Вообще я хотела завершить затянувшуюся сюжетную часть в одном отчете, но, запутавшись в блокнотных заметках, поняла, что придется ее все-таки разбить на два.
Должно быть, это было безумием – покупать подарок созданию из лунного сна. Но Генрих уже давно перестал различать грань между безумием и здравомыслием, и для него это решение было исполнено самой незыблемой логики. И потом, видеть украшение, приобретенное среди дневной суеты и блеска витрин, в руках призрачной возлюбленной, для него означало окончательно связать ту со своей незыблемой реальностью, полностью утвердившись во мнении, что происходящее – не горячечный бред.
Нитка морского жемчуга смотрелась на грациозной шее красавицы так, словно со дня своего сотворения была предназначена единственно ей.
Тонкие пальчики с интересом перебирали белоснежные жемчужины.
- Какая прелесть! – повторяла женщина, улыбаясь с нежным смущением, и лицо ее тогда казалось почти человеческим – Хайни, какой же ты милый… я даже и не думала… Хайни…
Генрих и не пытался скрыть глуповато-довольную улыбку, расползавшуюся по лицу. В этот миг он готов был, завернувшись наспех в простыни, ограбить местный ювелирный.
- Прелесть. – в десятый, должно быть, раз повторила женщина и порывисто обернулась к Хайни – Хочешь остаться со мной?
- Но я и так…
- Я хочу сказать – навсегда. – последнее слово она произнесла как-то особенно, почти таинственно, с едва заметным нажимом – Нам даже не придется уезжать… мы будем вместе и не расстанемся ни на миг… ни на миг… Ха-айни…
Ее глаза, глаза цвета древних ледяных пещер и мертвой сентябрьской луны, звали и успокаивали, притягивали и завораживали. Генрих, не в силах отвести взгляд, кивнул, чувствуя, как теплый туман заволакивает мысли.
И вот ее глаза были уже совсем рядом, мерцая во тьме, как два хищных волчьих огонька. Хайни вздрогнул, почувствовал укол страха, пробившийся сквозь пелену блаженного тумана, но ее руки уже обвились вокруг него с холодной непреклонностью смерти. Ее губы, невинно-розовые за миг до того, теперь казались жадными, вишневыми, животно-сладострастными – или то была лишь причудливая игра света и тени? Ее поцелуи оказались крепки и настойчивы, как и всегда, но теперь в этой настойчивости проступала огненная неотвратимость. Кровь в жилах Хайни билась бешено и отчаянно в исступленном ужасе, однако он, точно повинуясь некому противоестественному зову, запрокидывал голову, сильней подставляя шею смертоносным губам. Острая боль, пронзившая его, казалась закономерным продолжением всего происходящего, и он захлебывался в бурных волнах безумия, мучительного наслаждения. Фарфоровые руки красавицы оказались крепче камня, и Генрих застыл в их мертвенной хватке, чувствуя, как уплывает, теряется за темным горизонтом мир. Сознание его всколыхнулось, когда он внезапно почувствовал на губах тяжелый, влажный, пряный вкус.
Полные, темно-алые капли текли с рассеченного запястья женщины, склонившейся над ним. Они попадали на белую простынь, украшая ее зловещим узором, капали на его подбородок и на посиневшие губы. Хайни судорожно глотал, забыв о своей всегдашней умеренности, с животной жадностью слизывал кровавый нектар, чей вкус разгорался огнем на языке и нёбе, затуманивая остатки разума, словно живьем воспламеняя внутренности.
Мир вокруг пульсировал, плыл, искажаясь в рваных гранях темной фантасмагории, прежде чем Генрих окончательно потерял сознание, откинувшись на подушки. И забвение накрыло его мгновенно и плотно, точно гранитные стены сомкнулись вокруг или бездонные морские глубины приняли его в свои объятия.
