с любовью от Айжель
Цитата:
|
Хочу историю в жанре "постапокалиптика" о том, как группа выживших людей отмечает первый Новый, постапокалиптический, год.
|
Оказывается, на эту тему есть даже песня
И увидел Ной голубя...
Невеселая рождественская история, записанная в бункере
1.12
Начался декабрь, последний месяц этого проклятого года; и еще новость - через двадцать четыре дня мы все, оказывается, будем встречать Рождество. Никто бы и не вспомнил, если бы не Ева. Она с утра поёт и пляшет, и, поскольку других детей вокруг нет, малявка стремится поделиться своей радостью со взрослыми, путается у них под ногами и заговаривает с каждым, кто попадется ей на глаза, декламируя стишок собственного сочинения:
- Новый Год, Новый год! Он идет, он идет! Санта к нам придет!
Притом она и не хочет, чтобы её слушали. Ей вполне достаточно купаться в собственном счастье.
Взрослые, давно превратившиеся в тени, думающие только о том, как бы поскорее лечь спать, чтобы закончить еще один день в аду, не разделяют её радости и спешат как можно скорее пройти мимо. Если бы Ева не была дочкой Главного, ей наверняка съездили бы по ушам, и не раз, а так - только вежливо просят заткнуться.
На моих глазах только двое проявили к ней сочувствие:Паганини потрепал малышку по голове дрожащей рукой, да Линда, дочка Сайруса, сказала что-то ласковое и одобряющее, вроде:"Надо же! Как чудесно!" Не скажу, что прозвучало убедительно, хотя она и старалась.
Кстати, Линда... Я ничего о ней не знаю. Похоже, она очень боязливая и тихая девушка, и к тому же, Сайрус вроде бы запретил ей разговаривать с нами - кажется, пока отец не слег, я даже и не слышал никогда голоса дочки. После того, как его ранили, она, конечно, заговорила, начала расспрашивать о его здоровье, но о себе так ничего толком и не рассказала. Молчит из осторожности? Ну, это уж чересчур. Даже учитывая, в какой мы оказались ситуации... Особенно учитывая, в какой мы сейчас ситуации. Если ты заперт в тесном пространстве с тремя десятками себе подобных, самое худшее, что ты можешь сделать - это отгородиться от них стеной молчания. Люди тихушников не любят.
2.12
Ева, похоже, всерьез настроилась праздновать Рождество. Сегодня она повсюду носится со своим рисунком - кажется, там елка, подарки, довольные людишки и еще что-то такое же наивно-детское.
Мне, если честно, плевать. Меня больше волнует, где она взяла карандаши. Я, значит, сломал последний два месяца назад и с тех пор пишу... Бррр, даже сказать страшно, чем. А малявке перепало так много настоящих цветных карандашей? Ну, блин! Совсем охренели.У кого-то из наших припрятан запас канцтоваров, и я узнаю, у кого. Вот они у меня получат.
4.12
После того, как я наорал на всех по очереди, выяснилось, что карандаши ребенку дал Паганини. Он отдал мне все, что у него оставались, и долго каялся:
- Простите, я всего лишь хотел, чтобы ребенок порадовался.
После того, как я втолковал ему, что ругаю его не за то, что он дал Еве карандаши, а за то, что он все это время скрывал их от меня, зная, что мне нечем писать, а я должен заполнять свой медицинский журнал, да и к тому же делать хоть какие-то записи о нашей жизни - он виновато скривился и сказал:
-Я больше не буду так делать, обещаю.
Точно так же передо мной извинялись пациенты психушки, где я подрабатывал, когда был студентом. Наводит на кое-какие мысли.
Если разобраться, даже жалко его - он слабый, никчемный, но вреда от него нет, как и пользы. Кто-то мне говорил, что до Взрыва Паганини был поэтом - похоже на правду. Приторговывать выделениями своего мозга вместо того, чтобы заняться чем-то стоящим - это на него похоже. Должно быть, и поэтом он был плохим, ведь сложно представить, чтобы Паганини хоть в чем-то добился успеха.
Впрочем, я думаю, что даже его полная неприспособленность к жизни не дает другим права издеваться над ним, как они это делают сейчас. Нам всем со школы твердили, чтобы мы в любой ситуации оставались людьми - но похоже, все решили, что раз мир рухнул, об этом можно забыть.
В карманах Паганини нашлась даже ручка. Буду молиться, чтобы она не переставала писать как можно дольше.
5.12
Снова задумался о том, что с нами происходит. Люди озлобились, теряют человеческий облик. Конечно, мы в аду, но это не дает нам права вести себя, как черти. А мы начинаем забывать о том, что такое доброта. Особенно ярко это проявляется в отношении к убогим, вроде Паганини, и больным, вроде Сайруса.
Сегодня случайно услышал, что многие против, чтобы ему давали еду и воду. Все равно, мол, сдохнет, и доктор тоже так думает. Блин, не могу описать, как я зол. Хотел бы я посмотреть в глаза тем уродам, которые это сказали.
Я позвал к себе Линду и сказал ей:
- Я не разрешаю кормить твоего отца не потому, что хочу его угробить, а потому, что с его ранением ему просто нельзя есть. Не бойся, никто не лишит его питания. Я поговорю с Главным, он не позволит им этого сделать.
Она кивнула, глядя на меня таким по-собачьи преданным взглядом, что мне отчего-то стало стыдно. Давно я не видел ни у кого таких добрых глаз.
