Дети росли, казалось, быстрее, чем отцовские саженцы. С каждым днем, каждой минутой они становились выше, шумнее, самостоятельнее. Близнецы, одно лицо, одни черты, одни глаза, как две капли воды. Словно отражение друг друга, даже немного жутко. Только улыбки разные, как небо и земля. Глядя на них, я невольно вспоминала нас с Гавэйном и сравнивала. Улыбка Мордреда светла и тепла, он смеется искренне, задорно, щедро раздаривая миру, она согревает даже в самые морозные времена, легко, спокойно и мягко. Визерис улыбается задумчиво и мечтательно, неуловимо, будто лунный луч, холодный и недоступный, будто загадка и тайна, предназначенная только для избранных. У нас с Гавэйном не было ни одной общей черты, но внутри – одно болото по сути. Мальчишки – словно слепок друг-друга, внутри – прав Бейлон, различны как солнце и луна.
Когда мальчишкам, совершенно внезапно для родителей, естественно, пришла пора идти в школу, мы, после совсем не долгих раздумий, вызвали директора элитной академии, воспоминания о которой лично у меня сопровождались приступами тошноты. Но сама академия была прекрасна и нисколько не виновата в моей реакции. В конце концов, я всегда была сама себе злобным бакланом, а на образование жаловаться было грех.
Нынешнего директора, пришедшего на замену старому, я помнила, когда то он вел у нас экономику в старших классах и отличался крайним занудством. Меня он тоже вспомнил, но предпочел не концентрировать на этом внимание. Покивав с умным видом, вяло пооглядывавшись по сторонам, больше для проформы, он еле отбился он Бейлона, который наседал на него со свойственной ему временами дотошностью. Директор под конец уже мямлил, отвечая, что да, в их академии есть зооугол в целом и пара лошадей в частности, что кормят экологически чистыми продуктами, произведенными на ферме недалеко от Вероны, он, конечно, предоставит все документы на профпригодность учителей с докуменьтально заверенными психологическими характеристиками учителей, нет, рядом с академией нет кладбища, и склепа тоже нет, и даже капища нет, да что говорить, даже мухоморы не растут.
Где то как раз на мухоморах я и очнулась, заподозрив неладное. Судя по преувеличенно серьезной физиономии Бейлона и безмятежно лукавому взгляду, все, что он хотел выяснить, он уже давно узнал и теперь отрывался больше для души.
Тут же на месте выписанный за оплату обучения чек немного подсластил дирректору его нелегкую жизнь и уже вскоре он раскланялся, выдав нам все бумаги и долго потрясая ладонь Бейлона, уверея в ссвоей пылкой привязаности к нашему и семейству и той неописуемой радости, от обучения наших отпрысков.
Помятуя о своих школьных годах я старалась приглядываться к мальчишкам очень внимательно, но никакой угрюмости или ранней озлобленности, подозрительной скрытности не заметила. Напротив, Мордред очень живо описывал свои школьные приключения, вытоптанные грядки биолога, взорванный кабинет химика, в который они с друзьями проборались тайком, вкусные булочки с курагой и какая у них красивая и умная учительница математики, прям как мама. В общем, я нисколько не сомневалась, в испытываемом дирректором счастье. Настораживало разве что то, что большинство рассказов Мордреда начинались с невинного «Визерис сказал». Сам Визерис на это загадочно улыбался и молчал.
Но Бейлона, видимо, образование академии в должной степени не удовлетворяло. Этот тиран и деспор расписал время мальчишек практически поминутно, с почти военной дисциплиной. Помимо школьного образования им необходимол было совершенствоваться дома в музыкальном, спортивном, литературном плане. И это только то, что было запланировано на первый год. За каждым занятием он следил, если возникала такая возможность, лично, с невозмутимой рожей полистывая какого-нибудь Лавкрафта, а потом так же невозмутимо попунктно сообщал отроку, чем он доволен, а чем нет и каких достижений он ждет в следующий раз. Сын кивал и чеканным шагом следовал в спальню, предаваться здоровому сну.
Отец в это время воспитанием внуков почти не занимался. Оставив, очевидно, это дело непосредственно родителям, он снова взялся за науку и наглядно доказывал, что ген идиотизма, как ни крути, в нашей семье неистребим. Его эксперементы оканчивались неизменными неудачами, но он не отчаивался и сей великий маг с завидной регулярностью оглашал рассветные часы своими воплями и беготней вокруг дома.
Джульетта с Такхизис вызывали директора уже не первой частной школы и не в первый раз.
