[Седая]

Спасибо

Спасибо Яне, которая меня стимулировала, и музе, которая простила мою загруженность и длительный игнор.

Минус первая. Скованная

Минус первая. Скованная.

Солнце над южным королевством Хаарингар всегда вставало рано.
Дороти проснулась от бегающих по лицу солнечных зайчиков. Свежий воздух мерными порциями врывался в распахнутые окна, выветривая из комнаты удушливый запах спиртного, перегара и каких-то незнакомых духов. Девушка выдохнула и попыталась вылезти из-под туши пьяного мужа, не разбудив его при этом. От плотного тела мерзко пахло, будто он не мылся лет двести, хотя Дороти сама следила за соблюдением ее благоверным хотя бы элементарной личной гигиены. Снова напился, снова был с какой-то девкой, не способной выбрать в парфюмерной лавке менее тошнотворный аромат, снова проспит до обеда, а потом пойдет к своим друзьям продолжать вчерашнее. Но перед этим – почти наверняка – обвинит ее в криворукости, неспособности следить за домом. Повезет, если не ударит.
Дороти еще раз сокрушительно вздохнула – мама воспитывала ее благородной девушкой, которая не роняет своего лица и не позорит родителей, отец учил быть хорошей женой и рассказывал, как ублажать мужа, а сказки наплодили кучу ненужных мечтаний и желаний. О каких романтичных встречах, неловких прикосновениях и скромных поцелуях может идти речь, если тебя в жены взял фалимец-алкоголик? Сама девушка была родом из Ардена, достаточно крупного города, в десяти милях севернее фалимских деревушек. Она думала, что выйдет замуж за честного ремесленника, хорошего парня, с которым столько лет дружила, но за него выскочила ее лучшая подруга. И дальше Дороти будто прокляли – ни один жених больше не появился на их пороге, никто даже не собирался смотреть в ее сторону. Напускная красота быстро увяла – девушка стала запущенной и забитой, не следила за собой и не желала выходить из дому.

Мимо их семейного гнездышка как-то проезжала телега с веселыми мужиками, и один из них зашел в дом, чтобы попросить воды. Свадьбу сыграли поспешно, пока мужчина не передумал. Он увез ее к себе – на берегу реки Фалимы располагалась цепь небольших поселеньиц, у которых даже названия не было. И именно в одной из таких деревушек предстояло жить Дороти. Поскольку у поселений не было названий, то для удобства внешний мир называл их жителей фалимцами, в честь реки.
Ее мать, Агнесс Винта, была известной рукодельницей, швеей-искусницей, с помощью ее золотых рук рождались самые невероятные по красоте наряды, в которых ходили даже аристократки Хаарингара, живущие по ту сторону Фалимы. Глава семейства, Арон Винта, тоже ремесленник-портной, но он теряется в тени жены, пока занимается отделкой грубой кожи, обработкой мехов для ее нарядов, а также ремонтом обуви, изготовлением самых разных ремней, сумок, заклепок и веревок. После того, как старшему сыну семейства исполнилось шестнадцать, он начал ездить в лес и охотиться на животных, а потому ассортимент кожаных и меховых товаров в их швальне расширился до поистине столичных размеров. Сама Дороти была третьим ребенком, единственной дочерью, да еще и поздно рожденной, а потому ее мать была уже достаточно умна, чтобы понять о скоротечности жизни и хрупкости ее творений, и начала передавать свои таланты девушке. У нее хорошо получалось – мать лишь изредка, когда дочка откровенно ленилась, била ее по рукам кожаным ремешком. За двенадцать лет постоянной работы Дороти научилась вышивать самые сложные узоры, сшила огромное количество шалей, пледов и платков, которые стали отличным дополнением к нарядам матери.