7.12
Разговор с Главным оставил противоречивое впечатление - он меня поддержал, но неохотно. Услышав о Сайрусе, он первым делом спросил:
- Док, скажи, он поправится?
- Мне на картах погадать? - язвительно ответил я. - Никто не может знать.
- Но ты же доктор, кому знать, как не тебе.
Нет, Главный, ты не прав. Я всего лишь студент-недоучка, внезапно оказавшийся единственным врачом в этом бункере. И ты прекрасно помнишь, кто я.
- Слушай, будь он в больнице, я бы сказал, что он выкарабкается, и то не наверняка, а здесь... Он ранен в живот, это очень плохо. Ему нужны антибиотики, бинты, чистая постель... У нас ничего нет.
- У тебя есть лекарства.
- Их мало. Мы ставим ему уколы каждые два часа, а еще нужно вводить раствор антибиотика в рану. Чтобы его спасти, нужно дать ему все, что есть в аптечке.
- И потратишь на него все лекарства?
Мне совсем не понравилось, как он это сказал.
- У нас нет других раненных. Я даю медикаменты тому, кому они нужны.
- А если с кем-то еще случится беда? Ты же не сможешь ему помочь.
- Возможно, - что-то мне совсем перестал нравиться этот разговор, - но если разделить аптечку на всех, то каждому достанется по одной пилюльке, а одна пилюля никого не спасет.
- Ты прав, док. Мы попробуем добыть тебе еще лекарств.
- Дело даже не в этом. Тут уже поговаривают, что Сайруса не надо лечить, что ему не надо давать ни еды, ни воды, мол, все равно помрет. Ты тоже так думаешь?
- Что за бред! Кто это говорит?
- Ты же знаешь, я не стану называть имен.
- Этого не будет, - решительно сказал Главный, - я распоряжусь, чтобы его кормили и поили, пока не поправится. А с болтунами я разберусь.
- Учти, рана серьезная, Сайрус еще не скоро сможет встать на ноги. Он восстановится только месяца через два, не раньше - и то если сильно повезет.
- Неважно.Он слишком много для нас сделал, чтобы вот так его бросать.
Ну, хоть в этом удалось договориться.
На прощание я попросил Главного поговорить с Евой, потому что все уже устали от её болтовни про Санту. Главный по-отечески печально вздохнул.
- Понимаешь, я бы рад, но... Я не видел её такой счастливой с тех пор, как её мать... В общем, я и не надеялся, что снова услышу её смех.
- Это все понятно, - поспешил перебить я, - но люди уже начинают ворчать, что девчонка действует им на нервы. Пусть себе радуется, но не так бурно.
- Хорошо, док. Я разберусь.
В целом, разговор прошел удачно. Но я так и не понял, действительно ли Главный встал на мою сторону, или он колеблется. И это меня тревожит.
10.12
После "утреннего обхода" (странно называть это так, ведь у меня только один "настоящий" больной) стало ясно, что лечение Сайрусу не помогает. Он в сознании, но слаб, температура второй день держится на уровне 99 с половиной - 100 градусов (по Фаренгейту; это 37,8 -38 по Цельсию - автор ), сегодня живот напряженный, твердый, при промывании раны выделяется гной. Как я и опасался, у него начался перитонит - частое осложнение подобных ран. Единственное, что его сейчас может спасти - повторная операция, а единственный, кто её может провести - я. И медлить нельзя, каждый час на счету.
Я взял десятиминутный перерыв, чтобы сделать запись в дневнике - для меня это лучший способ собраться с мыслями. Мне страшно, я не могу даже представить, что я буду делать. Придется вручную чистить брюшную полость, возможно, разрезать и заново ушивать кишечник. Если перитонит вызван прободением кишечника, придется выводить кишку наружу. Все это легче описать, чем сделать.
Я не имею никакого опыта подобных операций, и до Сайруса вообще не резал никого, кроме трупов. Учитывая все это, а также страшную антисанитарию, которая царит даже в нашей "операционной", я задумался, а стоит вообще пластать тело бедняги? Может, не мучить его, а постараться облегчить страдания, чтобы он ушел безболезненно? Но когда я увидел Линду, все мои сомнения рассеялись.
Не знаю, кто ей сказал, но она прибежала почти сразу же. В её лице не было ни кровинки, и я понял все, что она хотела мне сказать, еще до того, как бедняжка открыла рот.
Она хочет, чтобы я вытащил её отца. Чтобы я попытался и дал ему хотя бы один шанс на спасение. На свете для неё нет ничего важнее, чем отец. Она готова сделать для него все.
- Вы не вовремя, - сухо сказал я, - мы как раз собрались его оперировать.
- А можно мне...
- Нет, вам не стоит присутствовать при этом.
- Разрешите хоть поговорить с ним.
- Только недолго. И постарайтесь его не расстраивать.
Она неслышно удалилась, а я остался и теперь стараюсь, как могу, успокоить нервы. Волнение хирурга может погубить больного, но как, черт подери, я могу не волноваться, если это только вторая операция, которую я провожу в жизни?
Если там, наверху, и вправду есть какое-нибудь Верховное Существо, и оно слышит меня - прошу, сделай так, чтобы я не слишком накосячил, и Сайрус смог выкарабкаться. Это все, чего я только могу желать.
Что ж, хватит отсиживаться. Пошел мыть руки.
13.12.
