[Седая]

Отчет 4.19

Сквозь тревожные сумерки - дым сигарет
Отражается в зеркале нервное пламя свечи.
Я сижу за столом, на столе – пистолет.
Я играю в игру для сильных мужчин.
(с) Fleur - Русская рулетка

Все как в тумане – моя память предпочитает не вспоминать о том, что было в тот треклятый вечер. А может, я просто поставила какой-то психологический барьер. Чтобы не помнить. Не думать. Не винить. Не лежать, смотря в потолок, и проклинать себя за то, что не смогла этого предотвратить.
- Мерс, ты снова не спишь? – недовольный голос из-под одеяла вырывает из вязких воспоминаний, пропитанных формалином и нашатырным спиртом. Еще был запах отчаяния. Кажется, тогда меня купали в ванной из нашатыря, чтобы привести в себя. Не помогло.
- Мерс? – голос. Погрубевший, приевшийся. Попроси его запеть сейчас – хрипота не позволит взять те прекрасные звуки, что мы вместе брали когда-то. Раньше я ругала бы его за постоянный запах курева изо рта. Но кому, как не мне, знать, с чего он начал успокаивать нервы табачным дымом.
- Чего? – отзываюсь скорее для того, чтобы отстали. Слишком устала. Я хочу спать.
- Поспи, - говорит. Не уговаривает. Больше нет умоляющих интонаций. Больше нет переживаний. Лишь дружеские советы. Судорожно пытаюсь вспомнить, какого черта легла к нему в кровать. Давно же уже не спим вместе.
Не отвечаю, потому что не могу на это ничего ответить. Зато он может отвернуться и уснуть. Потому что тоже устал. Встаю, потягиваюсь. Действительно, в его комнате, чудеса.

Не помню, как заставила себя приехать на похороны Франчески. Помню постоянные, непрекращающиеся слезы из глаз и запах формалина. Рядом дежурила благоразумно нанятая карета скорой помощи – меня, оседающую на ледяную сырую землю, зашедшуюся в беззвучной истерике, постоянно поднимали и предлагали отвезти обратно в больницу. Но я должна была попрощаться.
- Мерс, - голос Франчески настойчиво звучал в голове колокольчиками. Каждую минуту по много раз вспоминала ее слова, прозвучавшие еще в школе. – Я делаю много лишнего, сама же знаешь, кем являются мои друзья. Я допрыгаюсь, и меня найдут в канавке с перерезанным горлом.
Не знаю, что сильнее тянет – то, что тогда сочла это шуткой, то, что шутка сбылась в жизни самым зверским способом или то, что другом, который свел ее в могилу, стала я.
Франческу нашли недалеко от свалки автомобилей на окраине города в красочном одеянии из какой-то половой тряпки, прикрывающей нижнюю часть тела. Грудная клетка и живот, иссеченные травмами и ранами самой разной степени тяжести, раскиданные вокруг обрезанные волосы – все это ужасом застыло в моей памяти, когда я увидела ее в гробу. Над ней работали лучшие танатокосметологи Бриджпорта, но разве мертвая может сравниться с живой?
Народа было немного, большинство «желающих» просто не пустили. Увидев заплаканную Ирену в черном, мне снова стало плохо. Почему. А вдруг, и ее заберут?

От могилы меня пришлось оттаскивать Хейну и фельдшеру из скорой; сама я, не понимая, что делаю, улеглась рядом с моей Франческой. Начала кричать что-то, когда они пытались усадить меня в машину. Вроде бы я тогда хорошо заехала парнишке между ног. Больше ничего не помню – кажется, мне что-то вкололи.
Еще две недели я не могла нормально спать, лишь на сильных транквилизаторах забывалась страшным, глубоким, вязким как болото сном, из которого всеми силами пыталась вырваться. Меня не подпускали к сыну. Я кричала еще сильнее, и уже встал вопрос о кратковременной (долговременной?) поездке в санаторий для успокоения моих нервов. Я слышала, как Мишель звал меня, как он настойчиво требовал увидеть маму. Черт. Ненавижу их за то, что они тогда сделали. Могла ли я причинить собственному ребенку боль?

