[Innominato]

Восьмая миля (техосмотр)

Не выдумав слова, я произношу любовь
Жажда Нарцисса, склонённого над водой
Жадный цветок, вместо жидкости пьющий боль
Всех отражений, где ни одного - с тобой.

hero_in

Прошла неделя, и она все еще невыносимо скучала по морскому воздуху, бризу и умиротворяющей бесконечности океана. Мысль о переезде была обыденной и легкой, не за что цепляться, не о чем переживать. Анну Марию с её интересным послужным списком спокойно выпустили из США; она подарила себе год безмятежности на другом конце света, в древней, ярко раскрашенной Юго-Восточной Азии. В ней было обаяние времени и печать недавней крови, память о войнах и обезглавленных режимах двадцатого века. Чужая смерть завораживала – Анна Мария не имела к ней никакого отношения, дивное, потрясающее чувство.
Худеющий банковский счет приносил еще более прекрасные ощущения. Полунищее детство что-то замкнуло в её мозгу, и любая потеря денег отдавалась приступом чесотки, от которого извилины отчаянно чесались. Бухгалтер уверял, что все хорошо. Чешущаяся, охваченная паранойей Анна Мария стремительно собрала вещи и вернулась в Стренджтаун.
Неделю спустя, убедившись, что хм, черт возьми, это можно назвать «хорошо» (и одурев от скуки вперемешку с тоской), она приехала в городской бассейн. Жители Стренджа давно превратили его в излюбленное место свиданий, плавание шло как бонус. Прогуливаясь походкой танцовщицы вдоль бортика, Анна Мария обозревала окрестности; её нездешний загар и фигура дорогой эскорт-девицы двумя большими магнитами привлекали внимание. Оно было привычно, приятно и любимо. Из мужских взглядов, восхищенных и похотливых, она соткала себе королевскую мантию.
Отстраненно улыбнувшись знакомому, Анна Мария поглядела на столики и удивленно замерла. Он не смотрел на неё как все, мысленно стягивая купальник и опрокидывая на спину, а то и дело бросал короткие быстрые взгляды и что-то рисовал на блокнотном листе. Первая мысль была: «ого!», потом «вау!», потом Анна Мария подошла к нему и негромко спросила:
- Разве вам не нужно разрешение натурщика?
Он резко поднял голову. В глазах, зеленых, как морская вода, заискрилась смешинка.
- Не всегда. С чего вы взяли, что я рисую вас, а не кактус на крыше?
Анна Мария ответила ему саркастичной ухмылкой:
- Я знаю такие вещи.
Он рассмеялся, потер нос и вскочил, пародируя галантный поклон:
- Даете ли вы мне свое разрешение, о прекрасная дама?

- Такой вопрос требует серьезной проверки… ‒ она окинула его долгим изучающим взглядом, неторопливо рассматривая великолепное мускулистое тело, едва приметные золотистые волоски на груди, дорожкой спускающиеся в плавки. – Пожалуй, я дам вам шанс.
- Вы меня осчастливили, - с плохо скрытой иронией сказал художник. – Присаживайтесь, красавица, составите мне компанию.
Она попыталась рассмотреть рисунок, но он закрыл его рукой. Анна Мария состроила гримаску досады. Вернее, горячая стерва в её исполнении состроила, а сама она наслаждалась незатейливой игрой.
- Будете хот-доги? – из галантного он стал насмешливым, казалось, вздорная красотка его развлекала.
- Почему нет, - с улыбкой «сам-разгадай-намек-если-это-намек» ответила Анна Мария. – Значит, вы художник?
- Если это можно так назвать. А вы?..
- Бывшая офисная крыса.
- Вы слишком строги к себе. Почему крыса? Я бы сказал, что шиншилла.
Официантка в коротеньких джинсовых шортиках принесла хот-доги. Анна Мария тщательно намазала свой горчицей и откусила добрую четверть. Художник (если его можно так назвать) весело улыбнулся подаче.

- У вас есть имя красавица?
- Есть. Но мне больше нравится, как вы меня называете, - Анна Мария слизнула горчицу с губ.
- А я Киван, - он отсалютовал ей хот-догом.
На вид ему было лет двадцать пять-двадцать семь – закатно-золотой расцвет молодости. Она никогда еще не видела такого цвета волос, не в этом веке, не в этой жизни. Рыцарь с львом на гербе, золотоволосый и зеленоглазый… Пятилетний вынужденный целибат швырнул её в постели тайцев, непальцев и парочки итальянских туристов, их имен она не знала, лица забывала на следующий день. Этого Анна Мария хотела запомнить.
- Вы недавно в Стренджтауне, Киван? – бросила она пробный шар. – Раньше я вас здесь не видела.
- Что-то вроде, - хмыкнул Киван. – Но тут у вас и полгода покажутся вечностью.
Страйк? Пустые тарелки сменил кисло-сладкий холодный чай. Лед таял на губах, и капелька воды заскользила по подбородку Анны Марии, упала в ямку между ключицами.
- Не представляю, как тут можно жить с рождения, - сказала она с притворным ужасом. – На самом деле я из Коннектикута.
- Сиэтл, Вашингтон, - с такой же притворной чопорностью отозвался Киван. – Далеко же нас с вами занесло.
- Давайте выпьем за это.
Они чокнулись, переглядываясь, словно школьники на первом не-свидании.

