[Седая]

От всей души благодарю Катю и Эву за все, что они для меня и для этого отчета сделали.


Отчет 5.2

- Он мой сын, - сквозь сонную пелену услышал я тихий, неспешный голос отца. – Я в курсе. Но может, он сам решит? Я не хочу вмешиваться в его жизнь без надобности, - после того, как он на пару мгновений замолчал, голос перестал быть спокойным, появились неврозные нотки: - Нет, мое невмешательство в жизнь Мерседес и это – разные вещи. Парень должен расти самостоятельным.
Укутываюсь в теплое одеяло еще сильнее, стараясь не слушать непредназначенного для моих ушей разговора. Папа привык, что я встаю поздно, но не учел, что не самая легкая жизнь в Твинбруке изменила мои привычки. Жители туманного городка просыпались рано и не спеша разбредались по своим делам: на работу, домой от любовницы или опять выедать мозги зятю\невестке, живущим по соседству. Даже ругань и скандалы твинбрукских местных были неторопливыми и вязкими, как этот вечный туман. Думаю, проснись они хотя бы часов в десять утра, то до офиса доехали бы аккурат к концу рабочего дня.
- Миссис Менсон, вам не о чем волноваться. Я присматриваю за ним в той степени, в которой считаю это необходимым. Если он попросит помощи – я непременно ее окажу. Миссис Менсон, не переживайте, - выдохнул папа, явно устав от неприятного разговора с утра пораньше. Тем более с бабушкой. А она может вывести кого угодно.

Нет, я люблю Арию. На столько, на сколько можно любить бабушку, которая в детстве парила тебе ноги, когда ты болел, утирала слюни, когда тебе снился огромный торт с шоколадным кремом, готовила тебе оладушки по утрам, когда я жил с ней, а папа был в командировке. Такую бабушку сложно не любить. Но мне всегда было с ней тяжело. Когда тебя вечно оценивают на схожесть с матерью, заглядывая в рот, а похожи ли твои резцы на ее, когда постоянный старческий маразм вперемешку с бредом обрушивает на тебя кучу бессмысленных слов (и уйти нельзя, обидится ведь старушка), и еще масса прочих мелочей в поведении бабушки – это давило на меня, а потому я все чаще предпочитал коротать время в отсутствие отца с очередной мачехой. Некоторые дамы были против, но я никому не доставал хлопот, занимаясь всякими делами в своей комнате. Стал постарше – девушки (неизменно молоденькие и красивые) сами стали пытаться привлечь мое внимание. Примерно тогда я понял, что внешностью можно пользоваться.
Я сел на кровати, свесил ноги, ступнями ощутив махровый ковер. Всегда уговаривал отца сделать мне паркет. Но сейчас был рад, что он меня не послушался – приятные ворсинки согревали кожу, и ощущение комфорта предопределило хорошее настроение на сегодняшний день. Потянувшись и глядя на сонные глаза в зеркало, пошел в ванну, не забыв пожелать портрету мамы доброго утра. Обычно эта процедура сопровождается чувством угнетения и некоторой потерянности, но сейчас я сказал ей это от всей души, с радостью и любовью – ведь мы с отцом едем на кладбище сегодня. Что делать после – я пока не думал. Возвращаться в Твинбрук? Только если с минимум пятью тысячами наличных, и ни симолеоном меньше и клятвой на крови, что я устроюсь на работу. Либо оставаться под крылышком отца, что не прельщало в силу того, что – как верно заметил папа – стоило уже становиться самостоятельным. Люди в этом возрасте поступают в университеты, женятся, разводятся, детей рожают, в конце концов. Мысль о собственном жилище, где я сделаю ремонт (сам!), куда приглашу жить свою жену (непременно красивую и умную) и где будут расти наши дети (если я когда-нибудь решусь взять на себя такую ответственность) грела душу. А воспоминание о той халупе, что ждет меня сейчас в Твинбруке с холодным полом и явно без присутствия сексуальной дамы, пыл немного поумерило.