Выхожу из спальни, все еще неповоротливая и не разогретая. Заглянула в детскую – Мишель спал, отвернувшись от двери, и явно не слышал внезапно нагрянувшего гостя. Мы с ним так давно не виделись, я так соскучилась. Хватит ли мне совести, чтобы разбудить собственного сына?
Тихо подхожу к кровати, потеплее укутываю свое маленькое чудо. Присаживаюсь на краешек кровати.

Не сдерживаюсь, и провожу рукой по волосам. Просыпается почти сразу.
- Мам? Ты чего не спишь? – недовольно бурчит Мишель. Господи, я каждый раз так удивляюсь, слыша его осознанную речь. Ему же годик, какой-то годик, как он может уже ходить в школу? Каждый раз смотрю на подросшего сына и не могу сдержать слез, что все это время меня рядом с ним не было.
- Я по тебе соскучилась, - прижимаю Мишеля к себе. Прости меня.
Он прижимается ко мне, так же тесно, как шесть лет назад. Насколько же ему не хватает меня? Отпускает так же резко, как и прижался. Внимательно смотрит.
- Мам, иди, поспи. У тебя синяки под глазами.
Мишеленька, я бы сказала, какие синяки беспокоят меня сильнее всего, но ты не поймешь.
Послушно киваю, укладываю его обратно спать и покидаю детскую. Конечно, ни о каком сне речи не идет. Пока мне не перестанут сниться кошмары, я не лягу спать.

Осознание правды пришло мгновенно и резко, я совершенно не была готова. Будто какой-то шутник внезапно поднес к уху будильник, и он своей трелью ворвался в уши, порвал барабанные перепонки и засел в голове, ожидая, когда же обладательница этого мягкого, склизкого мозга сойдет с ума. Из-за инородного предмета произошла дезориентация, потеря координации, ноги стали ватными и уже не могли удержать хлипкое тело. Я рухнула в обрыв, так резко поняв, что же произошло.

Он не собирался меня останавливать. Мейнард не хотел, чтобы тогда, у него в квартире, я признала свою неправоту и осталась. Начни он меня запугивать – я бы вернулась позже, не менее решительная. Мне нужно было показать, что я прикована к нему, что я его рабыня, что судьбы любимых людей в его руках. Из-за меня.
Поэтому он избавился от Франчески. Потому что именно она меня толкнула на то, чтобы прийти к нему и потребовать свободы. Он не мог не знать, что в тот день именно Франи успокаивала мою истерику, что именно она стала моей последней каплей, когда я начала думать о том, чтобы освободиться из его паутины.
Он убил Франи потому, что без нее я никогда бы к нему не пошла.
Франческа погибла из-за меня. Из-за того, что в тот проклятый день все-таки прорвалась через охрану, все-таки увидела меня и показала, как сильно Мейнард ограничил мой мир. Показала, что мне совершенно нечего бояться его угроз. Ведь если я откажусь выступать вообще – ему ничего не останется, кроме как принять мои условия.
Поэтому Мейнард мне больше не угрожал. А просто убил Франческу. Вместо тысячи слов.
Мне ничего не оставалось после похорон, кроме как позвонить ему и услышать в трубке перечисление концертов, на которых я должна выступить, на два года вперед. Когда опять возвращение домой становилось редкой радостью. Когда я снова не могла быть с любимым сыном.

Терпение Хейна лопнуло три года назад. Просто однажды я поняла, что он устал меня уговаривать, устал скандалить, что ему нужна свобода. От меня. И – самое ироничное стечение обстоятельств – мы не развелись потому, что у меня не было времени. Я просто не успевала в суд. Несмотря на то, что иск был совместный, что договор о дележе совместно нажитого имущества и несовершеннолетних детей (ради счастья Мишеля я готова была отдать его Хейну на воспитание) был составлен без каких-либо сложностей с нашей стороны, присутствие обоих супругов на суде было необходимо, а я успела туда только в первый раз, которого для решения суда о разводе не хватило. Напоследок истрепав все нервы мужа, мы решили не разводиться документально, и даже не разъезжаться. Просто на небесах наш брак был расторжен. Давным-давно.
Воспитанием Мишеля занимались Хейн и мама. Я приезжала редко, только для того, чтобы переночевать. Но всегда старалась привозить Шелю какие-нибудь подарки, чтобы он не чувствовал себя одиноким и знал, что мама его любит так же, как и в детстве. Просто… нет, я не буду себя оправдывать. Я отвратительная мать.
Два года назад у меня был выходной, и мы с Хейном, собираясь воссоздать иллюзию прежней счастливой семьи, снова выехали в парк с четырехлетним Мишелем. Он радовался, бегал за бабочками, мы играли в салочки, все было настолько здорово и весело, что я снова показалась себе двадцатилетней, счастливой, ничем не обремененной. Но это было целых два года назад, с тех пор совместных прогулок у нас не было. В следующий выходной я решила побаловать Мишеля, приготовив ему торт. Так стыдно мне еще не было – почему я не попросила у мамы помощи? А он даже ни слова не сказал, съел все и расхваливал. С тех пор я решила больше не соваться туда, о чем ничего не знаю.
Порой, сидя с сыном до ночи, когда есть такая возможность, я думаю, что все хорошо, что все наладится, что совсем скоро должно стать лучше – кому нужна старая рохля на сцене? Мы помиримся с Хейном, родим дочку, о которой я так мечтала, будем воспитывать Мишеля, все будет хорошо…