Не буду повторять все, что записал в журнале - Сайрус неплохо перенес операцию и чувствует себя хорошо. Он слаб, но в сознании, открывает глаза, узнает нас, довольно осмысленно отвечает на вопросы, даже пытается шутить. Он все время видит, как Линда ходит за мной и помогает, и потому сегодня спросил :
-Док, ты что, ухлестываешь за моей дочкой?
Мы все рассмеялись, но Линда заметно покраснела, да и у меня кровь прилила к лицу. Дело в том, что эта милая девушка мне действительно понравилась. Очень. Не знаю, к чему это приведет, и не хочу сейчас об этом думать, но мне будет не хватать её, когда Сайрус выздоровеет и "выпишется".
В общем, с моим больным все хорошо, и это дает повод для осторожного оптимизма. И сегодняшний день оставил бы приятные воспоминания, если бы не история с Паганини.
Я всегда боялся, что этим кончится. Если бы все шло, как шло, и мир оставался прежним, Паганини сидел бы запершись в своей квартирке, кропал стишки и никому бы не мешал. Но мир изменился, и Паганини оказался ему просто не нужен.
Хуже всего, что он начал воровать. Я-то понимаю, что это всего лишь безобидная клептомания, но другим этого не объяснишь. И вот сегодня Паганини страшно избили за то, что он спер у кого-то что-то ценное. Пайку еды, что ли.
Я прибежал, когда меня позвали (а позвать догадались далеко не сразу), и увидел жуткую картину: здоровенный Мэдисон лупцевал доходягу Паганини обрезком ржавой трубы ("сотрясение мозга? перелом костей черепа? перелом шеи? паралич? столбняк?" - все это мгновенно пронеслось у меня в мозгу), которая вполне могла бы выбить из бедолаги дух, а все вокруг стояли - и смотрели на это.
Все стояли и смотрели - вот что взбесило меня больше всего. Просто стояли. Просто смотрели. Если бы он его убил, все так бы и продолжили стоять и смотреть.
Я с большим трудом смог втиснуться между ними и остановить громилу - он пытался отодвинуть меня, как тумбочку, пришлось упираться ногами:
- Стой, урод, остановись!
- Пусти, док, - ревел Мэдисон, пытаясь меня отпихнуть, - пусти, говорю!
- Дебил! - ревел и я, стараясь ухватиться за него. - Ты же его покалечишь!
Поскольку в дело вмешался я, окружающие зашевелились - все понимали, что если зашибут меня, бункер останется без врача. Мэдисона с трудом, но оттащили. Он пыхтел и раздувал ноздри, как взбесившийся буйвол; в его надутой красной физиономии тоже было что-то бычье.
Бедняга Паганини валялся без сознания; его принесли в "медпункт" и уложили на кушетку. После осмотра выяснилось, что серьезных повреждений нет, но вот заживать его раны будут еще долго. Пришлось наложить парочку швов и извести бутылёк перекиси на обработку порезов - а ведь перекись пригодилась бы Сайрусу.
Если честно, Паганини сейчас представляет собой один большой синяк. Вроде бы он приходит в норму, но поскольку я все равно собираюсь провести ночь рядом с Сайрусом, я и Паганини оставлю ночевать в медпункте - пусть будет у меня на глазах. Меньше вероятности, что мстительные соседи еще что-нибудь ему сделают.
Не могу передать, как меня сейчас трясет. Я понимаю, что, по сути, Паганини сам виноват. И все равно презираю тех, кто его бил.
16.12
Физически Паганини выздоравливает, а в моральном плане он по-прежнему сильно подавлен. В старые добрые времена я прописал бы ему антидепрессанты, но сейчас из всей психиатрической помощи мне доступны только душеспасительные беседы - благо, Сайрус стабилен и есть время болтать.
Паганини не простил, он весь полон скорби и желчи. Как я ни пытался ему втолковать, что в сложившейся ситуации виноват и он сам, он меня не слышит. Впрочем, надо отдать ему должное, он не винит в своих бедах всех подряд:
- Док, они же не сами стали такими. Это бункер их заставляет.
- Чего? - я решил, что ослышался: слишком уж это было похоже на бред сумасшедшего.
- Понимаешь, бункер ломает людей, вынуждает их становиться на путь жестокости, превращает в зверей. Если раньше мы могли выбирать между добром и злом, то сейчас уже не можем. Сидя в бункере, мы обречены уничтожить друг друга.
Знаешь, почему? Раньше в жизни было много дерьма, нам многое не нравилось, но всегда была возможность на что-то - закрыть глаза, а мимо чего-то - просто пройти, не оглядываясь. А сейчас мы вынуждены видеть все это у себя под носом. Раньше можно было обойти немало острых углов в отношениях, просто прекратив общаться с неприятным человеком, но сейчас мы лишены такой возможности. Люди, которые по доброй воле никогда не поселились бы рядом, вынуждены жить бок о бок, в четырех стенах, в тесноте - и не могут уйти. Вот что страшно.
Доля логики в его словах, конечно, есть. Мы уже научились совершать вылазки из бункера - в костюмах и респираторах можно гулять снаружи практически без риска. Можно провести некоторое время, бродя по окрестностям в снаряжении, можно даже найти многое, необходимое тебе для жизни, и обустроить свое логово - если взять лопату и попытаться раскопать все это из-под слоя пепла.
Но жить там невозможно. Там просто нет жизни. Ничего нет.
Нет животных, нет птиц, нет насекомых. Даже тараканов, которые, по заверениям биологов, должны были пережить ядерную зиму. Не пережили.
