[Седая]

Отчет 4.11

Музыкальное сопровождение

Привыкнуть к нежной вибрации струн гитары под пальцами было легко. Это как встреча со старым другом, которого давно не видел – сначала кажется, что вы за время разлуки изменились оба, но не пройдет и часа, как ты понимаешь, что человеческая суть, то, что привлекло вас друг в друге тогда, это неизменно. Это константа, от которой можно начать рассчитывать формулу ваших отношений в настоящем времени.
Сначала, как только я взяла подружку в руки, мне показалось, что она стала тяжелее. Будто кто песка насыпал в корпус. Первые попытки пройтись размягченными пальцами по струнам практически уверили меня в этом – звук глухой, не резонирует, не отдается приятным волнением по всему телу. Было страшно и интересно одновременно – никто к моей гитаре не притрагивался и пальцем, а значит, дело в руках, неспособных удержать достаточно тяжелый инструмент, в мягких подушечках пальцев (от писанины последние в три месяца я натерла себе мозоль на среднем пальце, но сами подушечки были слишком мягкими). Дело в непривычке.
Но наша с ней константа была слишком велика, чтобы мы не нашли общий язык и не спелись. Дело быстро выправилось – я увидела родные черты, почувствовала знакомое покалывание нарастающего адреналина от поистине оглушающих нот. Мне хотелось громче, громче, сильнее, яростнее, больше, окунуться в любимые звуки, тональности и мелодии. Я чувствовала небывалый прилив сил, будто тот концерт, мир с матерью и отдых в Санлите соединились и обрушились на меня новой волной. Все самое лучшее, что произошло со мной, все это сливалось в одном лишь отзвуке чернявой красавицы, некогда подаренной Дорианом.

Как я собиралась жить без этого? В чем я думала найти себя, от чего бы получала такое же крышесносящее удовольствие? Неужели в ненавистной медицине, куда пошла только потому… да какая разница, почему я так хотела запереть себя, свою душу и свои желания, в стенах той старой, обрушенной больнички. Главное, я этого не сделала.
Теперь остановиться будет невозможно. Я уже никогда не выпущу из рук свои мечты, надежды, удовольствия, свою гитару. И думаю, что это правильно.
Я пела. Сначала тихо, будто пробуя на вкус. Со своим голосом я никогда не была в хороших отношениях, никогда не воспринимала его как нечто прекрасное (на чем так упорно настаивал сами-знаете-кто), звучащее, прирожденное для пения. Но я не могла не замечать, что пою куда лучше многих знакомых, и это мне льстило – можно даже завывать в душе, и никто слова не скажет. Мама иногда сокрушается, что не заметила во мне этого вовремя (никто не акцентировал, что ребенка она во мне тоже долгое время не видела, потому что никому не хотелось лишний раз бередить старые раны), но я уверяю ее, что совершенно ничего не потеряла от того, что начала петь только после знакомства сами-знаете-с-кем. Сослагательное наклонение «А если бы» стараюсь вообще не использовать, потому что то, что происходит со мной сейчас, это лучшее, это замечательное. Это мое*

.

Окружающие меня люди стали ярче, краше. Я сама стала чуточку лучше. Чего уж скрывать, во мне появилось терпение к самой себе. Промахи перестали казаться чем-то катастрофическим и неправильным, успехи теперь ценились в полной мере, а не «Да ну, все так умеют», и я сама перестала себя корить за то, что не обращала на себя внимание. Я сумела (это стоит признать, хотя грамоту, которую можно было бы повесить в рамочку, мне так и не дали) прислушаться к мнению Ирены и не идти в ВМ, смогла пойти наперекор Хейну, поддерживала Дориана, сломала нос Кену, более-менее разрулила конфликт сестер (и уже очень давно не вспоминала, что мы не сестры), а вот про себя забыла. Я столько всего сделала для окружающих, я так старалась, что лезла зачастую не в свое дело, но упорно вмешивалась, хотя мне всего-то нужно было остановиться, подумать и решить, а что из сделанного я совершила для себя. И позволить себе чуть-чуть побыть эгоисткой.
Почему я помирилась с Арией, а не продолжила захлопывать дверь прямо перед ее носом? Для мира. Для того, чтобы у меня была мама - это нормально. Потому что хотела Альме лучшего детства, чем испытала сама. Она растет без отца, и если бы моя собственная сестра жила бы еще и без матери (а она без нее жила, потому что Ария, во-первых, до недавнего времени не до конца осознавала свои чувства даже к младшей дочери, а во-вторых, потом слишком капитально переключилась на старшую), сумела бы я себе это простить? Я хотела мира в семье… почему я его хотела? Даже не так. Почему я отказываюсь признаться, что в том была моя выгода, и это совсем не плохо?