- Я бы очень хотела увидеть ваши работы, - распушила хвост Анна Мария. – Вы определенно где-нибудь выставляетесь.
Киван рассмеялся, вновь потирая нос. Вид у него был такой, точно она сказала шутку, которую он слышал много-много раз.
- Ага, выставляюсь. В реабилитационном центре для наркоманов. Я там преподаю.
- О, - сказала Анна Мария.
Горячая стерва добавила что-то пустое и вежливое, как брошюра для посетителей, а у неё вмиг заледенели пальцы ног. Нет, она никогда не научится с этим жить, запредельное усилие для умницы и лучшей ученицы. Ей больше не хотелось играть - легкость, золотистая и приятно теплая, испарилась на жаре. Киван пил свой чай, солнце сияло в его волосах, и затянувшаяся пауза не стоила усилий никаких красноречивых взглядов.
- Что ж, думаю, мне пора, - встала слишком быстро, но, по правде говоря, ей было плевать. – Рада знакомству. Надеюсь, еще увидимся.
- Даже хрустальную туфельку не оставите? – Киван изобразил грусть, но её тут же смыло широкой ухмылкой.
- Найдите меня.
Она ушла, не оборачиваясь, не то выдерживая игру в пресыщенную цыпочку, не то убегая – ха-ха три раза – с достоинством, не то все вместе. Уже дома Анна Мария зло смеялась над собой. Найдите меня, как претенциозно и пошло, ноосфера подкинула словарик самых дурацких шаблонов. Надо заняться деньгами и уехать, как планировалось, унося последнее хорошое воспоминание о Стрендже. Найдите меня! Сама все испортила.
Златокудрый рыцарь со львом на щите… Прекрасный сон в солнечной дымке. Запомнит, как и хотела.

Спустя два дня, до смерти возненавидев кровать и всех нью-йоркских полицейских, Анна Мария собралась в банк. Она вышла из дома, умопомрачительно элегантная, в белом деловом костюме-двойке с недосягаемым градусом выпендрежа. В её мыслях царствовал Индийский океан, бирюзовый, пронизанный солнцем до темных глубин и разноцветных рифов.
Солнцем, которое перестало что-нибудь стоить в ту секунду, когда она вышла из дома.
- Анна Мария – красивое имя, - сказал Киван. – Оно тебе подходит.
Анна Мария выдохнула. Океан ласкал её ноги под брюками, волны поднялись до бедер.
- Как ты меня нашел?
- Это было несложно, - ответил Киван, кивая не то на дом, не то на костюм, и золотой меч вошел между пластинами её доспеха, выламывая их.

~*~

Киван жил в студии на западе Стренджа. Дом был большой, старый, с высоченными потолками и щербатым паркетом; на крыше светилось прямоугольное, убранное в новенькую раму окно. Киван и Анна Мария лежали под ним на влажных сбившихся простынях, кусочек ночи парил наверху, словно большая птица. Окно было крылом её, темным, прекрасным, с узорами звезд на перьях.
Анна Мария любила смотреть на него. Но еще больше – лежать, прижавшись щекой к плечу Кивана, переживать его умопомрачительную близость. Обвиться змеей под флейту заклинателя – под мурлыканье, переходящее в низкий горловой рык.
Лежать, прижавшись щекой к животу, отчего напряжение превращается в дрожь, пузырьками поднимающуюся к груди.
С самого начала их тянуло друг к другу, но они не сразу стали спать вместе. Проверяли себя на прочность, отстраняясь от лишних прикосновений, лаская словами и улыбками; привязанность соединяла руки свадебным шнурком. Они ходили на свидания, словно друзья, говоря о пустом, легком и неважном. Маски пропадали медленно, паутина трещинок больше была похожа на пыль, а они пели в местном караоке, отражаясь в глазах друг друга, точно в зеркале.
Первый поцелуй был естественным, как вдох перед прыжком в воду. Незавершенная фраза опала ломкими осенними листьями, на губах остался вкус летнего, пронизанного солнцем моря. Близость физическая совпала с близостью душевной – они полюбили разговаривать, лежа в постели, под светящимся прямоугольником окна.