За пределами бункера никому не выжить - это все понимают. Уходить нам некуда. Поэтому люди так агрессивны - знают, что загнаны в угол.
Но я не хочу, чтобы Паганини винил во всем бункер и его жителей.
- Но вот если бы не случилось Взрыва, и мы жили бы, как жили, и ты встретил Мэдисона на стоянке супермаркета и украл у него что-нибудь, думаешь, он не отлупил бы тебя?
- За бутылку минералки? - я поперхнулся. Он украл воду? Просто воду в бутылке? Зачем? Если так хотел пить, мог бы прийти ко мне и попросить, я бы его напоил.
Занавеска у входа отодвинулась, и я увидел смущенных мужиков, толпящихся на пороге.
- Что стряслось?
- Док, ты это, не сердись... У тебя успокоительное есть?
- Опять кто-то бузит?
- Нет, док, тут такое дело... - тут они расступились, и в комнату внесли нечто, завернутое в плотное одеяло. Судя по размерам свертка, там лежал ребенок.
- Это что... Ева?! Да вы что, спятили?! Главный вас в порошок сотрет!
Мужики мгновенно испарились, как будто их и не было, а мы вдвоем с Паганини не без труда вытащили Еву из шерстяного кокона. Она непрерывно ревела, тоненько подвывая, и мне стоило большого труда её успокоить.
- Солнышко, почему ты плачешь?
- Они меня обидели, - мы с Паганини, не сговариваясь, вздрогнули.
- Сказали, что Санта умер... Что когда был Взрыв, его раз...разорвало на много кусочков, и он сейчас мертвый, такой же, как мама, и никогда не придёёёт...
Вот подонки! Нет, Ева и меня бесила своими стишками, но надо же сказать такое ребенку!
- Видишь, док, - печально сказал Паганини, - об этом я и говорил. Мы озверели. Зачем надо было травмировать девочку?
Ева, хныкая, залезла к нему на колени, чтобы её пожалели, и я, глядя на них, подумал, что не зря говорят, что блаженные - как дети. Вон как хорошо они поладили.
Допишу позже, меня зовет Линда.
20.12.
Кончено. В два тридцать ночи я закрыл ему глаза и признался себе, что проиграл. Сайрус умер. Три недели отчаянной борьбы за жизнь, невероятного напряжения сил и нервов - все было зря. Я не знаю, что скажу Линде.
Она ушла подремать - бедняжка не спала уже три ночи. Пока её нет, я уложу тело Сайруса в черный мешок. Завтра его бросят в печку и сожгут, и все.
Никогда не думал, что буду так сильно себя ненавидеть. Лучше б я сам сдох.
22. 12
Вчера состоялись похороны Сайруса - Линда решила устроить что-то вроде панихиды, потому что многие захотели прийти с ним проститься. Я не пошел туда, пусть это и нехорошо. Мне кажется, у меня на лбу ясно написано, что я его угробил.
Вместо этого я отобрал у самогонщиков три бутылки первача и заперся в кладовой, где храню лекарства - там дверь закрывается на ключ. Я думал, что алкоголь притупит боль, но нечистую совесть не заткнешь так просто.
Я попытался вспомнить лекцию, на которой нам рассказывали про ранения живота, и снова вернулся в тот солнечный день - весной это было, или ранней осенью, не помню. Аудитория полна людей, но стоит такая тишина, что кажется, будто вокруг никого. Лектор произносит термины, которые кажутся мне непонятными и диким - "тампонада", "резекция", "аппендикоцекостома";тогда они ассоциировались у меня только с потрепанным хирургическим атласом. Я не осознавал, что на самом деле эти слова - заклинания, которые могут спасти кому-то жизнь.
Меня посетила странная мысль: а что, если я пришел на свет только для того, чтобы оперировать и лечить бункерцев? Тогда вся моя предыдущая жизнь была бессмысленной.
Я не верил в себя. Я сомневался, метался, пытался бросить медицину и стать актером, даже ходил на пробы... Удивительно, что я мог так жить. Я ведь не знал, что мое предназначение - попасть сюда, в этот чертов бункер, наполненный людьми, чудом выжившими в аду, и стать для них врачом, единственным, кто сможет им помочь. Знал бы - вел бы себя по-другому.
Если бы я знал. Если бы я поступил в колледж на несколько лет раньше... Если бы я успел закончить его и поработать несколько лет в больнице до того, как все случилось... Если бы я провел хотя бы несколько десятков подобных операций... Возможно, Сайрус смог бы выкарабкаться.
Когда в дверь поскреблась Линда, я как раз думал, не покончить ли мне с собой, наевшись таблеток, но стало жалко лекарств. Они еще понадобятся людям.
- Ной, вы там? Можно с вами поговорить?
Кажется, она впервые назвала меня по имени. Раньше, как и все, звала "док".
Я подумал и отпер дверь. Она, волнуясь, говорила какие-то глупости...что я не должен себя винить, что я сделал все, что мог, что я очень нужен людям... а я смотрел на неё и думал, какая же она хорошая и милая. И ведь она меня защищала, хотя должна была быть первой среди тех, кто бросит в меня камень. Тогда она понравилась мне еще сильнее, чем раньше.
И, я не знаю, как это получилось, но она начала плакать у меня на плече, а потом... В общем, мы сблизились, и я овладел ей. Я понимаю, что этому нет оправдания, но тогда мне было наплевать на все, кроме собственного желания.