Ведь я так счастлива осознавать, что Арии до меня есть дело. Да, грубая, неправильная, совершенно неуместная формулировка нашего тонкого, хрупкого мира, но я не могу передать словами то, что она для меня делает. Мама не отвергает меня. И я еще не научилась быть эгоисткой настолько, чтобы этого мне было недостаточно. Это счастье.
- Мерс, проснись, - в дверях комнаты стояла Альма. Больше моя сестра не была запугана, хотя, подозреваю, все-таки с опаской смотрела на дату приезда Лайлы из интерната. Но пока я рада, что мы с ней можем поговорить по-дружески, как сестры, и чтобы наши несколько лет разницы нам не мешали. Мы все ЕЕ дочери. Отцы в судьбах ни одной из нас особой роли не сыграли.
- Прости, Аль, задумалась. Громко? – я убрала гитару на место и с удовольствием потянулась. Часы показывали 14:32, а значит, я играла без остановки практически три часа. Руки сразу заныли от нагрузки, но остальное тело просто пело от удовольствия и приятной слабости.
- Нет, я просто хотела попросить тебя об одной вещи, и подумала, что спустя три часа ты придешь в себя. Как видишь, я ошиблась, прости, - она неловко улыбнулась. Сколько же Альма стояла тут, пока не осмелилась позвать меня?
- Я увлеклась. Аль?
- Что?
- Пообещай мне, что если тебе будет что-то по-настоящему нравиться, то именно этим ты будешь в жизни заниматься.
Альма улыбнулась. Кивнула. Она умница, это мне понадобилось четыре года для осознания.

- Так что ты хотела? – мы спустились вниз и направились в библиотеку. На кухне мерно стучали клавиши ноутбука – мама недавно вернулась к своему давнему хобби написания небольших дамских романчиков, хотя говорила, что планирует нечто ну очень грандиозное. А еще намекнула, что ее простимулировала вернуться к перу я. Думаю, мы все усвоили урок.
- Мне надо нарисовать картину к художественному конкурсу в школе, - я заметила, что Аль даже стала одеваться как художник, ну или во всяком случае человек с творческим потенциалом и определенным уровнем креатива в крови. Мама стала в шутку называть ее Анабель-младшей.
- Я же не умею рисовать, мне на руку медведь наступил.
- Профессор Эдвардс говорит, что рисовать способен каждый, кто может провести на бумаге прямую линию*

(с) Бетти Эдвардс - Художник внутри вас.

. Но я не об этом, вообще-то. Мне нужна модель, а не художница, - она внимательно посмотрела на меня.
- Я? – как будто в комнате был кто-то другой. Меня будет рисовать Альма?
- Да, - терпеливо ответила она. – Ты такая вдохновленная, красивая, полная жизни в последнее время, что я поняла, что именно тебя хочу видеть на холсте и попробовать передать твои эмоции.
- Мне нужно будет часами сидеть неподвижно..?
- Зачем сидеть, если можно играть на гитаре? Часами? – подмигнула сестренка.

