[Лалэль]

с любовью от katsol

- Анфиса, ужинать будешь?
Хороший вопрос. Буду ли я ужинать, если последний раз ела без чего-то час дня, а сейчас половина восьмого и я, уставшая дочь, едва переставляя ноги, притащилась, наконец, с этой чёртовой занудной работы.
Глухо бросив: «Да», - сажусь за стол, хватая из хлебницы булочку, и жадно вонзаюсь в неё зубами.
Фу-уу!! Вкусовые рецепторы явственно различают тошнотворный, мерзкий привкус плесени, едва сдержав моментально возникший рвотный рефлекс, несусь к туалету.
- Мам! Они же испорченные!
- Кто испорченный?
- Булки.
- Не морочь мне голову, - отмахнулась мама, - сегодня купленные, мы с отцом ели, это тебе вечно всё не так. Я тарелку поставила, садись, ешь.
Придирчиво осматриваю надкусанное хлебобулочное изделие. Выглядит свежим, но приближенный к нему нос выдаёт обратную информацию. Воровато оглядываясь, сую булку в мусорное ведро и не без опаски отправляю пару макаронин, нанизанных на вилку, в рот. Остальная еда вроде бы в порядке. Ладно, спишем на глюки и не такое бывает в мире. Вперив взгляд в окно, и почти не замечая вкуса, дожёвываю оставшееся на тарелке.
Покончив с приёмом пищи, отправляюсь к своему самому лучшему другу — компьютеру.

Вот с кем, с кем, а с ним готова провести все ночи и дни, даже не отвлекаясь на еду и сон. Но у местных божеств похоже совсем иные планы и только-только я вышла на очередной уровень любимой игрушки как бац, потух свет во всей квартире. Естественно тут же домочадцы стали толкаться в поисках свечек, тихонько переругиваясь при этом, я же осталась сидеть на месте, только выглянув в окно, убедилась, что это общая проблема всего квартала, значит слабая надежда на то, что манипуляции с пробками возымеют какое-то действие, пропала.
Ладно, лягу спать, коли так. От досады испытываю огромное желание пнуть что-нибудь как следует.
Подсвечивая мобилкой, нахожу пижаму, переодеваюсь и залезаю под одеяло. Ну, хоть раз удастся выспаться.
Перед тем как окончательно уплыть по волнам сна запах плесени снова слегка щекочет мои ноздри.

Кап по капле, мало-много жизни-смерти на весах? Если честно, нету строгой страшной кары в небесах…
Что-то шевельнулось. Заворочалось в потаённых запылённых уголках, тяжело плеснуло и смрадной удушливой жижей пролилось оземь. Она проснулась. Еле-еле выплывая из чертогов ледяного небытия, получив хоть и крохотную, но вожделенную порцию силы, едва ощутимый глоток, который, впрочем, позволил ей начать различать очертания чего-то в такой привычной за последнюю вечность темноте.

Ночь проходит спокойно, подорвавшись утром ни свет ни заря удивительно отдохнувшей и бодрой, радостно бегу в ванную осуществлять водные процедуры.
Льющаяся из душа вода почему-то очень странно пахнет. Спешу побыстрее выдавить на мочалку чуть ли не четверть банки геля для душа и миндальный аромат перебивает всё на свете.
Сегодня моя очередь готовить завтрак, поэтому открываю холодильник, задумчиво изучая имеющиеся там продукты, потом лезу в кухонный шкаф. Эх, крупы все кончились, зато есть молоко, можно сделать блинчики. Выливаю содержимое пакета в миску, и в нос мне шибает уже знакомый неаппетитный запах.

Медленно-медленно кладу пустой пакет на стол и делаю шаг назад. Если бы молоко было испорченным, по нему это было бы видно, оно не просто не может так пахнуть и быть абсолютно свежим внешне.
Может, бывают обонятельные галлюцинации?
Рассердившись, бегу в свою комнату, хватаю флакон духов и брызгаю на кухне в воздух. Как ни странно это помогает, и завтрак я готовлю без приключений, но при первой же попытке отведать приготовленное блюдо отвратительный вкус заполняет рот.
Мигом одеваюсь и выскакиваю из дома. Меня глушит непонятная ярость. Едва не срываюсь на ни в чём не повинных маршруточников. Нет, они, естественно, далеко не агнцы божии, но этот раздирающий душу гнев в моём рыке явно был перебором. Дядечка, конечно, посмотрел на меня как на умалишённую, но сигарету в окошко всё же выбросил.
Ненавижу. До чего ненавижу!

Темнота потихоньку наполняется, раскрывается, принимается клубиться. Чёрные искалеченные покорёженные пальцы подрагивая, пытаются вернуть чувствительность.