Видимо, мне мало было забрать у неё отца, мне надо было испортить её жизнь еще больше. Бедняжка, она заслуживала что-то намного лучше, чем секс с пьяным животным на полу подсобки.
Теперь я ненавижу себя еще больше, если такое только возможно. Но сделанного не воротишь.
Одного не могу понять: почему она не сопротивлялась?
24.12.
Не видел Линду уже два дня.Очевидно, что она избегает меня, но это не может продолжаться долго. Хотя сегодня все соберутся за праздничным столом (Главный решил устроить рождественский ужин, чтобы порадовать Еву), и там я наверняка найду её. Именно поэтому я помогаю с подготовкой ужина, хотя мне на все это плевать.
Я не представляю, как буду объяснять Линде свое поведение. Если я скажу, что она безумно мне нравится, это прозвучит просто нелепо. Даже если она в это поверит, то вряд ли станет доверять человеку, который так нагло использовал её.
Я не знаю, что делать. Как все это... Даже слова не могу подобрать.
25.12
Прошлое Рождество я встречал в покинутой хозяевами квартире, сидя с банкой пива на подоконнике и поплевывая сверху на головы редким прохожим, которые, двигаясь короткими перебежками от угла до угла, торопились скорее добраться до убежища. Несмотря на позднее время, было светло как днем, из-за того, что в небе стояло зарево далеких пожаров, устроенных мародерами. В тот день я думал, что это - самое ужасное Рождество в моей жизни. Так вот, тогда я просто не знал, что будет в этом году.
Запишу все, пока есть время. Начиналось все как обычный ужин, плавно переходящий в повальную пьянку - Главному следовало бы знать, что такое "праздник" в понимании бункерцев. Хотя его можно понять - он старался для Евы, хотел, чтобы у ребенка было Рождество. Он даже соорудил для дочки рождественское дерево из обрезков железа. Жутковатое изделие.
Праздник начался почему-то без Главного - где он и какими неотложными делами занимается, нам не сказали, но никто и не поинтересовался. Линды тоже нигде не было видно - а я ради неё и пришел. Все пили, все ели - рождественских пряников никто не предлагал, конечно, но обычную пайку увеличили в несколько раз в честь праздника. Всем желающим наливали по кружке самогона. Я не пил (помнил еще, к чему это привело несколько дней назад), и, видимо, зря, потому что если бы я был пьян, то все прошло бы по-другому. Но я так и оставался единственным трезвым парнем в компании пьяных, и ничем хорошим это закончится не могло.
Мне казалось, что все смотрят на меня и думают о том, что я сделал позавчера - и это выводило меня из себя. А тут еще ко мне подсел Мэдисон - он уже неплохо набрался и был настроен очень сердечно, чем бесил меня невероятно.
- Знаешь, док, я на тебя не сержусь. Да, ты нормальный парень. Прости за прошлые недоразумения.
-Бог простит.
-Как сурово! А ведь я простил тебя за то, что ты тогда съездил мне по роже. Все это из-за той бледной поганки.
- Из-за кого?
- ...червя кишечного, скарлапендры кольчатой, копальщика могильного, тли паршивой, слизняка, - Мэдисон смачно сплюнул на пол и продолжил, - короеда вонючего...
- Прекрати.
- Слушаюсь, док. Ты же у нас главный. То есть, прости, главный после Главного... Куда мы без тебя. Кстати, ты задумывался, что власть дает некоторые приятные привилегии? Тебе, например.
Кулаки у меня уже чесались, но я еще сдерживался.
- Что ты знаешь о моих привилегиях, Мэдисон?
- Ну, например, ты можешь позволить себе защищать всяких лохов. Или распечатывать девственниц. Ты что, не слышал, что Главный бережет девчонку для себя? Он надеялся, что этот невинный цветочек нарожает ему детишек. А тут ты со своим стручком... Кому она теперь нужна? Пойдет по рукам, как остальные.
И тут я не стерпел и выплеснул самогон из своей кружки прямо ему в морду. Мы покатились по полу, рыча и вцепившись друг в друга, как два медведя. В тот момент я ненавидел его так сильно, что мог убить; но еще сильнее я ненавидел мир за то, что он сделал нас такими.
Хорошо, что нас быстро растащили, а то мы бы покалечили друг друга; Мэдисон вытирал кровавые сопли, рубашка на нем висела лохмотьями, и я наверняка выглядел не лучше.
-Док, ты озверел? - участливо спросили мужики. Мне слегка врезали для прояснения сознания и заперли в единственной комнате, которая закрывается на ключ. В моей кладовой, конечно. По-моему, забавное совпадение.
Я несколько раз от души лягнул проклятую дверь и, отчаявшись, уселся на пол.
Рождество. Гребанное Рождество в аду.
Знай я, что случится дальше, радовался бы, что все так вышло. Но в тот момент было очень обидно.
Мне подумалось, что как только Главный узнает, что случилось, он во всем разберется и отпустит меня. Но время шло, а никто за мной не приходил. То ли Главный по-прежнему был занят, то ли решил, что мне полезно будет посидеть взаперти. Вытирая кровь под носом, я даже подумал: а вдруг Главный и вправду имел виды на Линду и теперь мстит? Хотя это было бы слишком мелко для него.
Наконец я услышал снаружи тихий шорох и забарабанил в дверь кулаками:
- Эй! Кто там! Выпустите меня!
Но мне ничего не ответили.
- Эй! - еще громче заорал я. - Отзовись! Кто там ходит?