Но мамины волосы показывали мне, что время идет, а я не меняюсь. Морщины и другие дефекты кожи Арии вроде повсеместных родинок и пигментных пятен показывали, что время неумолимо идет к закату

, а я все так же популярна и востребована, я все так же бегаю, как белка в колесе, и ничего не могу с этим поделать.
Маме исполнились страшные пятьдесят семь лет. Когда вроде ты еще способна что-то сделать, но чувствуешь, что большинство из запланированного просто не успеешь. Мама держится, хорохорится, все так же активно воспитывает внука, бегает за ним и занимается спортом, приглядывает за дочерьми, пытаясь пристроить Альму и Лайлу (безуспешно). Но поход в аптеки за покупкой лекарств все чаще встречается в нашем распорядке дня. Мама стареет, отца у меня никогда не было, муж ненавидит, сын растет без меня. Кому я вообще сдалась? Хотя, есть один. Причинный.
Мейнард, вопреки своим биологическим шестидесяти, выглядел на 35-40 лет. Говорит, что это благодаря заработанным мною деньгам он может поддерживать свой возраст с помощью всяческих биохимических процедур. Омолодиться они не позволяют (в этот момент он всегда делает намек на Дориана, которому это как-то удалось), но задержаться на заветной циферке тридцать пять – легко. Для мужчины это тот самый возраст, когда все дороги открыты, а тормоза уже сняты. С момента смерти Франчески Мейнард хорошо понял, что я в его власти, а потому перестал разыгрывать комедию, стараясь повлиять на меня. Гибель подруги подкосила меня сильнее, чем он планировал, а потому первое время Мей был в ярости. Я совершенно случайно услышала, как он кому-то позвонил и велел «убить исполнителя».

Может ли быть, что приказом Мея было совершенно не убийство? Зачем лить кровь, если можно было просто припугнуть Франи, чтобы она ко мне не совалась? И ее смерть – дело корявых рук исполнителя? Я никогда не найду ответ на этот вопрос. К тому же, какая разница: Франческа – мертва, Мейнард – убийца. Оттенки фактов меня совершенно не беспокоят.

Работы было много, особенно в первый год после гибели моей дорогой Франи – Мей наверстывал упущенное и не позволял мне расслабляться. Я чувствовала себя отвратительно – мучила сильнейшая тошнота, постоянные головокружения, дергающиеся пальцы, не самый приятный диагноз «Эмоционально-неустойчивое расстройство личности». Для лечения последнего мне пришлось покинуть Бриджпорт на долгий месяц, улетев в уже знакомый Санлит Тайдс. Мейнард заставил Баро за мной присматривать, но мы друг друга поняли, и я в основном лежала на пляже, пытаясь расслабиться и не думать о покинутой семье, а Баро бегал по местным клубам и занимался как аборигенками, так и туристками. Мы друг другу не мешали, и даже полетели на разных самолетах (я не выдержала и сбежала раньше, а Баро остался до конца), за что мой сопровождающий получил по прилету по голове от грозного босса. Эта поездка хоть и подлечила мои расшалившиеся нервишки, но также стала причиной новых скандалов с Хейном, который теперь обвинял меня в изменах. Интересно, с кем? С крабами, моллюсками или, может, рыбами?