- Фиса, что с тобой? Я ведь только хотела спросить.
- Отстань, не видишь, что мне некогда?
Почти отталкиваю коллегу, подошедшую к моему столу наверняка по какому-то делу. Ну сколько можно в самом деле грузить меня непонятно чем? Неужели сложно разобраться самим?
От рассыпанных по полу бумаг явственно тянет плесенью.
Выскакиваю в коридор.
Клокочущая, неистовая злоба застит глаза, толкаю сисадмина, почти впечатывая его в стенку.
- Чокнутая.
Дёргаюсь будто от удара хлыстом. Медленно оборачиваюсь.
- Ты что-то сказал?

Ещё… да-а… невыносимая скованность, зажатость, замкнутость почти преодолена. Неподъёмная плита качнулась, старинные печати нарушены. Наконец-то.

Парень, кажется, его зовут Вадим, испуганно оборачиваясь, бегом покидает поле боя, не удовлетворив до конца мою жажду разрушений. Порванная рубашка явно не венец, она только распалила меня, раздразнила едва уловимым ароматом его страха, только зря вскипятила адреналин без того подогревая горячую кровь.
Запах плесени стал отчётливее.

Ш-шелестом иссохшейся кожи она прокладывает путь к свободе, почти неверимой, недостижимой. Нутро истосковалось, истерзалось в собственных недопереваренных субстанциях, жаждет отличного от полуистлевших остовов, свежая кровь, хотя бы немного…

- Анфиса?

О да, мой дорогой и любимый начальник отдела, конечно, же ты удивлён, конечно, же ты не ожидал увидеть здесь меня к тому же с ножом в руках.
Замер? Остолбенел не столько от увиденного, сколько от моего взгляда, неумолимо вперившегося в твои глазёнки? Теперь ты понимаешь кроликов? Скоро тебе придётся самому разделить их участь.
Ты смотришь, испуганно смотришь на остриё ножа, на его играющее в солнечных лучах лезвие. Это почти совершенно, красиво, идеально, но достойным штрихом становится алая капля, окрашивающая его холодную стальную кромку. Жаль, что она не смешивается с потной дорожкой, истекающей с твоего лба.
Делаю надрез чуть сильнее…
Из него ощутимой волной исходит запах тлена.
И мне это уже нравится.

Всё, плотина прорвана, вибрируя, постанывая, изнывая от нетерпения, вырывается, выдвигается, воцаряется, заполняя, разливаясь на всё отведённое пространство. До чего хорошо-о-ооо.

Внезапная слабость стреноживает тело, лечу вниз, почти не чувствуя соприкосновения с полом, нож, звякнув, падает рядом. Воспользовавшись заминкой, хозяин кабинета пытается спастись бегством.
На секунду закрываю глаза
А вот открываю их уже не я.

Новая, лакомая, сладкая игрушка. Ладненькое подвижное тельце – всё лучше нескончаемого обездвиженного сидения в тёмном небытие, спелёнутом, перевязанном, сдавленном, полузадохшемся анабиозе. Ничего, теперь всё иначе, теперь это моё. Теперь я могу, наконец-то, осознать себя.
Жестом останавливаем беглеца, другим стираем ему память. Ты ничего не помнишь, душка, мне пока не нужны неприятности, я хочу побыть свободной.
Столько, насколько хватит тут жизненных сил.

С ужасом наблюдаю сквозь собственные глаза то, как поднимаюсь с пола, выхожу из кабинета, закрыв двери. Не чувствую тела, не ощущаю мышц, не могу руководить собственными движениями. Закрыта! Заперта в собственном организме, будто в танке, ведомом чьими-то неизвестными руками.

Улыбаюсь.. До чего приятно ощущать. Видеть. Слышать. Чувствовать. Осязать. Глупцы, идиоты, бестолочи, никто никогда не ценит напрасно дарованного сокровища БЫТЬ.
Теперь пора на поиски новых эмоций – единственно ценного перед лицом вечности багажа.

Чувствую себя мухой в янтаре, в глыбе равнодушного льда, вмороженной намертво, навечно с времён динозавров и до следующего тысячелетия. Лишена даже возможности биться в истерике, мне просто нечем это делать.

Нахожу паренька… порывшись в архивных файлах памяти бывшей владелицы, выуживаю имя. Вадим.
Он настороженно смотрит, но когда я приблизившись включаю половые гормоны на поцелуй отвечает с удовольствием. Мужчины такие же, как и раньше.