- Ной, это я.
Знакомый голос... Линда? Что она там делает?
- Ты сможешь открыть дверь?
- Я боюсь к тебе заходить.
Верно, и надо бояться.
- Скажи... То, что говорил Мэдисон - правда?
Откуда она знает, её же не было при разговоре? Уже рассказал кто-то?
- Надеюсь, что нет. Иначе этот мир еще гаже, чем я думал.
- А ты тоже... потому, что я девушка? Тебе нужна была такая?
И тут меня прорвало, и я, уже ничего не боясь, высказал ей все, что думал.
Что никогда раньше не видел такой чудесной девушки, как она, и встреча с ней, может быть, самое важное событие в моей жизни, но мы не так должны были повстречаться. Не здесь, не в чертовом прогнившем бункере под землей. Мы должны были познакомиться под голубым небом, под ярким солнцем, среди зеленых деревьев - может, где-нибудь в парке. Мы должны были постепенно влюбляться друг в друга, пока бы не поняли то, что и так очевидно - мы родились, чтобы быть вместе. Но мы встретились не там и не тогда, и я наделал глупостей, и теперь из-за этого не могу смотреть ей в глаза. Впрочем, я становлюсь как Паганини: все свои ошибки оправдываю тем, что мы живем в бункере. Нельзя так делать...
Я даже не знал, слушает Линда или тихонько ушла во время моей пламенной речи. Мне важно было исповедаться - не перед ней, перед самим собой.
Но Линда все внимательно выслушала.
- Значит, ты хочешь, чтобы мы были вместе? - спросила она.
Я даже растерялся от неожиданности.
- Ну да... если это еще возможно.
Замок тихонько щелкнул, дверь противно заскрипела и открылась, и я увидел улыбающееся личико Линды.
- У тебя был ключ?! Все это время?
- Я рассказала Главному, что ты здесь, и он велел тебя выпустить... Прости, что не сразу открыла.
- Ничего, - мне не хотелось даже ругать её за эту маленькую женскую хитрость. Потому что я наконец-то смог сделать то, чего давно хотел - поцеловать Линду. И мы целовались долго, кажется, целую вечность.
- Ты так стараешься, будто над нами веточка омелы висит, - сказала она, облизывая пересохшие губы.
- А она висит. Только ты её не видишь.
- Подожди, подожди, - Линда отстранилась, - чувствуешь, тихо?
- Ну и что?
- Такая жуткая тишина. Десять минут назад они страшно шумели.
- Может, разошлись по койкам?
- Так быстро? Пойдем посмотрим. Кажется, что-то случилось.
Я не хотел никого видеть, но пришлось послушаться - Линда сильно встревожилась, да и мне стало не по себе. Пока мы шли, я пытался придумать всему правдоподобное объяснение - вроде того, что все сидят молча и медитируют, глядя на огонь, чтобы смыть грехи - но подсознание уже понимало, что случилась беда.
Когда мы вернулись в зал, все сидели за столом в неестественных позах и спали - кто откинулся к стене, кто лег на стол или вовсе окунулся мордой в тарелку.
-Они пьяны?
-Нет, - я проверил пульс у одного, потом у другого,- они все мертвы.
Линда, не сдержавшись, тоненько взвизгнула, осознав, что видит перед собой группу покойников, а я осматривал их, пытаясь понять, что произошло. Было похоже на отравление, но кто, и как....
- Главный, - вдруг сказала Линда.- Его одного не было за столом, он один ничего не ел.
- Но Ева сидела с нами, он не стал бы травить дочь. Да, и еще - мы ели ту же пищу, но все еще живы...Как это вышло?
-Я не ела. А ты... Не знаю.
-Может, дело в том, что они пили? - я внимательно рассмотрел пустую бутыль. - Вдруг отравлена была не еда, а самогон. Ева не отравилась бы, она ведь не пьет. И я тоже не пил, поэтому здоров. Неужели все-таки Главный?
- Три шага назад!
Я плавно повернулся, как будто меня снимали в кино в замедленной съемке. Главный, почему-то в костюме Санты, наставлял на нас обрез и знаками показывал, чтобы мы отошли подальше от трупов. Он велел нам встать, не шевелиться и рассказывать, зачем мы всех отравили.
- Что?! Это не мы!
- Мне отстрелить тебе ухо?! - Главный смотрел на меня в ярости. - Я пришел раздать подарки, а они уже не дышат! Твоя работа? Больше некому!
- Я сидел под замком! Как я мог?
- Может, ты до этого яд в бутылку подбросил.
- Джон, это не Ной. Я все время была рядом с ним, я бы заметила. Лучше подумайте - если это не он, и не ты, то кто? Надо посмотреть, кого не хватает.
- Девчонка дело говорит. Вряд ли он отравил и себя тоже.
Главный сделал шаг вперед, но вдруг покачнулся и рухнул, как тяжелый куль с мукой. Выстрела почему-то совсем не было слышно.
- Пожалуйста, не двигайтесь, - вежливо попросил нас Паганини, появляясь из темноты с револьвером в руках.
Блин, следовало бы догадаться.
Не обращая на него внимания, я кинулся на помощь к Главному, который жутко хрипел, и, судя по всему, словил пулю в легкое.
- Я стреляю!
- Стреляй, - мне некогда было даже оглянуться, - я его не брошу.
Паганини нерешительно посмотрел, как я оказываю раненому первую помощь, вздохнул и повернулся к Линде.