Признаться, я ехала к Лему. И прекрасно понимала, чем могла кончиться наша встреча. Но то ли подарок, то ли проклятие судьбы не позволило нам увидеться – я не знала, где его можно найти, кроме как на пляже, и он сам внезапно не появился и не крикнул «Девушка, а не скрасить ли мне вам компанию?». Сейчас я уже понимаю, что оно к лучшему. Семья навсегда останется семьей, как бы сложно мне не было, а вот если бы я предала ее… это было бы предательство самой себя. А я и так слишком часто в последнее время этим занимаюсь.
После отдыха и краткосрочного периода реабилитации от перекура – Мейнард опять сильно злился, что я не могу настроиться на рабочий лад – все вернулось на круги своя.
Потом дело пошло проще. Я старалась отвлечься, окунаясь в выступления и музыку – и снова начала находить в них удовольствие, адреналин, и в то же время успокоение и вход в свою персональную нирвану. Ради всего этого когда-то я готова была пожертвовать всем. Семьей, другими увлечениями, дорогими людьми. Но потом появился Мишель, и моя уверенность в том, что сцена – это мое место, испарилась в миг. Начались проблемы. Но ради улыбки сына я готова на все, а потому ничего не боюсь.

- С днем рождения, Мишель! – задорно прокричала мама, пока виновник с улыбкой до ушей задувал свечи. Помимо постоянных обитателей особняка на празднике был только Дориан – остальные многочисленные родственники либо не смогли, либо не пришли. Подумать только: у Килана, оказывается, дочка – ровесница моему сыну, а у Риты и Брэдфорда (союз, который так проклинал Дориан, хоть и стал дедушкой) – очаровательные синеволосые двойняшки-девочки. Наша семья разрасталась, и уж скоро все станут настолько дальними родственниками, что вполне смогут сойтись на жизненной дороге и стать семейной парой?
Мишель прыгал вокруг, решая, чей подарок открыть первым. Внимание его привлекла яркая желто-красная коробка, которую он сразу открыл, подмигнув перед этим мне. Ну, вот откуда этот сорванец узнал, что она от меня? Я же всячески прятала его. Мишель вытащил спортивный костюм, который я ему приготовила – мальчик явно тяготел к спорту, а потому должен заниматься в удобной и качественной одежде. К тому же, сколько он выпрашивал его? У Хейна просил удочку, ссылаясь на многогранность своих интересов, но костюм нравился ему явно больше.
- Мам, - Мишель подбежал ко мне и заставил наклониться. – Спасибо-спасибо-спасибо! – и чмокнул в щеку, убежав разгребать другие подарки.

- Твой сын в тебе души не чает, - заметил непонятно откуда взявшийся Дориан. – Довольна?
- А ты сомневаешься? – улыбнулась я. – Немного жаль, что мы так мало проводим времени вместе, Хейн ведь общается с ним в разы больше, но любит он все равно меня.
- Мы часто любим то, что запретно, чему ты удивляешься, племяшка.
Я кивнула, понимая, насколько он прав. Как сильно я любила свою мать? Сейчас я тоже, несомненно, люблю ее, но тогда эмоции были ярче, агрессивнее, грубее. Это был вулкан, с которым никто не мог справиться.
Прошедшие годы будто и не задержались в моей памяти. Столько всего произошло: хорошего, плохого, веселого и грустного – разного. А важно лишь одно. Сейчас. Мне двадцать восемь, сыну исполнилось восемь. Хейну тридцать. Маме пятьдесят семь. Лайле двадцать пять, Альме двадцать три. Но какая, в сущности, разница? Дориану вон вообще неприличное количество лет, и кто бы мог подумать? Какая разница, сколько нам? Ведь сейчас мы вместе, мы счастливы, и это самое важное.

Уезжала я уже со светлым чувством на душе. Потому что все не так плохо. Мы справимся.

Следующее возвращение домой после двух месяцев командировки внезапно стало для меня решающим. Но я этого совершенно не понимала.