Вот так мы обе погрузились в мир наших грез – я могла отдаваться музыке, заодно тренируя свои навыки игры на гитаре, а Альма с интересом меня зарисовывала. Мы практически не разговаривали во время работы, но так пресыщались впечатлениями, эмоциями, настроениями, что уже после, прибегая на кухню в поисках чего-нибудь перекусить, болтали друг с другом обо всем, как лучшие подружки, которые все друг о друге знают. Будто и не было стен взаимонепонимания, грубости и обид.
Это было лишь дурным сном. Как все те кошмары, что снились мне с исправной регулярностью. В скором времени я перестала обращать на них внимание, и просто наслаждалась тем, что происходило со мной на самом деле, не придавая им значения и не ища смысла. Маме так не сказала, вдруг она не отнеслась бы к этому с таким же безразличием, и начались бы ненужные нервы.
***
Мы пришли к Альме на выставку при полном параде – мама в рабочей одежде, я в кедах на босу ногу, застиранных джинсах и древней футболке. Как я узнала уже по факту, выставка отнюдь не школьная, а городская, просто проводится в нашей школе. Народу было много – в огромном актовом зале было не протолкнуться к некоторым особенно красивым картинам. Я не знала, какой же меня нарисовала Альма – пока я играла на гитаре, вообще не обращала ни на что внимание, а когда мы решали прерваться, сестра уносила холст в свою комнату, запрещая кому-либо смотреть на ее работу раньше времени. Последние же штрихи она дорисовывала вообще в своей комнате, сказав, что для итоговых оттенков мое присутствие будет лишним. Помню, как-то украдкой посмотрела на ее картину, но там был только эскиз, да еще и не детально проработанный, а набросками. А потому мне было вдвойне интересно увидеть работу сестры. Мы с мамой, вытянув шеи, начали высматривать родную темную макушку, но толпа любителей художественных искусств была так велика, что все сливалось в одно бесформенное пятно. В итоге было решено идти вдоль представленных работ, и с какого холста буду смотреть я – значит, там где-то Альма.
Картины были разными. Некоторые авторы решили брать сложностью композиции – огромные холсты, изображающие сотни людей, и у каждого было тщательно прорисовано лицо. Другие делали ставку на минимализм – минимум деталей, только суть. Некоторые явно пришли ради того, чтобы проявить свою индивидуальность, которая и гроша ломаного не стоит – какой смысл в картине, где над табуреткой (паршиво нарисованной, между прочим) висит лампочка?
Были работы с элементами бумаги, лака, глины, пластилина, и даже на одной работе была настоящая кора дерева. Обычных картин, где кроме гуаши автор больше ничего не использовал, было мало, и они совершенно не пользовались популярностью у зрителей. Мы нашли холст Альмы через двадцать минут – и я не смогла сдержать вздох восхищения.
Я… выгляжу с гитарой так?

Да, конечно, гитары тут не видно, но я же знаю, как позировала. Не успела как следует рассмотреть себя со стороны – подбежала откуда ни возьмись взволнованная Аль и сказала, что сейчас будут объявлять результаты. Мама взяла ее за руку, а я все так же украдкой смотрела на портрет, стараясь от него оторваться.
- Победительницей конкурса становится… Маргарита Роккл, поздравляем!
На сцену вышла девушка лет двадцати пяти, худенькая, даже тощая, с длинными тонкими руками. Рыжие космы разметались во все стороны, она даже не удосужилась их расчесать. Бесформенная туника бледно-серого цвета, странного вида босоножки – она казалась не с нашей планеты, а просто залетела приз забрать. Ей вручили чек на пятьдесят тысяч симолеонов и контракт с каким-то там модельным агентством, где бы девушка могла брать себе манекенщиц. Ее работу я запомнила хорошо – три прекрасные нимфы, одеты в белое, как ангелы, только на голове сочные венки, и озорной взгляд девушек не позволял усомниться, что эти лесные жительницы - редкие хулиганки. Скрашенная блестящим лаком для волос и подправленная кое-где маслом, картина была поистине габаритной. И победа вполне заслужена.
Всем участникам выдали сладкие призы. Я украдкой посмотрела на Аль – она ведь так старалась. Но сестренка с задорным чавканьем ела свой честно заслуженный леденец и любовалась мной, то есть своей работой. Мама заметила несоответствие настроения ситуации и попыталась что-то спросить, но Альма ее перебила:
- Я счастлива, что не выиграла. Знаете, почему? Потому что она свою работу больше никогда не увидит, ее увезут на другие выставки, а сама художница останется будто не при делах. А я… а я хочу, чтобы моя картина висела в маминой комнате, рядом с ней, дедушкой и прадедушкой. Чтобы она имела цену для нашей семьи. Потому что какая мне разница, будут на нее смотреть всякие левые дядьки и хвалить ее, или нет.
И только годами тренированная сила воли не позволила мне разреветься от ее проникновенной речи. Мама тоже сдержалась, хотя глаза стали влажными. И я улыбнулась так же счастливо, как и Альма.

