Новое поколение - новый саундтрек...
Технологический университет встретил Лизелотту сухим, жарким ветром. Он заплел колючий песок в ее стянутые лентой волосы, едва новоявленная студентка вышла из такси, ехидно затрепал подол ее шерстяного платья (дома в это время как раз лили непрерывные прохладные дожди). Еще во время тряской поездки от дальнего вокзала (боже, сколько же там набежало на счетчике?) она почувствовала безысходность местной жары. Едва чемодан грузно вкатился по ступенькам террасы и отворилась скрипучая дверь, Лизелотта тихонько охнула.
Нет, возможно, рекламные проспекты не обманули. К примеру, она готова была поверить, что дом действительно располагается в пяти минутах ходьбы от автобусной остановки. И в то, что когда-то – в прошлой жизни – он даже был респектабельным коттеджем. Но тихое, неумолимое время истерло гладкий и практичный линолеум, процарапало трещины в оконных рамах, натужно зазвенело жестяной ржавчиной в трубах.
Неуютная духота полузаброшенного дома прорезала безжалостным контрастом свежие воспоминания Лизелотты о влажных, зеленых просторах родных мест. Чувствительная девушка уже успела не раз пожалеть о длительной переписке с деканатом и твердом желании поступить именно сюда. Окончательно ее повергла в уныние единственная общая спальня, располагающаяся на обещанном втором этаже, чересчур тесная, чтобы в нее могла поместиться стыдливая ширма.
- Ничего страшного, Лизль. Я буду за тобой присматривать. – с мальчишеской важностью заявил Рейнхард, не уточняя, впрочем, в каких же именно ситуациях старшая сестра требовала бережливого присмотра.
Сам он уже ухитрился каким-то чудом раздобыть охапку университетских буклетов и, усевшись прямо на ящик с вещами, заинтересованно и напряженно читал список студенческих сообществ.
Успокоенный Генрих теперь с азартным интересом разбирал книжные полки, нетронутые, должно быть, со времен предыдущих владельцев коттеджа. Он бережно сдувал пыль с обложек и неизменно рассматривал титульный лист, порой расплываясь в сладостной улыбке, обнаружив какое-нибудь редкое довоенное издание. Правда, со временем Хайни и сам начал с некоторой тоской припоминать прохладную, гладкую синеву пруда у дома, где было так хорошо рыбачить в блаженной воскресной тишине.
Расписание было составлено жестко, строго, прямо, расчерчивая дни и недели на черно-белые колонки. Время полетело, как локомотив по железной дороге, бодро и четко стуча шестеренками, отсчитывая вехи-занятия. Тук-тук-тук – внечувствительное восприятие, тук-тук-тук – теории лозоходства, тук-тук-тук – половина семестра долой…
Порой Лизелотта бродила по сумрачным, тихим, готовым к закрытию магазинам. Располагались они на вобравшей в себя весь блеск главной улице, которая называлась, разумеется, Бродвей. Там она бродила от полки к полке, отчаянно пытаясь найти что-нибудь без жутковатых цветочков, полудетских рюшечек и безразмерных талий.
В основном Лизелотта носила теперь просторные летние сарафаны, чья тонкая ткань раздувалась парусом от сухого ветра или влажно липла к телу в жаркие часы.
Студенческий городок, совершенно мертвый в томительные жаркие месяцы, лежал вдали от шумных вокзалов и маршрутов туристических автобусов. Строгие, мертво хранящие свои секреты за стенами бетона и блистающие стеклом под полуденным солнцем здания высились вдоль аккуратных дорог. Нет, Технологический университет не был похож на аскетичный монашеский скит – здесь были и кафе, и гудящие в ночи бары, где азартно стучали пивные кружки и биллиардные кии. Однако каждый уголок, каждая тщательно обставленная лаборатория словно предписывали – здесь занимаются делом и нацелены на результат. Впрочем, упомянутые лаборатории никогда не походили на своих аккуратных сестер с официальных фотографий – они неизменно оказывались разгромлены увлеченными студентами, а мензурки на сто грамм частенько обнаруживались в шкафу с воронками разных размеров, а то и – о ужас – в ящике, где хранились ощерившиеся проводами электронные приборы.