После тяжелого сна, в котором за мной снова кто-то гнался, я проснулась с ватной головой и паршивым настроением. Скоро опять покидать отчий дом, ехать в чужие страны, где хоть меня и знают и любят, но совершенно на другом уровне. Через месяц поминки у Франчески – надо будет купить ее любимые белоснежные лилии. Я всегда приношу ей их, исправно нечетное количество. Я не готова смириться. Только не сейчас.
Горячие капли в душе должны были привести меня в порядок и взбодрить. У меня есть целое утро, которое можно провести с сыном – сегодня он не учится, а потому мы и ночью сидели допоздна. Хейн немного ревнует Мишеля – он с ним всегда, а сын явно больше любит непутевую мать. Я тоже считаю, что это несправедливо – но в глубине души радуюсь. И печалюсь, что не могу быть рядом всегда. Хочу учить каждый вечер с ним уроки, хочу гулять, хочу все знать о школьных друзьях, хочу познакомиться с первой девушкой… ну, это я загнула, конечно. Когда еще Мишель заинтересуется девушками.

Из размышлений меня вытянула резкая, фонтанирующая струя кипятка из внезапно отвалившегося смесителя. Я выпрыгнула из ванны, больно задев лодыжкой бортик, и кубарем выкатилась в комнату. Будучи все еще в шоке, я лишь спустя несколько секунд поняла, что на весь дом верещу «Хейн!».
Он прибегает, взволнованный, видит квадратноглазую меня, медленно заполняющуюся водой комнату. Спустя секунду размышлений отодвигает комод, за которым спрятаны вентили и перекрывает воду, после чего она перестает фонтанировать. Все произошло настолько быстро, что я только сейчас почувствовала страшную боль во всем теле от полученных ожогов.
- Мерс, - Хейн подбегает ко мне, накрывает простыней, вытирает мыльную сырую голову. – Обожглась?
- Угу… - от боли из глаз начинают течь слезы. Что же такое… почему мне так не везет…
- Я вызову скорую.

Таким образом, свой выходной я потратила на общение с врачами, лечение ожогов (как хорошо, что наука не стоит на месте, и даже самые страшные уродства тела можно быстро исправить) и уверения распереживавшейся матери, что все в порядке. Доктора уехали только после того, как убедились, что больше мне ничего не угрожает (разумеется, они меня узнали, а потому очень бережно и трепетно за мной ухаживали, чтобы потом я хотя бы, если уж не приглашу на концерт, дала им автограф). Потом созванивалась с Меем, пытаясь объяснить, какого черта я делаю и почему до сих пор не давала о себе знать, потом спала, тревожно и постоянно просыпаясь от ноющей боли, но хотя бы без кошмаров. К вечеру, когда большинство обитателей дома уже спали, я решилась зайти в комнату к Хейну.
- Можно? – неловко постучалась я и заглянула туда. Хейн читал какую-то книгу на диванчике, но спать, кажется, пока не ложился.
- Мерседес, - откладывает книгу, идет ко мне. – Присядь, не напрягайся.
- Спасибо тебе, - улыбаюсь. Извиняюсь. Ведь как всегда виновата. И так и не поняла, почему именно его имя кричала, когда ничего не понимала. Подсознание догадалось, что он дома и сможет решить проблему как мужчина?

- Ну что ты, - тоже улыбается. И тоже извиняется. За что? Он-то в чем виноват? – Мерс, я…
- Не говори ничего, - знаю, какую тему хочет поднять. Сама хочу. Но не стоит. – Все уже решили. Можешь уехать с Мишелем хоть сейчас, я пойму. Без развода, уж прости.
- Мерседес, не говори ерунду. Да, мы с тобой серьезно разошлись, но у нас общий сын, у которого должны быть оба родителя, - твердо заявляет Хейн.
- Тебе не надоело? Издеваться над самим собой? Я же как якорь вишу у вас на шее.
- Ну да, якорь. Но… Мерс, мы семья. И любим тебя такой, какая ты есть. Мы оба. Почему ты так жаждешь от нас избавиться? – он посмотрел на меня серьезно. Странно.
- Я хочу избавить вас от страданий… - начала я, но Хейн перебил:
- Ты хочешь от нас избавиться. Чтобы тебе не пришлось каждый раз выбирать. От нас избавиться просто проще. Зачем? Скажи мне, зачем ты это делаешь? Я был уверен, что у тебя есть достойное оправдание, поэтому согласился на развод.
- Ты… - я подняла заплаканные глаза. Я что же, снова все испортила…?
- Тише, - он обнял меня. Тепло. Нежно. - Ты права, сейчас не время говорить об этом. Не сейчас. – Поцеловал в макушку.
Ох я и дура…