Киван признался, что считал её посредственной, банальной стервой; пустенькой – так он сказал.
- Но привлекательной, согласись, - засмеялась Анна Мария. Волосы её лунным серебром сияли на подушке, простыня не прятала изящное белое тело; со стороны она была русалка, сирена, и солнечно-золотой рыцарь улыбался ей.
- Оказалось, в тебе есть глубина, - ухмыльнулся Киван и провел рукой от её груди до низа живота.
Она раскрывала его как книгу, забранную в тяжелые латы. Порой болели, кровили кончики пальцев, но иногда Киван сам все рассказывал. Анна Мария слушала его, затаив дыхание, оно билось в ней, иссушая горло.
- Ты ведь слышала, что такое богема, - говорил он ровным, полупрезрительным тоном. – Порок как катализатор и прочая фигня. Некоторые цедили, что алкоголь – это для плебса, а вот наркотикам их возвышенные натуры открывались с резвостью проституток. Моя девушка была из таких, и я, - Киван усмехнулся, резко, страшно, - поставлял их ей.
Анна Мария задыхалась, медленно, осторожно дышала через рот. На голос Кивана накладывался другой – беспечный, заразительный смех, переходящий в бессмысленный, искусственный хохот, фальшивый до отвращения, пугающий до ледяных мурашек.
- Я был дилером, Анна Мария, - говорил Киван. – Черт с ними, с другими людьми, но я убивал Лору и наших детей, которых её тело выбрасывало, как мусор. Оно было мудрым, не давало жизнь уродам, которым место в музее долбаных патологий. Мне было плевать. Я поставлял товар и получал обалденные бабки.
Анна Мария видела, как умерла эта Лора. Как она лежала – тощая, подурневшая, с сухими, фигово прокрашенными волосами и черными венами. Жалкая нарколыга с мертвой маткой. Её смерть была правильной, логичной, долбаным хэппи-эндом, но она, Анна Мария, не рыла могилу. Она спасла, увела прочь, позволила себе думать, что все будет хорошо…
Хорошо – не стало. Стало – белая больничная палата, и приглушенный крысиный шепоток за дверью, и разрисованное лицо Селесты Моргенштерн. Её шакальи глаза, в которые Анна Мария мечтала вцепиться ногтями и слушать, как она вопит.
Потеря гляделок далась бы мрази тяжелее, чем смерть единственного, мать его, сына.
- Меня взяли на распространении, впаяли срок, - говорил Киван, а Анну Марию раздирало от гнева и жалости. – Я отсидел, прошел чертову кучу программ и теперь искупляю грехи, спасая торчков рисованием.
- Ты их уже искупил, - прошептала Анна Мария и потянулась к нему, поцеловала застывшие, холодные губы, согрела их дыханием, а он все сидел, одеревенев. Тогда она укусила их до крови и Киван вдруг оттолкнул Анну Марию, а затем вновь прижал к себе, вжался. Сердце его колотилось как бешеное.
Потом он носил её на руках, и она смеялась, не слушая голос, шептавший: подобное к подобному.

~*~

На День Благодарения Анна Мария собственноручно приготовила индейку. Бедная птичка кое-где была сырой – в самых интересных местах – а в еще более интересных покрылась черной корочкой. Киван глумливо хохотал, но ел. Рождество они провели в Аспене и там, среди зашкаливающего пафоса богатеньких ничтожеств и утомленных магнатов, катались на лыжах и гуляли, хихикая, словно подростки.
Рядом с Киваном она казалась себе совсем юной, влюбленной девчонкой с сердечками в голове и томлением пониже. Тридцать один развеселый год и последние незабываемые пятнадцать постепенно перестали давить на виски предвестником мигрени. Золотой рыцарь отличным ударом снес башню своей Прекрасной Дамы. Она его отблагодарила, о да – отдала все цельное и светлое, сама не заметив, как такое вообще произошло.
Киван был другим. Её рыцарь, отважный и сильный лев, царь зверей. Паучиха успокоилась и уползла на дно болота. Он понимал – мог бы понять, если бы она рассказала. Когда-нибудь я сделаю это, думала Анна Мария. Я заслужила.
День Святого Валентина Киван предложил провести в ресторане. Анна Мария ехала туда, предвкушая изысканную прелюдию, и придумала с десяток прекрасных завершений вечера.