В такой обстановке Рейнхарду было скучновато, но он нутром чуял, что сделал правильный выбор. Пока его действия были острожными, однако его уже не раз заставали в кафе с молодой и энергичной председательницей студенческого совета. Чрезвычайно деятельная во всем, что касалось общественных начинаний, в делах сердечных девушка оказалась весьма неопытна, едва ли не робка.
Генрих смотрел на двоюродного брата с некоторым неодобрением… и плохо скрытой завистью. Белокурый красавец, душа компании! Как может быть хоть сколько-нибудь несчастлив тот, кого все любят?
В последнем суждении Хайни если и преувеличивал, то, во всяком случае, ненамного. Рейнхард действительно принадлежал к той весьма редкой породе людей, которых любят, кажется, все – чопорных, но удивительно сентиментальных профессоров он умилял своим искренним старанием заинтересованного студента и чуткого слушателя, перед однокурсницами становился обаятельным, порывистым романтиком, приятели всегда могли ожидать от него великодушной, щедрой помощи, как от истинно бескорыстного друга. Люди же, каким-то образом стоявшие на его пути к цели, будь то членство в студенческом совете или какая-то досадная мелочь, омрачавшая его проживание в съемном коттедже, сталкивались с упрямством вола, помноженным на слепую ярость носорога.
Примечательней всего было то, что ни одно из этих обличий Райни, кажется, не считал маской. «Просто я разносторонний человек» - снисходительно пояснял он недоумевающему кузену.
***
После выдачи солидной стипендии – плотную пачку бумаги было так приятно сжимать руками с неизменным трепетом – дышать стало значительно легче, и долгожданная прохлада декабрьских дождей здесь была совсем ни при чем. Деньгами троица распорядилась с непривычной осмотрительностью. Дешевая, но добротная древесина, блестящий смеситель на кухне, коврик в прихожей… теперь съемный коттедж, по крайней мере, перестал напоминать заброшенный бункер.
Влюбленный Хайни представлял собой довольно жалостливое зрелище – нервные, блестящие глаза, влажные восковые пальцы, вцепившиеся в книжный переплет, искусанные, сухие от изматывающего душного ветра губы.
Он не называл ее имени, ревниво оберегая его от жадных взглядов и любопытных толков, однако ни для кого оно не было настоящим секретом. «Она» - Генрих редко называл ее иначе даже в своих мыслях – была курносой голубоглазой девушкой, в зимний сезон дождей не снимавшей растянутый свитер.
Он выглядел глупо и знал это. Напоминая нелепого героя голливудской комедии, будучи на голову ниже большей части однокурсников, безнадежно теряясь в тумане без очков, Хайни молчаливо задыхался от жгучего отвращения, глядя в зеркало. Так хорошо, четко и складно излагая мысли на бумаге, он чувствовал, как деревенеет его язык всякий раз, когда пытался заговорить со смешливой студенткой. Он надеялся, что в прохладной и уютной библиотеке, под тихое шуршание шагов и шелест страниц будет чувствовать себя уверенней, спокойнее…
Надежды не оправдались. «Надо же, какой смелый выискался!» - ее острые темные глаза блистали иронией. Возможно, она ответила бы мягче, если бы не одержимые любопытством взгляды подруг, впившиеся в нее, как зазубренные стрелы. Было как-то неуловимо стыдно оказать внимание этому забавному Генриху с его старомодными пиджаками и острыми, как у недокормленного, коленками… от сплетней и ехидных дразнилок можно было потом не избавиться до самого выпуска.
Нет, Генрих все понимал. Он предпочел бы оставаться в неведении, однако собственная привычка все рационализировать и раскладывать по полочкам оказалась механически безжалостной.
«Магистр сельского хозяйства» - вот что будет значиться на его блестящем дипломе и будущих визитных карточках. Проще говоря, агроном. Лучший на курсе по знанию технологии заготовки силоса. Вот по практике на окрестных фермах Хайни, несмотря на выматывающие усилия, неизменно получал не выше среднего балла…
У него вообще не складывалось с живыми существами.