Тем не менее, Аль свой честно заслуженный подарок потребовала. Мама была против, категорически, но против сестры приема не оказалось, и Ария уже под нашим с ней общим напором была вынуждена сдаться.
Альма была записана в школу-интернат с художественным уклоном.
Сначала, разумеется, она пошла ко мне – никто не сомневался, что Ария будет против, а я в силу возраста уже имею кое-какие полномочия и могу определить несовершеннолетнюю сестру куда захочу. Да и дедовский способ, которым я воспользовалась, чтобы пристроить Лайлу, никто не отменял. Но я отказала, велев поговорить с мамой, потому что мне первой снесут голову, если мы сделаем что-то подобное. Альма поникла.
- Она не позволит, она же так переживает из-за Лайлы, а сейчас еще одна дочь уедет и… мама не отпустит. Ты – моя последняя надежда.
- Ну не надо, мама же не зверь и все поймет, - я попыталась достучаться до сестрички, но она упорно мотала головой. – Ну, хочешь, я помогу тебе поговорить с ней?
Альма озарилась улыбкой и потянула меня в мамину комнату.
Все было, как я и прогнозировала – и упрямство двух сестер выиграло. С условием, что мама будет приезжать к ней каждый месяц. И каждый день звонить. И если вдруг что – мы сразу ее заберем. Когда мама диктовала свои условия, она так забавно выглядела со своим напускным строгим видом и взволнованным голосом, что я невольно вспомнила, как Дориан рассказывал, что бабушка была настоящей курочкой-наседкой, и отпустила их с Винсентом в интернат только в силу очень веских обстоятельств.
Кто мог подумать, что Ария будет повторять ее подвиг спустя столько лет?

До того момента, когда все документы были оформлены и Альма смогла помахать нам ручкой и уехать вдаль навстречу новой жизни художницы, прошел месяц. Сестричка рисовала, доучивалась последние дни в нашей школе (неохотно и не очень успешно – C все чаще начала мелькать в ее дневнике), общалась со своей новой подругой Лэсли, с которой познакомилась на собеседовании в интернате, и зачеркивала дни до знаменательной даты отъезда. Пару раз мама скромно пыталась ее отговорить, но Аль была непреклонна. Мне понятно нежелание Арии отпускать еще одну дочь за тысячу миль до дома, где она будет расти в совершенно другой среде и вернется другим человеком, а еще это всегда грустно, когда мама теряет свою дочь из поля зрения на столь долгий срок. Я сама буду скучать по сестре – мы сблизились за прошедшее время, она стала моей частичкой. Альма никогда не лезла туда, куда не следует, никогда не задевала неприятные для меня темы, у нее будто шестое чувство развито именно в том направлении, чтобы чувствовать, о чем лучше промолчать. В этом она кардинально отличается от меня. Но, опять же в отличие от меня, она совсем не против, если кто-нибудь захочет поговорить с ней о ее душевных ранах. Я же этого никому не позволяю.
Когда машина, увезшая Альму в интернат, скрылась за поворотом, я почувствовала приступ пустоты. Даже с Лайлой мы никогда не были близки, в основном ругались и крысились, особенно когда она решала «показать мне истинную суть вещей». Но я по ней скучаю, и жду приезда домой. И еще больше уже хочу возвращения Альмы.

- Ты-то не собираешься от меня никуда съезжать? – мама сказала это весело, но с долей горечи, и похлопала меня по плечу.
- В интернат – точно нет, - улыбнулась я. – По возрасту не подхожу.
- Ну а к молодому человеку? – наклонила Ария голову и внимательно посмотрела на меня. – У тебя же ведь есть возлюбленный?
- С чего ты взяла? – даже если считать то безумие, что я испытала с Лемом, я не чувствовала себя ему обязанной и была абсолютно свободна.
- Ну, ты мне об этом никогда не говорила, я не навязывалась, но почему-то думала, что тот парень, что периодически довозит тебя до дома…
- Мам, давай не будем об этом. У нас с ним ничего нет. Даже элементарной дружбы. Он просто иногда сидит в парке, где я играю на гитаре, а потом довозит до дома. Не знаю, почему он это делает, - я пожала плечами, доказывая, что я действительно понятия не имею, зачем ему это.
- Ну, пускай хоть зайдет разок, я хоть посмотрю на твоего воздыхателя… - не угомонилась мама. – Сейчас особняк пустует, и вы вполне можете уединиться, и никто вас…
- Мам! Ну нет у нас с Хейном ничего, ну нет!
Порой она чертовски невыносима.
Да-да, Рейтерн довозит меня до дома. Ну что в этом такого? Я после выступлений устаю, и тащить тяжелую гитару на метро неудобно (моя машина сейчас в ремонте), а тут он со своим предложением, ну резонно ли мне отказываться? Мы даже в кафешки ни разу не заезжали, и Хейн никогда не поднимал вопроса, а, собственно, с чего это он такой добрый.