Она гладила его колено под столом, и он ухмылялся, не позволяя ей зайти дальше. Но за шальным блеском глаз, в зеленой морской воде, Анна Мария заметила тень. Она мелькнула и пропала, точно рыба, некстати всплывшая к поверхности.
- Знаешь, - сказал, вонзая вилку в десерт, Киван, - я и не думал, что после всего мне выпадет еще один шанс.
- Но ты ошибался, - улыбнулась Анна Мария, мысленно хмурясь – что он еще хочет сказать? Тень, хищная и хвостатая, вновь почудилась ей.
- Да. И я не хочу этот шанс продолбать.
Улыбка у него была нервная, ломкая. Анна Мария смотрела Кивану в глаза, выискивая тень, но тут она рассыпалась золотыми искрами, и он вытащил из кармана коробочку. Сердце будто сжала чья-то рука. Оно билось в клетке из беспощадных пальцев, а они давили все сильнее и сильнее.
Нет, хотела крикнуть Анна Мария, нет, не нужно!
- Будь моей женой, - сказал Киван.
Нет, хотела крикнуть Анна Мария, твоей – навсегда, как захочешь, но не женой!
Какой растерянной она, должно быть, казалась со стороны… Осколки маски упали на землю, и один вонзился ей в босую ногу.
Киван ждал, и с каждой секундой тень в его глазах росла, поднималась, заливая радужку. Анна Мария вцепилась в золотое сияние, огонь, влитый в жилы вместо порченой холодной крови, подлинный и прекрасный. Он горел так ярко, так неистово, столб пламени до небес, и она пошла к нему, отбрасывая осколки.
- Буду, - прошептала Анна Мария. В уголках глаз закипели слезы.

Он надел ей на палец кольцо, простенький золотой ободок с рубиновой звездой. Красный огонек мерцал на бледной руке; он был точно капля крови, частичка жизни, заставлявшее её сердце биться.
- Оно прекрасно, - хрипловато произнесла Анна Мария и упала Кивану в объятия. Он держал её, а она пропускала сквозь пальцы солнечные пряди, владела губами. Поцелуй был собственническим, жадным, отблеском пламени, золотисто-алого. Она требовала, и Киван целовал её в ответ с удвоенной силой по праву спасителя.
По праву завоевателя.
И, черт возьми, впервые в жизни ей это нравилось.
- Мы смущаем всех этих жалких людишек, - прошептал, смеясь, Киван. По-девичьи хихикая, Анна Мария вернулась на свое место, и через минуту они уже снова чинно ели ужин. Только ноги их под столом творили бесстыжее непотребство.

Они не уделяли большого значения пышной, затейливой свадьбе с тонной закусок и гостями, их пожирающими. Анна Мария вообще хотела зарегистрироваться в мэрии перед работой, но Киван заявил, что будничность умаляет его триумф. Он самолично возил её выбирать платья, и продавщицы округляли глаза, лепеча, что это плохая примета. Киван в эту фигню не верил. Он выжигал её и ослеплял, сражался с ней и побеждал.
Платье было скромным, с длинной юбкой, небольшим вырезом и короткими рукавами. Но кружево соблазнительно облегало грудь, тонкая ткань подчеркивала осиную талию. Уступая простоте, Анна Мария заплела волосы в толстую косу, а из драгоценностей на ней были лишь серьги с аметистами.
Она оглядывала строгий серый костюм Кивана (его волосы сияли еще ярче), его обожаемую щетину; мягкий прохладный ветер шевелил цветы, обвивавшие арку.

Я хочу, чтобы так было всегда, молилась Анна Мария.
Она вспоминала, как он начал рисовать её – наброски птицами расселись по всей квартире. На холсте тонко, едва заметно проступал силуэт.
Клятв не было. Молчание связывало крепче, чем сотрясение воздуха, источающее мед сладеньких признаний в любви. Солнечный свет лился широким потоком, брызги его сверкали ослепительно ярко, летели во все стороны, точно кто-то уронил горшок с золотом. Сентиментальный лепрекон поскользнулся на радуге и запил горе. Ни капли грусти – ей объявлен сухой закон.
Киван держал её руки в своих, гладил выступающие косточки на запястьях. Анна Мария забывала дышать, на этот раз от любви, у которой был вкус кальвадоса, выпитого в парижском подвальчике. Невыразимая близость общих ран и сросшихся здоровых тканей.
Вот это и называется – одна плоть.