- Зачем? - спросила она, едва шевеля губами.
Я не вслушивался в то, что Паганини говорил, у меня были дела поважнее, но мне и так ясно было, что он ответит. Унижения не проходят даром - ни для того, кто унижает, ни для того, над кем издеваются. Вынужденный терпеть, он копит обиды, а злость, скапливаясь в душе, очень быстро превращается в ненависть. А в случае Паганини это вылилось в ненависть к бункеру и его обитателям и желанию уничтожить его.
- Но как ты смог? Как ты это сделал?
- Док мне помог.
- Помнишь, как мы сидели у тебя? Я тогда стащил кое-какие таблеточки. Отравить выпивку было парой пустяков.
Выходит, он тогда уже все спланировал. Сразу после того, как его избили. Должно быть, Паганини шарился по ящикам моего комода, когда я выходил. Но что он там мог найти? Неужели я положил туда что-то сильнодействующее?
И тут я догадался. Дигоксин. В малых дозах - хорошее средство для восстановления сердечного ритма. В больших - смертоносный яд.
Да. Именно эти таблетки он у меня и взял. Именно их он подкинул в вино.
-Ну, а что же ты сам не отравился?
-А кто бы тогда остался жить? Нет, я не мог так поступить. - Паганини посмотрел на меня, в его воспаленных глазах светилось нездоровое возбуждение безумца. - Я - один из немногих, кто не такой, как они, кто сможет построить новый мир, мир без насилия, без страха, без подчинения. Мир, где главными будут любовь, уважение друг к другу, добро... Неужели ты не хочешь жить в таком мире?
Он повернулся к Линде. Девушка слушала его, не шевелясь, как кролик слушает удава.
- Девочка моя, разве тебе хотелось жить в этом жестоком мире, с этими людьми? Они не пощадили бы и тебя. Они хотели пустить тебя по кругу, только потому, что отец, который тебя защищал, умер, и ты осталась одна. Неужели тебе их жалко? Неужели ты не думаешь, что без них твоя жизнь станет куда лучше? Мы построим новый мир, светлее, чище, справедливее... Пойдем со мной.
- Линда! - она даже не услышала мой слабый вскрик.
Главный поманил меня пальцем; когда я нагнулся к нему, он тихонько вложил мне в руку обрез и прошептал:
- Сделай это, сынок. Больше некому.
Мне сложно было принять решение. Сначала я хотел просто выстрелить ему в руку и обезоружить. Хоть Паганини и убил всех, я понимал, что всего лишь несчастный сумасшедший, которого нужно пожалеть. Если бы можно было отправить его на лечение, он бы смог снова стать полезным членом общества. Но мы не сможем его вылечить. И значит, всегда будет опасность, что он прирежет нас всех во сне.
- Пойдем, - Паганини протянул Линде руку, - никого чище, никого добрее, чем ты, просто нет. Ты будешь принцессой нового мира. Идем же со мной...
- Сэм, - я не мог выстрелить ему в затылок, - обернись.
И когда он повернулся, я выстрелил. Стрелок из меня не очень, но я целился как раз в ту точку на черепе, где его проще всего повредить - и попал. Пуля вошла в мозг, не встретив сопротивления, и Паганини умер мгновенно, не мучаясь.
- Ной, что ты наделал!
- Я защитил тебя.
- Он не хотел ничего плохого!
- Откуда ты знаешь? Он уже убил три десятка людей. Он легко мог пристрелить нас, а потом изнасиловать тебя.
-Я так не думаю, - по правде, я и сам так не думал, но другого выхода все равно не было.
Я и сейчас, когда пишу это, не уверен, что поступил правильно.
Линда уже хлопотала около Главного:
- Джон, как ты? Сильно болит?
- Ничего, - отвечал Главный, улыбаясь через силу, - вы видели Еву?
Мы в замешательстве огляделись по сторонам. Среди сидящих за столом покойников девочки не было.
-Ева, - как мог, громко позвал Главный, -Ева, доченька! Это папа. Где ты?
И мы услышали звук, который показался нам приятнее пения ангельских труб - громкий детски плач. Ева вылезла из-под стола и кинулась мне на шею - как я ни старался оторвать её от себя, объясняя, что мне нужно осмотреть папу, ничего не вышло. Она вцепилась в меня, как клещ, и не отпускала.
Сейчас, когда я делаю запись в дневнике, на одном колене у меня спит Ева, а на другом - Линда; я стараюсь не шевелиться, чтобы не потревожить их, и думаю, что все-таки это Рождество было самым жутким в моей жизни.
Но я встретил Линду. Я остался жив, и Ева не потеряла отца, а Главный - дочь. Все могло бы быть гораздо хуже.
26.12.
Сегодня мы прощались с теми, кого потеряли вчера. Нам ничего не оставалось, как сжечь их в котельной - иного способа хоронить трупы у нас просто нет. Я хотел сделать все сам, но Линда мужественно вызвалась мне помочь. Мой стойкий оловянный солдатик.
Каковы наши шансы выжить в дальнейшем? Нас всего четверо, и только я могу держать в руках оружие. Главный ранен не тяжело - вопреки опасениям, пуля не задела легкое, но все равно, пройдет немало времени, прежде чем он восстановится. К счастью, у нас пока хватает и провианта, и всего, что нужно для жизни, а когда все это закончится, идти наружу придется мне. Надеюсь, что Главный к этому времени встанет на ноги, потому что идти одному очень опасно, а Линду я ни за что с собой не возьму.