…Генрих чувствовал себя так, словно плыл с безучастной вялостью мертвеца под черной толщей воды, сквозь которую не пробивался небесный свет – ни солнечный, ни лунный. Он понимал, что с ним происходит нечто, но не мог ни помешать, ни осознать полностью тягучую и странную метаморфозу, лишь беспомощно ощущая, как его тело и дух мучительно переплавляются во что-то иное, чуждое – животное или божественное, но определенно не имеющее ничего общего с теплым, тленным и слабым Хайни-человеком…
И только пряный, солоноватый, опьяняющий вкус крови все еще едва уловимо тлел на губах.
***
Происки сверхъестественных сил – последнее, что можно заподозрить, обнаружив ранним утром пустую постель, сбившуюся, окровавленную простынь и распахнутое окно в комнате племянника, брата, сына. Робкие невероятные предположения, рассыпавшиеся и таявшие при малейшем здравом размышлении, вскоре переросли в вихрь звонков в больницы, участки, немногочисленным знакомым…
К вечеру погасли последние оптимистичные версии из разряда «случайно поранился, а рано утром ушел по делам». Беспомощное непонимание тяжелым, влажным дымом наполнило притихший дом.
Хайден, в напряженном ожидании дежуря у телефона, провел ночь на софе в гостиной, и хмурый утренний свет застал его беспокойно дремлющим, шепчущим сквозь сон что-то о тенях и закрытых дверях.
- Призраки говорили мне, что Генриха не чувствуют. – с безмятежной уверенностью заявила за завтраком Лизелотта, снискав несколько скептических взглядов и пару внимательных.
Лизелотта, в своем звонком нетерпении сейчас напоминающая мать, носилась вверх-вниз по лестницам, сердито стуча каблучками. Ей казалось, что окружающие из глупого, зловредного упрямства продолжают упорно звонить в больницы, полицию и травматологические пункты, не желая прислушиваться к ней, не понимая, что разгадку следует искать совсем в другом месте.
Хайден за прошедшие два дня, казалось, постарел на десять лет. В темных глазах отражалась мрачная и напряженная работа мысли. Его пальцы – тонкие птичьи косточки, хищно заострившиеся с возрастом, обтянутые бледной до прозрачности кожей – то и дело принимались теребить привезенные из Лхасы тонкие четки. В памяти воскресали давно позабытые, когда-то облегченно похороненные образы – скользящие по мраморной мостовой тени, шепот в свисте ночного ветра, открытые окна, гирлянды из шиповника под карнизом…
Удлинившиеся к ночи тени молчаливо стелились по ворсистому ковру. В бледном луче света кружились пылинки. Лизелотта стояла, сжимая потеплевшую от прикосновений трубку, и читала с листа задерганной телефонистке подзабытый адрес. Она не имела понятия о том, что сделает, если услышит виноватые объяснения новых жильцов; она не знала, что скажет, если ей ответит женский голос…
Все, что у нее было – это уверенность в том, что она пытается дотянуться сквозь вечернюю тишину и туман дорог до единственного человека, способного ее сейчас понять.
***
Она не ожидала, что он действительно перезвонит ей, не ожидала того, что он вообще не ограничится вежливыми соболезнованиями.
И уж тем более она не ожидала к полудню увидеть его на пороге своего дома.
Нет, конечно, в глубине души она даже надеялась на нечто подобное, нервно меряя шагами гостиную, чувствуя, как с каждым часом утекает сквозь пальцы водой жизнь ее брата. Но, услышав бодрый звонок в дверь, Лизелотта удивленно встрепенулась, и среди десятка догадок, пестрым вихрем промелькнувшим в ее голове за несколько секунд, имя Гэбриела было одним из последних вариантов.
Вчера, находясь в ослепительной власти собственных благих намерений, она и не думала о том, что у бывшего однокурсника могут оказаться собственные планы, семья, работа, проблемы – весь мир сжался до размеров ее несчастья, а за пределами пригородного особнячка стелился глухой туман. Теперь, по прошествии беспокойной ночи, все эти соображения вернулись к Лизелотте, коварными и тихими каплями подтачивая ее уверенность в своей правоте.
