и нам пришлось удалиться.

Мы уединились в маленьком зеленом закутке с чайным столиком.
- Ты точно не японец? – спросила я, принимая чашку двумя руками и глядя, как ловко он управляется с чайничком. Он улыбнулся в отчет чуть задумчиво и, наверное мне померещилось, как то мечтательно.
- Точно. Этому, как и многому другому, более… необходимому, нас учили по велению отца. Его Величество любил чай, особенно с корицей, и при дворе было принято в этом разбираться.
- Его Величество? – робко подала голос я, рассудив, что Джонатана тут нет и беспардонно прервать внезапно прорвавшийся поток Бейлоновой откровенности будет некому. Однако надежды мои были тщетны, Бейлон прикинулся валенком и больше выдавить из него я ничего не смогла. Зато он с поразительным мастерством переводил разговор на погоду и крайне увлекательно рассказывал о сортах чая, периодически перемежая более-менее привычные мне названия своим загадочным гортанным журчанием.

Дальнейшее осталось в моей памяти весьма… смазано. Видимо мой мозг отказался воспринимать произошедшее в плоскостях, хоть сколько-нибудь приближенных к реальности.
Я помню как быстро смеркалось и над нами простиралось темное, почти черное небо, на котором одна за одной загорались звезды. Помню запах корицы в чашке, на своих пальцах. Помню смех, свой и его. Помню, как Бейлон пообещал научить меня танцевать менуэт. Помню, как хорошо мне было, так безумно прекрасно, что я чувствовала себя свободной и счастливой.
А потом я помню качающееся небо и вкус корицы на его губах. И ресницы опускались, погружая блаженство и покой. Он держал аккуратно и крепко, и мне было не страшно упасть даже в бездну.

С того памятного вечера мы практически не разговаривали друг с другом. Бейлон теперь не то что в одной кровати находиться был не намерен, но даже в одном помещении. Он проводил в спортзале санатория практически круглые сутки, истязая себя до бесчувственного состояния, и, кажется, спал там же.
«Идиот, - думала я, злясь то ли на него, то ли на себя, - как будто я его невинности лишила!». И пряталась от него едва ли не с большим рвением, чем он от меня. Мы не сказали друг другу ни слова, но мир, с того злосчастного мира, стал словно размытым, потерял очертания и казался таким нереально сюрреалистическим.

Он застал меня у кофеварки в столовой, только что из бассейна, между прочим. Изучил совершенно нечитаемым взглядом и подошел ближе. И мне стало очень неуютно и жутко.
- Нам нужно возвращаться, - просто сказал он. – Я уже заказал билеты. Через два часа мы выезжаем.
- Ты охренел?! – у меня даже рука с чашкой дрогнула. Однако мой вопль своей цели не достиг, Бейлон уже был на пороге.
- Собирайся, Gli Ravenne.

Мы вернулись поспешно и даже не закупившись сувенирами, на что нам попеняла подозрительно прищурившаяся Ли. Однако я была зла, растеряна и близка к тому, что бы выставить, наконец, к восторгу Джонатана, наглеца за дверь. Однако намерение мое не успело осуществиться ни в малейшей степени. Меня мало волновала причина нашего поспешного возвращения, я жаждала скандала и крови, и, быть может, она и осталась бы для меня тайной.
Если бы Даламара не мучила бессонница.
Та ночь, мне казалось, была чернее многих.