В любом случае, пока Главный не поправится, я отвечаю за всех. И я сделаю все, чтобы ни с ним, ни с девчонками ничего не случилось, даже если придется сдохнуть самому.
31.12.
Главный стабилен; рана постепенно заживает, и у меня нет особых опасений на его счет. Сейчас он поел, и думаю, скоро заснет, ведь час уже поздний.
Сегодня последний день года, и Ева уговорила нас разрешить ей посидеть с нами подольше, подождать, пока часы не пробьют двенадцать. Она обещает быть паинькой. Лично мне все равно, но раз ребенок хочет, пускай повеселится.
1 января 2038 года.
Наступил новый, две тысячи тридцать восьмой год, и это значит, что прошел уже год с тех пор, как мир рухнул. Ну что ж, хорошо, что пережили.
А в честь Нового Года мы с девочками устроили ночные посиделки. Было весело. Линда приготовила нам вкусный ужин из консервов, я продемонстрировал все свои музыкальные таланты, тридцать три раза сыграв на раздолбанной гитаре три известных мне аккорда, а Ева в благодарность спела мне старую песенку про бородатого Ноя.
- А ты и вправду Ной?
- Да. Ной Самерс.
- Ну и имечко! - хихикнула Линда.
- Так уж назвали.
- А может, тебя не зря назвали Ноем? - Ева наморщила лобик. - Может, ты родился, чтобы спасти всех нас? Как Ной спас всех при потопе.
Мне стало неуютно, хотя не следовало и обращать внимания на детскую болтовню.
- Пойду строить ковчег.
- Нет, правда, - Ева обняла меня и чмокнула в щеку прохладными губками, - спаси нас с папой, пожалуйста. И Линду. Будь нашим Ноем...
Она тихонько заснула, а мы с Линдой сидели, обнявшись, глядели на горящую свечу и ворковали.
- А еще у нас когда-нибудь будет ребеночек... Я хочу, чтобы родился мальчик. Мы назовем его Адамом, и Ева выйдет за него замуж.
- И родил Ной Адама, - хихикнул я, - вся история насмарку... Ладно, допустим, Ева выйдет за нашего сына, а за кого выйдут их дети? Или род людской прервется на наших внуках?
И я говорил это более чем серьезно, ведь вероятность, что еще кто-то из людей спасся, весьма мала, а даже если это и так, вряд ли мы сможем до них добраться. Значит, человеческий род действительно угаснет, когда нашим внукам будет не с кем завести детей.
-Ну, у Адама с Евой как-то же получилось, - тут повеяло холодным ветром, и я вздрогнул.
- Откуда этот сквозняк?
Мы пошли проверить дверь, ведущую наружу - и увидели, что она была открыта, причем не просто приотворилась, а была распахнута настежь. У меня волосы на голове зашевелились - не от ветра, от ужаса. Неизвестно, сколько времени дверь была открыта, неизвестно, сколько мы облучались, какую дозу радиации получили. Может быть, мы умрем, не дожив и до утра.
Я бросился задраивать проклятую дверь. Линда сбегала в мой кабинет, вернулась и доложила, что Главного нет на месте. И я понял, что это он ушел, оставив дверь незапертой.
- Джон просто устал, - тоскливо сказал Линда, - просто отчаялся. Вот и решил все прекратить. Зачем ты закрываешь дверь? Все равно мы все умрем.
Я замер, держась за косяк. Может, и вправду не стоит закрывать. Я представил себе Главного, который в окровавленном одеянии Санты не спеша шагает по покрытой пеплом земле, изредка прикладывается к бутылочке, поднимает глаза к небу и говорит:"Хорошо"!
Может быть, он прав. Это никогда не закончится. Сколько бы лет нам ни предстояло прожить, каждый год будет похож на предыдущий, и каждый день будет похож на вчерашний, и все время будет одно и то же. Только борьба за жизнь. Только животное существование. А когда мы умрем, и наши дети умрут, то окажется, что все было напрасно - мы даже не смогли спасти свой род. Так может, стоит прекратить цепляться за эту невыносимую жизнь?
- Ной, - голос Линды задрожал так, как будто она увидела что-то сверхъестественное, - смотри, что там...
-Где?
-Справа от тебя. Это не...
Я осторожно взглянул туда, куда она указывала. У моих ног сидела птица. Обычный сизый голубь из тех, что раньше стаями носились в парке.
-Голубь!
-Тсс! Не кричи, если хочешь жаркое из голубятины...
-Ты не понял! Это голубь! Настоящий! Живой!
И тут до меня дошло. Голубь смог выжить - значит, природа вернулась в состояние, при котором жизнь на земле возможна. Скорее всего, это потомок кого-то из голубей, переживших Взрыв. А значит, где-то есть люди, которые помогли этому сизарю родиться, выжить и размножиться.
Где-то есть люди.
Люди.
Мы не одни.
-И на седьмой день увидел Ной голубя.... - я и сам не понимал, что говорю глупости. По моим щекам катились крупные слезы, которые я даже не хотел вытирать.
Голубь почистил перышки, вспорхнул и улетел, оставляя глупых людишек самих разбираться со своими проблемами. А мы так и продолжали смотреть в темное небо, даже когда он превратился в совсем маленькую точку, которую уже невозможно было разглядеть.
С Новым Годом, Lady_Kelly. С Рождеством. И пусть сказка, которую тебе подарили, никогда не воплотится в реальность.