Я не лезла в его душу, он в мою.
И я просто допустить даже в мыслях не могла, что могу с ним… уединиться!
***
Когда я поняла, что мои навыки и таланты игры на гитаре требуют выплеска на публику, я не стала сопротивляться. Усердно брала машину, грузила в нее гитару и необходимое оборудование и ехала в какой-нибудь парк или небольшой клуб. Во время одной из таких поездок автомобиль и сломался, поэтому сейчас я езжу на метро. Сначала просто играла, привлекая внимание, потом попыталась зарабатывать на этом деньги – своих наличных у меня не было, потому что не работала, а просить каждый раз у матери – ущерб моему самолюбию. Получалось неважно – во-первых, практически никто из проходящих на улице людей не обращал внимания (представляю, сколько в Бридже таких же ищущих славы гитаристов, как я), а во-вторых, все считали, что раз прошу денег – значит, необеспеченна, и я никого не интересовала уже из эстетических и социальных соображений. Я пыталась подпевать, а затем и полноценно петь, но все было без толку, только лишь одна бабушка с удовольствием ходила слушать мои арии, ну и еще иногда из ниоткуда появлялся Рейтерн. Он внимательнее всех остальных следит за мной, за движением моих пальцев, за тембром и тональностью, что жутко выбешивает. Ладно хоть не смеет ничего говорить, когда мы едем в его машине.
Я действительно ни разу не приглашала его зайти на чай, но не потому, что неблагодарная, а просто не додумывалась до этого. Мне хотелось избавиться от его общества побыстрее, потому что меня преследовало чувство, будто он хочет что-то сказать, но упорно молчит.
И все-таки, почему Хейн так настойчиво маячит в моей жизни? Специально или сам того не ведая?

***
Я решила устроить себе выходной. Одна разница, что дома сидеть, что распинаться перед неблагодарными слушателями и потом получать от них плевки в душу касательно того, что играю бездарно. Порой это утомляет, и я решила одну субботу провести дома перед компьютером, посидеть в социальных сетях и просто отвлечься от реального мира. Но все-таки мою голову посещали мысли, что такими темпами я известной исполнительницей не стану, и даже то, что я зарегистрировалась как певица

, не приносит своих плодов. Пару раз исполнила поздравительные открытки, мне всучили двадцать симолеонов и попросили удалиться. А ведь я к ним со всей душой! Мне однозначно нужен был кто-то или что-то, что преодолело бы первые трудности, то есть вывело меня на сцену. Рейтерна я просить даже не думала – он сам из этого ушел, и сомневаюсь, что будет что-то делать для меня. Была идея насчет Вэйда, но все прекрасно понимают, насколько она бестолковая и безумная. Я уже хотела нанять себе специальных людей, занимающихся пиаром, даже прошла по ссылке рекламного баннера, но вдруг во входную дверь позвонили.
Я встала, захлопнула крышку ноутбука, и поплелась открывать нежданным гостям.
Я могла остановиться, задуматься, что что-то тут не так, могла почувствовать опасность. Но я этого не сделала и открыла дверь.
Механизм запущен.
- Привет, мусечка моя, пусти, пожалуйста, на улице такой дождина, а мы без машины, - пролепетала Франческа, опираясь на какого-то рыжего парня… или мужчину?
- Прошу прощения за беспокойство, но Франи категорически отказалась гулять под дождем, - извинился сопровождавший подругу субъект.
- Это на нее похоже, - улыбнулась я и пропустила парочку в дом. Закрыв дверь, взглянула на мужчину и с трудом сдержала крик.

Глаза. Этот взгляд. Я знаю этот пронзающий, жестокий взгляд.
Такой же был у отчима. Мороз по коже не заставил себя долго ждать.


Бонусные скриншоты

Все бонусные скриншоты из этого отчета, а так же все, что я вам обещала выложить, будут в фотобонусе, который появится в теме в ближайшее время. Имеем терпение))