Боже! Что я делаю? Зачем? Остановись! Нет! А ты, придурок, зачем? Нет, это же не могут быть мои действия, мои желания? Почему? Почему-у?
Потом нечто в моём теле довольно потягивается и покидает и этот кабинет.
Просто смотрю.
Смотрю на то, как пинаю пьяного на улице, ворую конфеты в супермаркете, как дарю потом эту коробку первому встреченному ребёнку. Пробираюсь на рок-концерт, кричу там. Потом перелажу через забор и сигаю в чей-то бассейн.
Довольно долго созерцаю картинку движущихся бортиков, это значит, что моему телу понравилось носиться по водной глади.
Ужасно!
Отвратительно понимать, что я больше не могу управлять собой же, у меня просто ничего нет кроме жуткого осознавания этого. И того, что так может продлиться вечно.
Память о вечности, тайное знание потихоньку просачивается в то, что осталось от меня и дикая боль от того, что не смогла удержать собственную свободу в руках, отдаётся в том, что у меня ещё есть – в душе.
Если бы у меня был рот, я бы открыла его в немом крике, когда кто-то при помощи моего тела бросается всё в новые и новые приключения, абсолютно не заботясь моими представлениями о морали и нравственности.
Если бы у меня было бы сердце, оно бы заходилось в бешеном паническом ритме, когда кто-то в моём теле осуществлял такие вещи, на которые у меня бы не хватило ни фантазии, ни извращённого любопытства.
Если бы у меня были руки, я закрыла бы ими рот, осмеливающийся извергать подобные словесные конструкции.
Если бы…
Но моё тело безбожно предало меня, чутко подчиняясь чужому намерению.
Если бы у меня были глаза, в них стояли бы слёзы.

Жадность. Во мне проснулась жадность, я, задыхаясь, поглощала всё больше и больше, всё круче и круче, всё сильнее и сильнее. Разве можно испытать всё, разве можно объять мир, вместить в единицу времени столько событий, переживаний, наслаждений и ощущений? Можно. И это далеко не предел.
Ещё хотелось давным-давно позабытого сладкого чувства, которое испытываешь, держа в собственных цепких пальцах чью-то жизнь. Осознание власти над живым существом, контроль над самым ценным, что только может быть на свете…
Но к этому вернёмся завтра. Биологические конструкции столь несовершенны, что требуют длительного покоя для восстановления энергии.


Глаза закрываются, и становится темно. Панически мечусь разумом, заточённым в незримые оковы, пока до меня доходит, что тело просто заснуло.
Блуждаю в потёмках, темнота настолько густа, настолько плотна, настолько реальна, что я почти её чувствую.
Даже этот странный намёк на ощущение переполняет мою сущность надеждой. Нельзя сдаваться, даже если врага не видно, нельзя бросать собственную жизнь, даже если выхода нет, нельзя… мысли иссякают в обессиленном неверии, но всё же собираюсь с тем, что можно назвать силами.

- О-о, я и не искала источник внутри. У тебя ещё кое-что осталось? Отдай.

- Нет! Кто ты?

- Это ты.

- Нет, я не могу быть тобой!

- Можешь. И знаешь об этом. Не сейчас, давно-давно. Ты не сможешь пробиться сквозь толщу памяти, она изрядно приглушена, но это неважно. Отдай.

- Что отдать?

- Желания… стремление… жизнь… силу. Отдай и тебе будет спокойно здесь.

Не отдам, чувствую непонятную дрожь, чёткое знание, что это поможет, это откроет, это освободит, я сильнее! Я много не помню, многого не знаю, но я могу вырваться. Я… я… хочу жить! Чёрт возьми, хочу! Это моё тело, это я должна просыпаться, вскакивать с кровати, давая мышцам разгон, это я должна хотеть, бежать, стремиться, узнавать, жить! Я должна жить, это моя жизнь, моя!!

- Твоя жизнь окончена, она прошла, давным-давно прошла, - торопливо говорю неведомо откуда берущиеся слова, но я уверена, слишком уверена в правоте, - ты умерла, умерла, оставь чужое тело и уходи!

- Смешная. Как ты можешь прогнать меня? Откуда в тебе могут быть силы?

Напрягаюсь. Я живая! Я ещё столько не успела, не сделала, не смогла, Я должна жить.
Должна!
Эта жизнь принадлежит мне!
Тьма отступает… это странно, но она отступает.
Солнце постепенно осветляет мир сначала едва виднеющимся заревом, потом вспухающим огненным диском, поднимающимся над линией горизонта, потом медленно, подчиняясь неизменному ритму, выплывает полностью.
Я наблюдаю это собственными глазами, всё ещё лёжа на земле, чувствуя, что затекли конечности, что в желудке урчит от голода, что внутренности сжимаются от ночного холода, саднит левая кисть, болит правое колено…
Всё ещё не поднимаясь, начинаю кататься в дикой истерике, захлёбываясь слезами и смехом одновременно, но всё это пустяки.
Потому что я жива.
Потому что теперь я буду по-настоящему жить.
И так будет всегда.