- Мам, мне пора, - я поцеловала старушку в лобик и помахала рукой. – Присмотрите за Мишеленькой, ладно?
- Как всегда, моя дорогая, - улыбнулась мама. – Ты надолго?
- Как пойдет. Через месяц постараюсь вернуться, но сама понимаешь…
- Понимаю, - прервала она. Мама всегда все понимала. Никогда не корила меня, кажется, всегда о чем-то подозревая. Догадываюсь, что Дориан мог ей что-то рассказать, например, что в мои дела лучше не лезть. Но ведь не стал бы он говорить о Мейнарде..? – Остальные не понимают, - внезапно добавила мама. – Хейн, например. Ты поговорила с ним?
- Мам, - я немного с укором посмотрела на нее, намекая, что сейчас не время.
- Что «мам»? – она посмотрела на меня точно так же. – Вас же тянет друг к другу. Благо, Мишель не слышал, чем кончилось ваше вчерашнее перемирие, хотя и он заметил, что вы оба заметно повеселели после ночи. Мерс, ну не упрямься. Мне не хочешь говорить, что у тебя там на этой работе происходит – ему скажи. Он же любит тебя. Поймет, простит и поддержит.

- Мам, смотрите «СимМьюзик» завтра в семь вечера, ладно? – я напоследок крепко обняла маму и уже собралась быстренько убежать под ее недовольный взгляд, как зазвонил телефон. Он отвлек старушку, она побежала брать трубку, а я уже подошла к двери с чемоданом, но вдруг вспомнила, что, кажется, не взяла паспорт.
- Да? Нет, не знаю, - я случайно услышала озадаченный голос мамы. – А ты уверена? Ну… ну я знаю, что он никогда так не делал… ну должно быть объяснение. Успокойся, прими ванну, чаек попей, я попробую выяснить. Не переживай, и детям не давай повода, не мне тебя учить. Все, давай, до связи, - задумчиво сказала мама, явно желая как можно быстрее положить трубку и прервать разговор. Что…
- Мерс? Почему ты еще здесь? – визгливость в ее интонациях не может прочитать никто. Кроме меня. Возможно, между нами не всегда была трепетная и взаимная любовь, но мы остаемся матерью и дочерью. – Опоздаешь же! Все, хватит сопливых прощаний, езжай!
- Мам.
Я красноречиво посмотрела на нее. Что-то случилось. У меня в последнее время нюх на неприятности.
- Не скажу, - вздохнула мама. – Я не буду отрицать твои подозрения, но тебе не нужно этого знать. К тому же я уверена, что он в порядке… так, все, езжай, у меня масса дел.
- Мам. Что. Случилось, - нервы. Нервы. Всегда нервы.

Секундная заминка. Которой моему сердцу хватает, чтобы пропустить несколько ударов еще до того, как мама, поняв, что я настроена решительно, произнесла тихо:
- Дориан пропал.
Я не успела ничего толком подумать. Лишь слышала отчаянный вопль матери сквозь вату в ушах:
- Мерс, очнись! Я уверена, он в порядке!..

Проснулась на кровати, руку сжимал Хейн. Выглядел уставшим, собственно, как и всегда рядом со мной. Слов не хватает, как я себя ненавижу за это его выражение на лице.
- Мерс, - увидев, что я пришла в себя, заметно оживляется и еще сильнее стискивает руку, наклоняясь надо мной. – Как ты?
- Нормально, - пытаюсь приподняться на локтях, но Хейн укладывает обратно. – Давно я тут валяюсь?
- Четыре часа.
- Четыре часа?! – я вскочила с кровати как ошпаренная в поисках телефона. Позвонить. Предупредить. Хоть что-нибудь. Но почему он сделал это с Дорианом! Я же так старалась, я сделала все, чтобы из-за меня больше никто не пострадал!
Я не заметила, как начала тихо всхлипывать, утирая слезы кулаком. Только не он. Почему… ну почему? Мы с ним даже не виделись, он вечно занятой, как и я, в этом нет никакого смысла! Схватилась за волосы, оттягивая их до боли, прикусывая губу, сдерживая рыдания. Дориан…
Осела на пол.