- Девушки, я испытываю к вашей семье глубокое почтение, - ответствовал он и увлеченно поглощал приготовленную Джульеттой индейку. – Но прошу, поймите меня правильно! Наша школа отличается либеральностью, но мы печемся о моральном облике наших учеников и семейных ценностях! Я не могу, просто не могу! Меня же попечительский совет сожрет с потрохами!
Такхизис, всегда славившаяся богатой мимикой, мрачно смотрела на мужчину и взгляд ее обещал мучительную и кровавую смерть.
Джульетта, в отличие от возлюбленной, всегда отличалась куда большей практичностью и результативностью. Пока Хиз, в своем странном шлеме, придумывала подробности мести, Джульетта приобрела колечко и как то однажды за ужином предложила руку, сердце, а так же официально узаконить, наконец, отношения. Дом огласился радостным Хизовым воплем, Осирис, успевший привыкнуть ко многому, даже не проснулся, а жизнь директора и попечительского совета была спасена.
Подготовка к свадьбе шла размеренно и согласно составленному Джульеттой плану. Даже Хиз, чей талант вносить хаос творческого безумия в любую увлекшую ее деятельность был поистине неиссякаем, не смогла сбить график. Единственной неожиданностью, пожалуй, оказался внезапно вспыхнувший в ночь перед событием пожар. Дерево перед домом загорелось совершенно неожиданно, без всяких видимых на то причин, заполыхало в мгновение ока, и огонь чуть было не перекинулся на сам дом. Оперативно приехавшие пожарные быстро устранили проблему, однако отец еще долго качал головой, бормотал что-то про подозрительность произошедшего, да праздник немного испортил вид унылого обгоревшего ствола на заднем плане.
Впрочем, до каких то там обугленных деревьев не было дела, судя по всему, ни новобрачным, ни гостям. Праздник был маленький, только для своих, со стороны Джульетты, круглой сироты, не было никого, наша же семья появилась всем составом, умиленная и предвкушающая.
Клятвы были короткими, скромными, но удивительно чуткими, и я, гладя на такую невероятно, как никогда в жизни, счастливую Хиз, совершенно идиотски улыбалась, пригревшись у плеча Бейлона.
Наши мальчишки часто бывали в гостях у Хиз и Джульетты. Не смотря на то, что Осирис несколько старше, они удивительно сдружились. К кузенам Осирис относился с необычной для его возраста деликатностью и Мордред с Визерисом, на дух не переносившие снисходительной покровительственности от кого бы то ни было, шастали в гости уже практически как к себе домой.
Я не запрещала эти визиты. В конце концов, я не знала места, где за детей можно было быть более спокойным. Джульетта встречала мальчишек радушно, следила, что бы они были всегда накормленны экологически чистой пищей, сделали домашнее занятие и успели домой к указанному Бейлоном времени начала дополнительных занятий.
Возможно свадьба пошла на пользу, возможно наконец оценили старательность, целеустремленность и деятельность Джульетты, но она наконец добилась места в Конгрессе . Теперь она умудрялась следить не только за собственной семьей и нашими мальчишками, но и диктовать свою непреклонную волю остальным членам Конгресса, закоренелым женоненавистникам, старым девам и юным идеалистам. Она держалась стойко и даже изрядно похорошела, окончательно превратившись в деловую и очень серьезную леди.
Малыш Гед фон Вальде, в отличии от остальных представителей младшего поколения, появлялся в поле моего зрения крайне редко. Он рос довольно тихим и довольно вдумчивым, творческим юношей. Родители не торопились отправлять его в частную школу, а на все мои вопросы изворачивались так ловко, бодро и дружелюбно, что я забывала, о чем спрашивала. Нет, Гед не был нелюдимым, необщительным или диковатым, скорее он просто предпочитал уединение и общество собственных картин. А рисовал, надо признать, он недурно.
Это были беспечные годы и, пожалуй, единственное, что омрачало их и внушало тревогу, это бесконечные кошмары, из ночи в ночь терзавшие Визериса. Он метался в кровати, стонал, иногда кричал, и все зелья отца и деда, наши с Ли колыбельные и бессонные ночи рядом, приносили лишь временное утешение. Бейлон хмурился и, я видела, злился.
- Этго пройдет, - мрачно говорил он. – С возрастом это пройдет.
- Или усугубится, - еще более мрачно добавлял отец.
А потом в наш дом пришла Смерть. Потрясая часами с белым, как снег, песком, она прошлась по дому и остановилась у кровати Ли. Лейтон ушла спокойно, так в древних сказках засыпают навеки короли, чему то мягко улыбаясь, будто прощаясь и зная теперь куда больше нас.
Только из большого, масивного и гордого особняка фон Вальде вместе с ней, казалось, ушла добрая половина тепла и жизни.