- У меня самая красивая жена на свете! – Киван кружил её в объятиях, пышная юбка волнами пенилась над щиколотками, и Анна Мария смеялась, держась за его плечи.
Ей больше не было дела до призраков, вросших в стены дома, построенного на окровавленной земле. Ни до их проблем, претензий, ничтожной мести за то, что она убила их или была виновна в смерти. Перестать чувствовать вину было легче, чем, скажем, бросить пить.
Она больше не скучала по дымчатой красоте Азии, не тянуло возвращаться на другой конец света, незачем было. Прекрасная Дама вышла на свет из темницы, запрятала паучью свою – монстра – сущность куда подальше.
Киван внес её в дом на руках, и она, болтая ногами, скинула туфли. Галстук повис на изгибе светильника.
- Самая красивая, но не самая легкая, - продолжал в притворной задумчивости Киван, и Анна Мария с криком «ах так!» извернулась, но он её не пустил.

~*~

Медовый месяц был назначен в Альпы. Анну Марию почти не грызла немыслимая трата денег, и она себе удивлялась. Она без колебаний разделила свои счета с Киваном; он был состоятельным, суммы, вырученные вечность назад за картины, радовали глаз, набухая от процентов, и вдовье состояние жены его не волновало.
Киван легко относился к жизни при всем своем прошлом, мертвой подружке и тюрьме, и тем, что он хотел исправить. Анна Мария порой завидовала ему. Накануне свадьбы они послали приглашения родителям Кивана в Сиэтл, но они не ответили. Да пошли они к черту, тупые ханжи, сказал он тогда и опрокинул Анну Марию на постель.
После двух недель мороза, снега и полюбившихся лыж они вернулись в Стренджтаун. Квартиру Киван оставил за собой как студию и проводил там по шесть часов – стандартный рабочий день Анны Марии на стезе закона.

Пустыня вскоре ей надоела. Город наскучил Анне Марии, опротивел, она мечтала о снеге хотя бы раз в год и умиротворяющей свежей зелени улиц. С севера на юг, с юга… Как-то они с Киваном лежали на кровати, а перед ними раскинулась карта США. Разноцветная мозаика штатов, многоугольники с красными точками столиц и крупных городов. Киван водил её рукой над картой, изображая пассы, все быстрее и быстрее, быстрее и быстрее, пока вдруг не ткнул пальцами куда-то на восток. Анна Мария наклонилась вперед:
- Шарлотт, Северная Каролина. Так ты южанин в душе?
Он отвел волосы с её шеи и легонько прикусил кожу.
- Всегда мечтал о плантации с кучей рабов. Жаль, проклятые янки выиграли войну, а то бы мы с тобой развернулись, красавица…
Карту они измяли порядочно, прорехи расчертили новые границы, но Северная Каролина осталась целехонька. Зато Коннектикут превратился в дыру.

~*~

Анна Мария перестала считать дни. В свободную минутку, во власти неги или скучнейшего отчета, она обзванивала риэлторов и шерстила сайты. Киван считал, что им нужен большой дом; он любил пространство, залитое светом, и минимум мебели, настолько минимум, что кровать уже была излишней роскошью. Анна Мария с её страстью к элегантности и дорогим вещам, весьма гармонично в ней существующую, такое не одобряла. После парочки продолжительных споров они условились, что в распоряжение своего вкуса Киван получит треть дома, на большее она была не согласна.
Из своей роли примерной жены Анна Мария вытащила готовку. Каждый вечер Киван послушно ждал, когда она вытащит из недр плиты очередной соблазнительно пахнущий противень или кастрюльку. На его долю остались тосты к завтраку.
Перестав считать дни, Анна Мария поняла, что совершила ошибку слишком поздно. Золотое сияние будто подернулось ледяной коркой, тяжелым туманом с болот. Минут пять она смотрела на девственно чистый календарь, а потом паническая атака судорогой вцепилась в ногу.