Ей пришлось обо всем этом забыть. Муж ее не видел в тряпках и шмотье ничего прекрасного и ценил женщин, которые умели стирать грубым мылом в ледяной воде, готовить из ничего и варить пиво. Семья Марко издревле занималась пивоварением, и до него дошли рецепты лучших по эту стороны Фалимы хмельных напитков. Сам он не собирался заниматься тонким искусством проращивания солода, сбора хмеля, получением дрожжей и сбраживанием сырья в огромных деревянных чанах, но выпить пива любил всегда. Поэтому этим занималась Дороти. Девушка сначала пыталась варить больше, чтобы хоть какая-то часть шла на продажу и они с мужем могли бы улучшить свое положение, но Марко выпивал все, что приготовила жена, а потому она скоро бросила эту затею.
В Ардене в последний четверг месяца проводилась воскресная ярмарка (эта была лучшая шутка, ходящая по этим краям), куда стекались ремесленники и купцы из ближайших земель для торговли, развязные девушки недостойной профессии – для работы, а бездельники и тунеядцы – для воровства. Это была знатная вакханалия, которая обязательно заканчивались мордобоем, оргией и массовыми похоронами. Именно поэтому крупный, центральный Арден почитался у аристократии городом варваров, дикарей и невежд. Семья Дороти в ярмарке никогда не участвовала – для торговли глава семейства иногда ездил в Громарию, ближайший крупный город, расположенный за Фалимой. А в последний четверг месяца мать собирала всех дома, запирала окна и двери на засовы и не позволяла никому выходить до тех пор, пока страшные вопли и визги на улице не прекратятся. Наверно, поэтому Агнесс так обрадовалась шансу отдать дочь замуж за фалимца – она думала, что спасет ее и внуков от пьяных разборок. Но никто не мог и предположить, что Дороти придется из-за мужа непосредственно участвовать в ярмарке. Он хотел, чтобы жена во время всеобщих гуляний зарабатывала, торгуя собой. Ругань заканчивалась побоями, но Дороти отвоевала право не делать этого.

И пока Марко занимался воровством у зазевавшихся купцов и толстых попов (церковь поддерживала ежемесячные сборища в Ардене так активно, что зачастую сами батюшки приходили «приобрести себе какой-нибудь заморский товар»), девушка была вынуждена убегать от похотливых претендентов на ее не совсем юное, но привлекательное тело. Пару раз не удалось, и об этом она до конца жизни вспоминала с содроганием и непреодолимым отвращением.
До ярмарки оставалась неделя. Дороти в который раз за это утро разочарованно вздохнула. Но, собравши всю волю в кулак, переоделась и вышла на улицу за чистой водой. У фалимцев никогда не почиталось рано вставать – после ночи гуляний и веселья большинство, даже женщины, просыпались только к обеду. Деревеньки нищенствовали, люди пили, и всех все устраивало. Мнение Дороти, которая нынче брела по пустой дороге к реке, интересовало только разве что кур на заднем дворе их с мужем хибарки.
Девушка неспешно набрала воды в ведра, умылась холодными каплями, подняла коромысло. Человек привыкает ко всему, вот и она привыкла таскать каждый день воду для стирки, готовки и уборки. Порой Дороти ловила себя на язвительной, непозволительной мысли, что Марко не дотащил бы каких-то два ведерка – он был упитан и толст, но не тренирован.
Вернувшись в подгнивший домишко, покормив живность и еще раз горько вздохнув, девушка принялась готовить мужу обед, тайно допуская страшные мысли, что после вчерашнего он не проснется.

***
- Дороти, поднимай свою хилую тушу и дуй в швальню, - проворчал Марко, отвратительно чавкая. На его щеках красовались жирные пятна от недавно съеденной (и еще совсем недавно живой) курицы. – Папаня твой, черт бы его побрал, велел прислать тебя помочь разобрать какое-то шмотье.
Не услышав ответа (мужчина был глуховат, а еще громко хрустел косточками курицы), Марко громко крикнул:
- Дороти, дура ты недалекая, слышишь меня, мать твою? – и для пущего устрашения стукнул кулаком по столу.
- Слышу, Марко, прости, я стираю…
- Да хватить мунделявить эти тряпки, - мужчина не понимал смысла сказанного слова, но считал, что так он выглядит ученее жены. – Принеси мне лучше пива!
Женщина не стала перечить, быстро вытерла загрубевшие от трудной работы руки о полотенце и налила большой кувшин домашнего пива. Марко жадно припал ртом к сосуду и начал пить, добрую половину проливая на рубаху. Крепко отрыгнув и вытерев жирные пальцы о рукава, грозно посмотрел на жену.
– Дороти, почему у меня такая грязная хабешка?! Мужики и так смеются надо мной, что взял в жены сквернавку, а если буду как мусляк расхаживать, так значит и дурак еще, что криворучку уму-разуму научить не сумел?
- Марко, возьми чистую на комоде, негоже так выходить из дому, - Дороти терпела оскорбления с улыбкой на лице и сыпала на мужа проклятьями про себя. Но молчала. Всегда молчала.
Марко смачно сплюнул в раскрытое окно, еще раз несфокусированно посмотрел на жену заплывшими от похмелья глазами и ушел переодеваться. «Наверняка, снова свою пропитанную вонью и жиром рубашку бросит на чистые простыни», - сокрушалась про себя девушка.

