…С тех пор я много раз представляла себе этот момент: я выхожу из автобуса, вся такая красивая, загоревшая и благоухающая. Сзади меня идет парень, который по размерам меньше меня раза в полтора, рыжий, с узкими глазами, весь усыпанный веснушками по самое не могу. Он достает мой чемодан из огромного автобуса-шаттла, затем достает свой.
Матушка встречает у двери, сложив руки на груди. Она думает, что это водитель или пассажир, вызвавшийся помочь мне с чемоданом. Но он идет к порогу моего дома. Моего дома.
Так все и вышло. Ее выражение лица было, наверное, самым прекрасным, что я когда-либо видела в своей жизни. Оно было интереснее всех развалин, которых я видела на острове. Выражение неописуемого недоумения сменялось агрессией. И обратно.
Без вопросов войдя в дом, Джек протянул ей руку и сказал что-то вроде:
- Здравствуйте, миссис Канберри. Или мне лучше звать вас Алесса?
Ее лицо вытянулось. Остальное я помню смутно.
Мы лежали на кровати, было где-то одиннадцать часов ночи, а он даже не соизволил снять ботинки; Джек бывает отвратителен, особенно когда он пачкает мое постельное белье.
Естественно, мама вызвала меня на «серьезный разговор», который – о боже – проходил в ванной на втором этаже.
- И что она говорила? – Спросил рыжий, глядя на меня своими бирюзовыми с золотым глазами.
- Ничего интересного, - зевнула я. – Болтала про мое безрассудство, про то, через сколько мы разбежимся и что-то там спрашивала, как такое получилось.
Джек рассмеялся и резко начал снимать с себя ботинки. Зная, что просто так он бы этого не сделал, я предвкушала прекрасное завершение дня.
Джек спал где угодно, кроме моей кровати: он спал на диване в коридоре перед комнатой моих родителей, на диване в холле, в гостиной, в кресле у камина, однажды я застала его мирно спящим, положив голову на многочисленные бумаги. По положению его тела, было очевидно, что заснул он совершенно случайно. В его расслабленой руке лежала ручка, вторая безвольно болталась. Наверное, впервые в жизни мне проснулась к нему жалость, если не считать жалости к тому, что он феерический придурок.
- Эй, Джеки, - решила ненавязчиво разбудить его я. – Ты в курсе, что я беременна?
С тех пор немытые стаканы пахли виски, и пила его вовсе не я.
- Пацана мне! – Более-менее успокоившись, скандировал Джек, лишний раз приходя ко мне в спальню. Я сидела за туалетным столиком и укладывала волосы с ощущением, что мой живот рос не по дням, а по часам.
- Да пошел ты со своим пацаном, - огрызалась я, брызгая на изрядно надоевшие локоны лаком.
Под конец всевозможных сроков Джек совсем обезумел – начал болтать про то, что к рождению своего собственного сына, «который, безусловно, перейдет полностью в мое воспитание» (как говорил он), он должен быть в прекрасной физической форме. Я говорила родным, что понятия не имею, какого пола ребенок, нарочито-заботливо добавляя, что хочу, чтобы это был сюрприз, но я-то знала, сотый раз ходя на УЗИ, что это – обломись, Джеки! – девочка.
Тридцать первое декабря выдалось холодным, но бесснежным; мама, оберегающая больше мой живот, чем меня, в кои-то веки ускакала на работу, опоздав на нее из-за многочисленных наставлений, адресованных мне, и я наконец-то смогла выйти на улицу без удушающего колючего шарфа, одевшись лишь в десять свитеров. Черные тряпичные кеды пропускали через себя адский ветер, и я уже представляла, как меня дома ждет теплая ванночка для ног.
Скоро вернется папа, и мы будем наряжать елку.
Так и сделаем. Отправим Джека на мороз в прямом и переносном смысле, а с папой еще долго будем перетирать косточки соседям, которые пользуются самым дешевым бензином.
Усевшись на холодную сырую землю, на которую не упало ни снежинки уже недели три как, мой взгляд устремился в серое небо. «Щас повалит», - усмехнулась я про себя, думая про снег.