Растирая голень, она атаковала Интернет. Экран взорвался многоцветьем окон; от переизбытка розового с голубым Анну Марию затошнило. Дернувшись, она закрыла рот ладонью, но утренний тост не спешил покидать желудок. Во рту стоял неприятный кисловатый привкус.
Страх.
Её вновь замутило. Она прополоскала рот, ядреный ментол обжег язык, но отбил мерзкую кислятину. Анна Мария схватила телефон, залезла в ванну и задернула шторку. Вокруг словно раскрылся красный цветок, смыкая лепестки под самым потолком. Красный цветок, Господи Боже, какое отвратительно ироничное сравнение.
Через пару часов медитативной игры «пристрели шарик» она вылезла из ванны и поехала в аптеку на другой конец города. Можно было и в другой город рвануть, но тут здравый смысл пересилил раздрай в голове.
- Дьявол, что же мне делать? – Анна-Мария-из-зеркала-в-туалете-супермаркета, растрепанная и бледно-зеленая, скорчила гримасу.
Дьявол подмигнул ей. Пятнадцать лет назад она так же стояла перед зеркалом, маленькая, перепуганная, с трясущимися руками. Пятнадцать лет спустя Анна Мария села в машину и поехала домой.
Синяя ночь струилась витками дыма. С патио ветер нес запахи специй и жареного мяса – со всем этим буйством она ухитрилась забыть про романтический ужин, обещанный Киваном. Переодеваясь, Анна Мария прошлась пальцами по чуть выступающим ребрам, идеально плоскому животу. В бикини она смотрелась сногсшибательно.
- Эй, Анна Мария, ужин остывает! – крикнул с патио Киван.
Тошнота, реальная или нет, испарилась быстрее воды на асфальте. Киван наливал вино, тени, лаская, змеились на его пояснице, обвивали талию, ложась на живот. Он был прекрасен – деловитый, ловкий, с точными быстрыми движениями; на секунду у Анны Марии вновь заболело сердце.
- Привет, красавица, - Киван протянул ей бокал, но она подняла руку в протестующем жесте.
- Мне кое-что надо тебе сказать для начала, - проговорила Анна Мария, как ей показалось сбивчиво и невнятно, пролепетала жалко. Муж удивленно поднял брови. Она обошла его, тряхнула волосами, словно тяжесть сбросила и выпалила: - Похоже, у нас будет ребенок.
Слова, сказанные вслух, обрели плоть, облеклись в реальность, отпечатались там где нужно. А Киван вдруг просветлел лицом и оживил её пересохшие губы, целуя по-особенному долго, с новым, неизведанным еще чувством.

Сами они стали новыми друг для друга. Когда «похоже» сделалось «точно», Киван притащил ей охапку цветов. Они пахли сладко, душно, но она зарывалась в них лицом и потом вычесывала лепестки из волос. Анне Марии не вспоминались мертвые дети мертвой Лоры, только один-единственный день на пляже, окрашенный памятью в сепию. Он был засохшим хрупким лепестком, тронешь – рассыплется. И тогда она снова оглядывалась на свои беспощадно прожитые годы, а ребенок, выросший из кучки клеток, начинал толкаться.
Когда-то она прокручивала в голове иллюстрации из журналов – крошечное розовое создание из полупрозрачного корешка становилось привычным младенцем. Это было крайне познавательно.
Однажды за завтраком Киван, хрустя тостом, сказал:
- Может, не будем смотреть пол малыша?
- Нет, - ответила Анна Мария так резко, что у него дернулся уголок рта. – Нет, - повторила она мягче, - а вдруг там двойняшки? Надо ко всему быть готовыми.
Киван обнял её сзади, накрыл руками округлившийся живот.
- А что, мне нравится вариант с двойняшками, - мурлыкнул он и поцеловал Анну Марию в висок.
Двойняшек, конечно, не случилось. Под бившееся набатом в голове «только не мальчик, только не мальчик» полная улыбчивая докторша поздравила их с девочкой.
Девочка! Что ж, Господь, суровый и неумолимый, справедливо воздал своей отчаявшейся дочери. Анна Мария представляла себе эту девочку, крошечную блондинку с нежным розовощеким личиком, золотого львенка, которому они подарят мир.

Ладно, такой пафос можно себе простить.
Киван обложился справочниками и словарями, придумывая имя. Никаких родственников, возвестил он. Никаких «в честь», никакой чести вообще, нафига она нужна. Они поделили имя на двоих и властью данной им Господом Богом и ДНК нарекли обе половины.
- Джорджиана, - сказал Киван. – Милашка Джорджи, Джордж. Она будет милой и эксцентричной, футбол в детстве, курсы модельерства в юности.
- Мартина, - сказала Анна Мария. – Без сокращений. Она будет своей в любой компании, дипломатичной, элегантной и сногсшибательной. А что, классное программирование реальности.
Ей нравились эти игры. Да, черт возьми, она полюбила их, они были сродни игры в куклы, дочки-матери, построй свой город. Тому, чем раньше владели только дети классом повыше. Анна Мария была готова лопаться от самодовольства – эй, смотрите, какой у меня чудесный муж, скоро будет чудесный ребенок, и мы уедем из этой дыры в наш новый чудесный дом.
Девочка не давала ей спать, пинаясь по ночам, и Анна Мария дремала, скользя по краю реальности. Какая-то очередная её буйная часть хотела ласточкой прыгнуть в рефлексию, потому что – ах, как похоже, фотографии «до и после», только другой мужчина спит рядом. Но восстание была единственным, остальные молчали. Казалось, они решили сделать Анне Марии подарок.