- Дороти, ты поезжай к родителям-то, - проворчал из другой комнаты Марко. – Старых пердунов нужно уважить, хе-хе-хе. Только чтобы в семь была дома! Я жрать захочу, и ежели не увижу тебя на кухне с поварешкой в руках… - мужчина, наконец, вышел из комнаты и припер жену к стенке. – Будем учить тебя хозяйствовать по-грубому. Так, чтобы сесть еще неделю не сможла.
Марко резко прижал Дороти к себе и грязно поцеловал все еще масляными, слюнявыми губами. Девушка с трудом сдержала позыв рвоты.
Когда дверь за мужчиной захлопнулась, Дороти осела и беззвучно зарыдала.
***
Мать встретила ее с неизменной улыбкой на лице, в которой смешались радость, горечь и строгость. Агнесс никогда не демонстрировала детям свою любовь, а оттого сыновья зачастую за глаза называли ее фридой. Дороти же чувствовала эмоции матери через ее вуаль безразличия, и никогда не ругалась, что не слышала от нее прямых нежностей. Отец похлопал дочь по плечу – ловкие руки мужчины оставались такими же сильными, как и много лет назад, когда он работал в шахтах. Братьев дома не было.
Без лишних разговоров Дороти отправили в мастерскую, пояснив, что именно нужно сделать – разобрать недавно пришедшие ткани, обработать пару платьев и пообщаться с возможными клиентами. Войдя в чистое помещение, где стоял неизменный букет свежих ландышей, девушка не смогла сдержать улыбку от нахлынувшей ностальгии. Отесанные деревянные стены, на которых висели огромные лоскуты ткани на продажу, стол, работая за которым Дороти собрала в своих пальцах не одну сотню заноз, тусклая лампа, в которую нужно было подливать керосин каждый час – все это она видела в детстве сотни раз, но никогда еще так не ценила. Прежде чем сесть за работу, она еще раз пробежалась глазами по комнатке швальни – вот тут раньше был спрятан ее сундучок рукодельницы. Сейчас его там не было.
Зачем сундучок, если самой рукодельницы больше нет?

Дороти незамедлительно погрузилась в работу, стараясь не думать о прошлом и чаще посматривать на часы. Лоскуты льняной, хлопчатой, шерстяной ткани были огромными и все норовили спутаться или придавить хрупкую девушку своим весом. Но проворные руки помнили, как сделать все быстро и ловко, не запутаться и не испортить товар. Дороти не заметила, как колокольчик на двери зазвонил приятным звуком – в мастерскую пришел посетитель.
- А… Дороти, ты ли это? – неуверенно сказала вошедшая девушка с рыжими волосами и глупым выражением лица, по инерции попятившись назад. Она помнила, что подруга сделала с ее платьем, когда узнала, что она вышла замуж за Глена.
- Я, Пауль, я, - Дороти даже не оглянулась, но крепче вцепилась в грубую шерсть – она все еще злилась на подругу. И на Глена. Но Пауль она винила сильнее.
- Как твои дела…?
- Не твое дело, - огрызнулась девушка, не выдержав и сделав выпад вперед.

Пауль поторопилась покинуть швальню, не собираясь разговаривать с хамкой. А Дороти задумалась, что зря тогда подружке не вырацапала глаза – может, незрячую Глен бы под венец и не повел. И счастливой, сияющей сейчас бы была Дороти, а не эта прохвостка.
Девушка тряхнула головой, наконец-то справилась с шерстью и решила немного передохнуть, подшив платью бежевого цвета пуговички и заклепки. Она и не заметила, как два часа провела за этим занятием, прикрепив помимо необходимого еще и затейливую тесемку в три ряда на подоле и рукавах, а еще вышила небольшую блестящую штучку у воротника. Заказчик точно не похвалит ее за самодеятельность.
Перезвон входных колокольчиков.
В дверях показался женский силуэт. На посетительнице (явно не местной) был походный мужской костюм, пиджак синего цвета, явно износившийся. Дороти отложила платье, встала за стол и улыбнулась иноземке.

- Чем я могу вам помочь?