Но повалил далеко не снег.
В доме торчал один лишь Джек, прыгающий вокруг меня, как сумасшедший. Идиот. Он махал передо мной мобильником и орал, что забыл, какой телефон у скорой, и просто набрал, черт его подери, банальное 112. Боль была мучительная, пронзающая, я едва не родила в машине скорой помощи (которую полицейские заботливо вызвали, перенаправив звонок этого безмозглого), и часа через три с половиной мне позволили «посмотреть на своего ребенка», как они выразились.
О боже. Нет. О боже. Это ошибка. «Но это не может быть ошибкой», - рассудительно заметил мой внутренний голос. И он, о черт, оказался прав! Только у моего ребенка могут быть глаза бирюзового цвета, ярко-рыжие брови и - о боже -абсолютно узкие глаза.
У меня вдруг появилось привычное студенческое, забытое с беременностью, желание набить Джеку морду с особой остервенелостью. Какого черта?! У него же не НАСТОЛЬКО... не настолько узкие глаза!
Но этот оплодотворитель лишь громко заржал: «Вся в дедушку Хикару!». Не в моих правилах давать мужчинам хорошие оплеухи, но у меня такое мерзейшее ощущение, что скоро я разорву собственные шаблоны.
Айрин Арису Канберри (о боже, он настоял на таком втором имени, боже, боже, боже), четыре с половиной килограмма - столько и трехмесячный ребенок не весит.
…Разочарование, которое постигло Джека, не увидев у своего «сына» того самого места, к моему удовольствию, отдалило его от кроватки дочери. Зато его психоз обратился в другое русло – теперь этот хренов японец, порождающий еще более японистых японцев, чем он сам, сидит целыми днями за роялем. Кажется, он даже завоевал доверие моей матери, которая раньше смотрела на него, как на отходы; она даже иногда подсказывает ему, как лучше играть, громко апплодирует, когда у него все получается. Сегодня она, смотря на женишка с мерзкой радостной улыбкой объявила мне, что такому мусору, как я, всегда достается самое лучшее.
Ах ты мерзость.
Наряженная мамой и папой елка радостно сверкала, переливаясь всеми цветами радугами и всеми ее оттенками, привлекая яркой блесятщей мишурой; по телевизору показывали новогодние программы, концерты, в новостях только и сообщалось о том, какие страны как празднуют и где уже наступил Новый год.
Папа сел рядом со стаканом воды в руках. Он открыл рот, хотя что-то сказать, и сразу же закрыл его, очевидно не найдя слов. Помолчав какое-то время, он сказал:
- Спасибо, что подарила мне внучку.
Ага. А Оливер, типа, уже не существует. Юнин милый сынок, наверняка такой же милый и добрый, как она… Я видела это Кэлово отродье – полная его копия, только не орет.
В двенадцать часов ночи, усевшись есть новогоднюю индейку, что-то резко треснуло. В доме раздрался громкий хохот – немного зловещий, но располагающий к себе; если кто-то и мог подумать, что все бросились на защиту дома, то вынуждена разочаровать: эти слабаки кинулись наутек по своим комнатам.
А на меня, о господи, надвигался, вооруженный тарелкой с печеньем в виде снеговиков, сам Санта Клаус.
Санта Клаус, черт дери.
- Хо-хо-хо! – Заорал он. Я не выпила ни капли, я не курю уже год как, я честно ничего не нюхала, но черт подери, такой массовый здоровый глюк – это было слишком тяжело для моего восприятия.
Он уселся со мной, размахивая своим гигантским красным мешком, наверняка со взрывчаткой; я приготовилась десять раз быть связаной. Щелкали задвижки на дверях на втором этаже.
Но, кажется, он не был настроен агрессивно. Дурацкий старик! Перепугал весь дом, вошел без приглашения, и теперь уселся со мной, видите ли, есть печенье!
- Ты хорошая девушка, Мейзи, - сказал он, смачно двигая челюстью. – Но вела себя ты в этом году плохо.