~*~

Лоис Лейн томно прикрыла глаза, розовые губы её сложились для поцелуя, но тупой идиот Супермен, пробормотав какое-то жалкое оправдание, свалил. Она осталась стоять на месте, хорошенькая и злая. Ветер укладывал её темные волосы в идеальном беспорядке.
- Гей! – Анна Мария сложила пальцы рупором и прокричала: - Кларк, ты гей! Пошел соблазнять Бэтмена, не иначе. Криптонский динамщик!
Красный плащ Супермена колыхнулся волной, пошел молниями и вдруг пропал вместе с остальной картинкой. Анна Мария яростно нажала на кнопку, но экран оставался пустым, а в динамиках стрекотали помехи.
- О боги! Вы что, серьезно, серьезно? – она с чувством пнула подушку и, нахмурившись, чинно сложила руки на животе.
- Что такое? – высунулся с кухни Киван. – Телик сломался?
- Я уверена, это заговор! – трагически возвестила Анна Мария. – Против меня и всех гомосексуальных линий на телевидении.
- Посмотри с ноутбука, - ответил бесчувственный муж.
- Мне его на живот поставить?
Киван театрально закатил глаза:
- Ну ладно, ладно, я посмотрю, что с ним. Получишь ты свой костюмированный гей-парад. Если бы я знал, что женился на девушке, которая запоем смотрит мыльные оперы…

Анна Мария пнула подушку еще сильнее. У неё то и дело неважное настроение, она капризна и невыносима, невыносимо капризна. До даты, установленной врачом, ровно шесть недель. Она мелочна и отвратительна, отвратительно мелочна. У Кивана порой делается такой лицо, словно он хочет её ударить.
- Это не мыльная опера, - сказала она, - мыльные оперы на другом канале.
Ей хотелось наговорить еще много чего, но здравый смысл и самоконтроль слились в непристойной связи и вели игру. Слава, слава неизменяемым дефолтным настройкам!
Экран посветлел, выгорел до темно-серого, свивались, полыхая, белые сполохи. Киван копался позади, усталость проступала в его лице, как осадок в грязном стакане. Отвертка легко клюнула внутренности, и вдруг все вокруг загорелось сиреневым – вспышка за гранью зрения, пара секунд бесконечности. Запахло паленым.
Неповоротливая, грузная Анна Мария стремительно вскочила с дивана и кинулась к мужу. Её повело, она чуть не споткнулась, и Киван, растирая предплечья, смотрел тяжелым неприятным взглядом. Отвертка валялась на полу.
- Киван, - начала Анна Мария, но он раздраженно дернул головой и сказал:
- Я буду снаружи.
Она сделала шаг, чтобы обнять, извиниться, дотронуться, а Киван рыкнул:
- Не ходи за мной, - и вышел.

Унизительные слезы, деспотичные дети гормональных всплесков, встали пеленой перед глазами. Анна Мария заморгала, кривя губы, как маленькая девочка. Пойманное отражение она сожгла взглядом. Оригинал, беременная женщина в пижаме, с утиной походкой и дрожащими губами, прошел на кухню и достал из холодильника коробку с шоколадным мороженым. Ведро Анна Мария съела в прошлый раз.
Малышка была спокойна – не то спала, не то осуждала. О, как все сложно. Анна Мария была образцовой, стереотипной будущей мамашей и ездила по нервам с чувством выполненного долга. Пожалуй, это ей даже нравилось, новые прекрасные ощущения, такие нормальные, сто раз описанные.
Облизнув ложку, она посмотрела в окно – Киван отмокал в джакузи, золотая его макушка потемнела от влаги. Вернется, утешила себя Анна Мария, это тоже нормально. Шесть недель, осталось шесть недель, и тогда, после рождения малышки, они переедут в новый дом, который уже начали обставлять.
Пронзительно синее аризонское небо окунулось в грязно-серый. Ветер с громким щелчком захлопнул заднюю дверь. Анна Мария пожала плечами, бросила ложку в посудомоечную машину и для проверки вновь посмотрела в окно. Киван вылезал из ванной, уже выключенной, с его плавок стекала вода. Он потянулся, прекрасный до невозможности; мышцы завораживающе перекатывались под кожей.
Первая льдинка упала на землю.

