- Я не хочу, не хочу, не хочу в эту противную школу! И не поеду! – Сабина вопила, топала ногами и швырялась всем, что попадалось под руку. Карандаши с сухим стуком отлетали от стен, плюясь грифелями, тетради порхали по комнате, как растревоженные куры… Пожалуй, впервые в жизни она закатила столь безобразную истерику.
Вдох-выдох. Одному Богу известно, чего мне стоило сдержаться и не отлупить скандалистку, как она того заслуживает.
- Что тут происходит? – устало спросил Рудольф, заглянув в комнату.
- Твое воспитание тут происходит, вот что, - я была чертовски зла на него, на Сабину, на весь мир. – Она категорически не хочет ехать.
Он был серый от усталости, и в ответ на мою грубость только передернул плечами – мол, я бы тоже не поехал в казарму, отчего-то названную учебным заведением, которая к тому же находится у черта на рогах.
Но нельзя было упускать такой шанс – уровень образования в академии святой Анны не идет ни в какое сравнение с тем, что дается в нашей школе. Не по годам развитой Сабине у нас было бы просто скучно, или, того хуже, она отупела бы от чересчур низких нагрузок.
Там же давали много и спрашивали со всей строгостью. Да и устав заведения - полный пансион, раздельные классы для мальчиков и девочек, - не располагал к разгильдяйству. Сама школа казалась осколком викторианской Англии, неведомым образом сохранившимся до нашего времени... или небольшим филиалом монастыря. Так что, отдавая ребенка в учение, можно было не сомневаться - в дурную компанию чадо не попадет.
Повезло – один из преподавателей оказался моим бывшим одноклассником… он замолвил за нас словечко, и в итоге мою дочь приняли.
Можно было бы и за Томаса похлопотать, но парень не проявил особого энтузиазма, а Арман с Кирой не сочли нужным настоять на своем. Собственно, они вообще к нему не слишком строги.
Хотя, думаю, им бы отдых от этого неугомонного не помешал – Том не в состоянии ни минуты посидеть тихо, если не носится по дому с дикими воплями, возглавляя ватагу товарищей, то трещит со своим обожаемым попугаем на весь верхний этаж.
Кира, конечно, твердит, что все прекрасно и она с этим шалопаем ни за какие коврижки не расстанется...
...но могу представить, как она от него устает.
Собственно, слушая устроенный дочерью кошачий концерт, представила в полной мере. Выносить это каждый день выше человеческих сил.
- Уйми ее, - уже пробило полночь, а в шесть нужно было выходить из дома… Я посторонилась, пропуская мужа в спальню, и вышла.
…Она прорыдала всю ночь, как ни утешали ее Рудольф, мама и даже проснувшийся от воплей отец.
Успокоилась только под утро, но времени на сон уже не оставалось – пока я собирала разбросанные вещи, муж на скорую руку собирал завтрак, а мама колдовала над Сабининым лицом, стараясь привести его в приличный вид. Уж не знаю, что и как она сделала, но опухший красный блин за сорок минут превратился в очаровательное личико, на котором недавняя истерика не оставила и следа.
И все эти труды чуть не пошли прахом, когда приехало заказанное такси. Услышав гудок машины, дочь стремглав бросилась в спальню родителей, с горестным криком упала на кровать.
- Не тронь ее, - неожиданно резко приказала мама, преграждая мне путь к кровати.
- Машина ждет…
- Подождет, не сахарная. Дай человеку собраться с мыслями.
Человек «собирался с мыслями» минут десять. Затем встал, посмотрел мне в глаза – тяжело, укоряюще – и вслед за мной вышел на улицу.
Вечером я села за пианино - нужно было вспомнить программу. Но игра не шла. Перед глазами стояло лицо Сабины, ее тяжелый взгляд, скорбно сжатые губы.
Рудольф подошел неслышно, устроился за швейной машинкой. Подготовил ее для работы, приладил под лапку порванную рукавицу. Сделал пару стежков - и бросил...
Я продолжала играть - и вдруг, оборвав мелодию на середине, разрыдалась, склонившись над клавишами.
Муж остекленевшими глазами смотрел в стену, и непонятно было, дышит ли он вообще.