Мои воинственные мысли с посылами во все места сменились, как по волшебству, как будто кто-то нажал кнопку, на какие-то странные: вот я сижу, вот со мной сидит Санта, которого я в детстве всегда мечтала увидеть.
Похохотав пару часов, поболтав с выбравшейся изо всех дыр родней, Санта разразился громким смехом и ушел, оставив за собой магнитофон.
- Даже не знаю, верить ли во все это, - выдохнула мать, убирая со стола тарелку с печеньем. – Мейз, будешь?..
Но я-то знала, что просто так ничего в жизни не бывает.
Холодным утром я проснулась и потянулась, как всегда не обнаружив рядом с собой Джека, которого, по сути, и не должно быть рядом; младенческий плач доносился из соседней комнаты. «Ребенок? Откуда у нас в доме ребенок? Только не подкидыш, о боже, этого только мне на свою голову не хватало», - молниеносно пронеслось у меня в голове, и только после еще сладких пяти минут сна до меня дошло, что это никакой не подкидыш.
Впрочем, даже и не это важно. Треск и громкий вопль дымоулавливателя оповестили меня о начавшемся пожаре при выключенном камине и плите. Дотла сгорела елка и сброшенные коробки из-под коробки; сгорело все, включая звездочку на верхушке.
Пожарные в последнее время слишком грязно намекают на чаевые.
Слишком.
***
Когда Айрин было полтора года, у нее были пышные хвостики – пожалуй, слишком пышные для ее возраста; она никогда не орала, когда не надо, но при этом, в глазах ее был дьявольский блеск, который слишком мне напоминал Джека. Она была с ног до головы усыпана веснушками; по количеству родинок на ее лице можно было искать целые созвездия.
- Смотри, это – Большая Медведица, - доносилось из детской. Я на мгновение представила Джека, который проводит своими руками по ручке моей дочери. Та заливисто смеется, неуклюже повторяя движения отца. «Ая Едведица», - отвечает она. Я открываю дверь в детскую.
Отец сразу отскакивает на второй план; пухлые ручки обвивают мою ногу.
Как жаль, что я не могу дать ей того же, что дает мне она.
- Удивительно тихий ребенок, просто потрясающе! – Ворковала «аушка». – Даже я такой не была.
Нос картошкой, кубик в зубах. Я ловко перехватила кубик и как можно злостнее засунула его в формочку.
- Вот так надо, Айрин, - процедила сквозь зубы я, уже представляя, как я опять раскошелюсь на врача, который будет осматривать ее больной животик.
Я кивнула матери в сторону выхода. Она посмотрела на меня, как будто я – муха, Айрин – ее дочь, но она полностью во власти мухи и не может ей прекословить.
- Ах, Айрин, Айрин, - выдохнула я, вытащив из ее крошечных зубов звездочку из того же набора. Я посмотрела на часы и поняла, что мне больше нечего сказать собственной дочери.
Обучение ребенка ходить полностью перепало добряку-дедушке, чья старость начала всерьез меня раздражать: старик перестал вообще как-либо реагировать на что-либо, не касающееся его внучки. Мама поджала губы, смотря на все эти «каши для быстрого роста и развития». Мне нравится, когда ее что-то бесит. Именно поэтому я и закупаю эти каши коробками – тем более, они нравятся Айрин.
- Хм, - хмыкнул Джек, вернувшись с работы со своим «Никоном» наперевес. – Ты уверена, что еще не пора?
- Когда будет пора – я скажу, Джек, - ответила я и стукнула его кием по башке.
Самое смешное, что мне кажется, что я никогда не скажу «пора».
Посол доброй воли в убогом месте, я «уже не та», я уже лишь легенда; легенды забываются слишком быстро.
- Это все, на что ты способна, милая? – улыбается она своей змеиной улыбкой.
Я вылила в лицо своей матери бокал вина.
Иногда я не понимаю, как она еще не выкинула меня из дома, оставив лишь дочь и жениха, в которых она души не чаит.