Град? Анна Мария прищурилась, пытаясь разглядеть точнее. Истерично заверещал телефон. Не отводя глаз от окна, она потянулась к трубке.
- Анна Мария! – завопили в ухо, она не узнала голос и поморщилась. – Вы еще дома?
- Да, в чем дело?
- По радио объявили об опасности торнадо, - взвизгнула черт знает кто. – Прямо здесь, рядом со Стренджем!
- Здесь нет торнадо, - пробормотала Анна Мария, - только град… Что, военные продолбали разрыв в пространстве и времени?
- Всего можно ожидать, - неожиданно спокойно откликнулась собеседница, - но в восточной части города спокойнее. Тебе уж точно надо туда ехать.
- Спасибо, Триша.
С именем пришла тревога. Белые звездочки падали с глухим стуком, били по крыше так громко, что Анна Мария вздрагивала. В белесом мареве промелькнул Киван – он шел к задней двери, лицо у него было злое. Все еще сжимая трубку, Анна Мария засеменила к мужу. Он дернул ручку раз, другой, но дверь не поддавалась.
- Что за черт? – перекрикивая стук, спросил Киван. Льдинки налипли на его волосы, вяло таяли, скользя по обнаженному торсу.
Анна Мария попыталась открыть, но у неё не вышло. Пальцы заболели от натуги. Киван выругался.
- Проверь переднюю дверь, - сказал он и пропал из поля зрения.
Живот, неуклюжесть, больная спина – все перестало иметь значение. Она бросилась в холл; передняя дверь открылась легко, словно того и ждала.
- Киван! – позвала Анна Мария.
Глыба льда, расколовшись, ударила её босые ноги.

~*~

Воздух Шарлотт пах свежестью дождя, зеленым морем парков, влажностью, идущей с забранных в кольцо деревьев речушек. Город был большой и загруженный, с населением меньше миллиона он умудрялся гудеть как потревоженный улей. Старый добрый американский Юг в обрамлении современности – старинные здания были словно драгоценные жемчужины в своих раковинах, люди рядом с ними прогуливались степенно, никуда не спеша.
Дом стоял в тихом «зеленом» районе, построенном для высшего среднего класса. Светлые строгие дома обнимала яркая темная зелень. Анна Мария сразу стала своей в мире Шарлотт – состоятельная, белая и одинокая. Ей полагалась черная служанка лет сорока, верная и решительная как цепной пес, нечто среднее между компаньонкой и будущей няней. Дворецкий, которого Анна Мария наняла еще в Аризоне, был седеющим мулатом, залысины гоночными трассами прорезали его голову.
Ей полагались внимание, любовь и забота – матери, которой остался какой-то месяц до родов. Ей полагалось многое, но в свой новый дом Анна Мария входила одна.

Она бродила по полупустым комнатам, забыв о ноющих ступнях, жадно ловила очередную деталь. Лучше всех были оставлены кухня, спальня и детская. Каждый элемент узора на обоях, каждая ворсинка на коврах кричала о любви, вложенный в этот проклятый дом. Она сочилась из стен, светилась в окнах золотым полуденным солнцем. Анне Марии было физически больно чувствовать её. Невидимые ожоги истекали кровью и сукровицей, заживая с большим трудом. Она предпочла бы настоящие шрамы, но все что осталось – затянувшиеся царапины на ногах и свидетельство о смерти.
Первое время после переезда Анна Мария просидела в кресле, изредка вставая. Время слиплось в носящееся по комнатам перекати-поле. Она смотрела, как пылинки танцуют в воздухе, золотистые, полупрозрачные. Они плясали, не сочувствуя, не любопытствуя. Вот, смотрите, эта женщина из города, где случилась та странная хрень. Этот чертовски странный дождь изо льда, определенно бывший фанатом «Кэрри», завалил Стренджтаун, убив шесть человек.
Пятерых и одного. Твоего папу, моя дорогая девочка.

Когда она встала и вышла на улицу, оказалось, что прошло три дня. Мир вспомнил о существовании Анны Марии Варис и облагодетельствовал её психологом, который должен был помочь ей «прийти в себя». Она бы рыдала, сморкаясь в платочек, под благосклонные кивки дамочки, которая своим «я знаю, как это тяжело» взбесила бы и святого.
Простой, незатейливый, грубый план.
Она считала часы до Дня Икс, разукрашивая календарь. Даты облепили кривоватые бабочки с беспорядочным узором на крыльях. В первый день минус трех недель Анна Мария смотрела телевизор, что психолог сочла бы большим прогрессом. Шла трансляция матча Орлиц Шарлотт, женской сборной по футболу, с какими-то страхолюдинами. Когда уродинам забили гол, в дверь позвонили.
Анна Мария замерла, вскинув голову. Звонок пискнул снова, а потом мужской голос спросил: «Может, её нет дома?». Она медленно встала, придерживая живот. «Я видела, что дома», - возразила женщина. Какого черта, раздраженно подумала Анна Мария, но дверь открывать пошла. Через стеклянные вставки она разглядела три фигуры.
- Иду! – крикнула Анна Мария.

Она распахнула дверь, и сердце её остановилось.

ТЕХНИЧЕСКОЕ

Совсем чуть-чуть.