Гэбриел стоял на пороге – растрепанный, невыспавшийся, сияющий, собранный. Давнишняя рваная стрижка исчезла без следа, вызов в глазах сменился здоровым энтузиазмом, однако благую мысль о нелепости его усов до Гэбриела, кажется, так никто донести и не смог…
Темная, бледная красота Лизелотты за последние годы проступила резче, и тонкость ее кукольных рук заставляла сжиматься от тревожного предчувствия сердце. Однако в целом она осталась той же молчаливой девушкой в клетчатом платье. Интересно, она все так же читает меланхоличного Йейтса и напевает под рояль «Не уведут меня мечты в Броселианский лес»?
Впрочем, главный вопрос теперь состоял в том, куда же увели мечты ее брата…
… Визитка, которую Гэбриел, явно волнуясь, протянул хозяйке дома уже после обеда, доверия не внушала.
- «Охота за привидениями. Экстерминация полтергейстов. Снятие родовых проклятий и бытовых сглазов» - Рената подняла глаза от скромного картонного прямоугольника лишь для того, чтобы уточнить – Это шутка? А амулеты вы случайно не заряжаете?
- Нет, я этим пока не выходит. – с сожалением развел руками Гэбриел.
Доверять ему спасение Хайни казалось безумием. С другой стороны, сидеть, сложа руки и ждать удачи было бы безумием еще большим.
Гэбриел, казалось, только и поджидал интересного случая, маясь в безденежной тоске родного городка – сразу после получения скептичного согласия работа закипела. Уже на следующий день к дому подъехала машина, напоминающая одновременно разбившийся в пустыне космический зонд и телеги первых колонистов. Гружена она была громоздкими, явно уложенными в спешке коробками, среди которых незаметно примостились три скромных чемодана.
Флегматичный Карл, в котором Лизелотта не без труда опознала одного из выпускников с факультета инженерии, польщенный вниманием, объяснял любопытствующей девушке назначение взятой с собой аппаратуры. Вынимать ее из ящиков он явно опасался, да и Лизелотту напряженно держал на почтительном расстоянии от распахнутого багажника машины. Фото- и видеокамеры – как основательные, монументальные треноги, так и предназначенные для незаметной съемки миниатюрные изобретения – она узнала; большая же часть приборов была ей незнакома.
Энн, вторая участница странной команды – пухлая, миниатюрная девушка с рыжими кудряшками – тем временем бродила по комнате Хайни (никто не решался назвать ее бывшей комнатой), напряженно сжав руки, бормоча что-то себе под нос. Она чувствовала нечто едва уловимое и нежное, как тлеющий в погасшем зале запах духов, кружащее голову, сводящее с ума невозможностью ухватить за хвост навязчиво мелькающую на горизонте мысль. Однако какие-то догадки уже начинали складываться в ее голове, медленно, точно и верно, точно масштабная модель из филигранных деталей. Гэбриел тем временем расспрашивал домочадцев обо всех событиях последних недель – судя по вопросам, руководствовался он некой собственной логикой. Особенно его отчего-то заинтересовала смерть Хельги. С каждой фразой голос Гэбриела звучал все уверенней – он ощутил наконец твердую почву под ногами и его уверенность в разгадке тайны и благополучном исходе дела все крепла.
… - Может быть, вы все-таки остановитесь у нас? – Лизелотта куталась в шерстяную накидку, стоя у ограды – Я хочу сказать… так было бы удобней…
Воздух звенел холодной синью. Мрачное уединение осеннего вечера окутало сад. Сизые тучи безмолвно собирались на горизонте.
Лизелотта, в последние дни охваченная беспокойством, не заплетала волосы с утра, и теперь они укрывали ее шею просто и беспорядочно.
- Нет, спасибо. Твой кузен уже нашел для нас хорошую гостиницу. – Гэбриел тяжело покачал головой; уходить ему явно не хотелось, но Энн уже заводила мотор и беспокойно оглядывалась на мешкающего коллегу.
Список местных кладбищ уже лежал в кармане.
Сердце Лизелотты тоскливо сжалось. Конечно, это могло быть попросту совпадение. Рейнхарду просто нравится распоряжаться всеми возможными мелочами. Он еще и расписание поездов для них, должно быть, присмотрел.
Ведь не может же он, в самом деле, ее ревновать?