- Мерс, - ледяной, яростный голос выводит меня из транса. Удивленно поднимаю голову, застыв в лице. – Ты куда-то собралась? – Хейн. Он держал в руках мой телефон.
- Мне надо… позвонить… - я все еще была в шоке от его переменившегося настроения, но всхлипывания не прекращались.
- Тебе надо лежать. И приходить в себя. Миссис Менсон уже подняла всех на уши. Все будет нормально, - кажется, я снова почувствовала родные нотки. Беспокоится. Сколько бы негатива я в нем не вызывала – все равно беспокоится.
- Нет, надо позвонить, - он не понимает, все может стать еще хуже, если я сейчас же не приеду туда! Дориан… он может оказаться не просто пропавшим… господи, я больше чем уверена, что этот чокнутый его куда-нибудь уволок…
- Нет. Ты остаешься дома.
Его голос был… страшным. Я посмотрела на Хейна с долей удивления, но на самом деле меня обуял страх. Ведь передо мной сейчас стоял…
- Меня не интересует, что ты по этому поводу думаешь. Ты будешь сидеть дома.
- Хейн, не дури, - голос перешел в крик. Страшно. Что же произошло с ним? Почему я его не узнаю?! – Мне надо…

Он быстро заткнул мне рот, грубо впившись губами. Жесткие, внезапно очень сильные руки стиснули мои плечи, прижимая к телу напрягшегося владельца. Кажется, слезы в глазах высохли так же быстро, как и появились – осталось только удивление и страх.
- Хейн…
- Тшшш, - он плотнее, но нежнее прижал меня к себе. – Никуда не отпущу. Хватит уже.
И за агрессией, этой вспышкой гнева я увидела своего мужа. Который не даст меня в обиду никому. Рядом с которым я перестану бояться…
- Я позвоню… - и, опередив ответную реакцию Хейна, уверенно добавила: - И скажу, что не приеду.
Он улыбнулся и поцеловал меня. Я не успела обрадоваться, как осознание опять нежданно ворвалось в сознание – я знала, что происходит с людьми, стремящимися вытянуть меня из рабочего ада. Мне снова стало страшно.
Звонок Мейнарду получился странным – он вполне спокойно сказал, что я могу из-за своих «семейных обстоятельств» посидеть дома. Наверняка потому, что знал, что у нас происходит. И был причиной. И, возможно, ожидал от меня такой реакции.
Я уже ничего не знаю. Я запуталась.

Но уехать от семьи на очередной концерт мне пришлось через два дня. Дориан так и не объявился, хотя всеобщее настроение «Все с ним нормально, это же Дориан» мне относительно передалось, и я успокоилась. Хотя бы до официального объявления о том, что его нашли… живым или мертвым. Я отгоняла от себя неприятные мысли, убеждая себя, что даже если что неприятное и произошло – пока я никак не могу на это повлиять. Взгляд в зеркало перед отъездом убедил меня, что пора нормально питаться – стрессы испортили мою фигуру и многие могли бы счесть меня больной анорексией. А ведь ничего такого нет… и не важно, что я ем очень мало и неохотно.
Концерт обещал быть жарким: огромная сцена, профессиональное оборудование, последнее слово техники – я уже предвкушала, какой там звук, энергия, каково там выступать…
После того, как я стала четко разделять ненавистную карьеру с любимой работой, мне стало проще, и я пела с таким же воодушевлением, что и раньше. Пока музыка наполняет меня, пока я чувствую вибрации и готова отдаться этому, все будет хорошо, выступления и толпа сумеют привести мои мысли и чувства в порядок. До возвращения в семью хватит, а там меня ждет вечный энергетик – сын. Ну, и остальная семья.

- Мерс, все готово! – кричит мужчина, имя которого при знакомстве я благоразумно прослушала. Киваю, готовая выйти и спеть. Давай, Мерседес, ты сможешь. А дома Мишель, и все будет хорошо.
***
Светло, но ничего не видно. Все сливается, не могу сфокусироваться. Стараясь предотвратить наступающий приступ боли от мигающего света, закрываю глаза и еще глубже попадаю в этот ураган, состоящий из оголенных нервов, эмоций и чувств. Пою одну из своих самых любимых песен: Metamorphoses of Ann, о простой девушке, которая однажды, совершенно внезапно, влюбилась в самого обычного парня. Децибелы зашкаливают, так громко играть музыка просто не может, уши закладывает. Полностью отдаюсь этому.
Истошный женский крик.