- О, ты уже встал? – папа выглядит сонным. София еще не проснулась; ну да, кто бы сомневался, что иждивенка на плечах у родителя не будет милой скромной девушкой, встающей пораньше для уборки и утреннего кофе. Отец сам стоял у плиты и варил что-то смутно напоминающее кашу. Про себя улыбнулся – папа извечный холостяк, а готовить так и не научился, может, и я с самостоятельностью справлюсь?
- С добрым утром, - приветливо кинул я, залезая в холодильник за молоком, которое обязательно должно там быть. Это же не та старая морозильная камера в Твинбруке, где портятся даже продукты, которые в принципе испортиться не могут. Молоко послушно дожидалось меня на верхней полке; я жадно припал к горлышку пакета и с удовольствием сделал несколько холодных глотков. После ночи всегда хочется пить.
- Прости, я не ожидал твоего подъема и приготовил завтрак только себе, - проговорил отец, заглядывая через мое плечо в холодильник. – Еды много, только она в виде полуфабрикатов. Вон для блинчиков яйца с молоком есть, мука в шкафчике, – папа замолчал и что-то прикинул. – Приготовишь сам? Я не успею.
- Не вопрос. Но София будет готовить себе сама, - между делом добавил я.
- Она в курсе, - улыбнулся отец. – Я к полудню освобожусь и заеду за тобой, поедем к Мерседес, ладно? И позвони бабушке, она интересовалась твоим здоровьем.
На имени матери его голос дрогнул. Как и всегда. Он перестал называть ее «твоя мама», «наша мама» лет пять назад. Говорят, обращение к членам семьи по родственным должностям, а не по именам, является признаком духовного единства семьи. Некоторое время мы еще держались. Я скучаю по времени, когда откликался на ласковое отцовское «Шеленька». Будто тогда мы были ближе. Хотя мы никогда не были близки.
- Все, я поехал, не скучай, - отец допил кофе, съел две ложки своей "каши", резко поставил чашку на столешницу и быстрым шагом покинул кухню. Я продолжил тупо пялиться на холодильник, пытаясь придумать, что можно приготовить, чтобы не спалить ничего. В голову пришла идея о салате из перца, брынзы и томатов. Дорого и глупо, но ничего лучшего на завтрак я не придумал.

Мы с Хейном никогда не были близки. Оба всегда были настолько помешаны на маме, что друг друга просто не замечали. И если Хейн еще относился ко мне, как к ее потомку (и к своему тоже, но гораздо в меньшей степени), то для меня он всегда был чем-то прикладным, необязательным. Догадываюсь, что виноват я сам, пусть и неосознанно – минуты с мамой были дражайшей ценностью, и отец автоматом отодвигался на десятый план. Папа всегда был рядом, всегда улыбался мне, я воспринимал его как должное. И остро чувствовал его лишь сразу после смерти матери – он был самым дорогим, самым важным. Единственным, кто способен.
И не смог. Побоялся полюбить его; уже тогда я понимал, что вторую потерю не переживу. Хейн это тоже чувствовал. И сам не стал привязываться ко мне сильнее необходимого. Он хороший отец. За исключением того, что мы друг друга ненавидим из-за мамы. Обвиняем друг друга в том, что ее нет с нами.
- Ммм, Мишель, а где Хейн? – я не заметил, как в комнату вошла София, плавно покачивая бедрами, и приблизилась ко мне, левой рукой захватив графин с водой.
- Уехал уже, - ответил я, все еще не отошедший от объятий с внутренними демонами. Немного встрепенувшись и заметив, что я уже успел съесть почти весь салат, увидел, что София почему-то уже накрашена и ухожена, хотя вроде как только проснулась. Женщины.
- Вот обидно-то, я рассчитывала на утреннюю порцию, - промурлыкала она, уселась на стул и закинула ногу на ногу, обнажив гладкую коленку. Я с трудом сосредоточился на кусочке перца, не желающего протыкаться вилкой и лезть в мой рот. – Есть чего поесть, я жутко голодная.

- Посмотри в холодильнике продукты. Каждый готовит для себя, - я поспешно доел, поставил тарелку в посудомоечную машинку и поспешил покинуть кухню и ныне недовольно ворчащую даму сердца отца. Она была так же неприлично красива и молода, как и все предыдущие. Будто отец и не старел, у него не было двадцатилетнего (ну почти) сына, не было брака. Хотя, скорее, свою харизму он приобрел с возрастом. И состоянием.
Мне обольщать таких девиц еще учиться и учиться.
Я решил проветриться и прогуляться по родному городу, пока улицы еще не наводнили вечно спешащие недозвездочки, считающие, что место рождения определяет их судьбу. Я уже давно распрощался с подобными иллюзиями, что происхождение даст мне хоть что-то положительное. Сын Мерседес Феллет? Да не смешите мои тапочки, я всегда лишь был объектом жалости, хотя вся эта кучка сочувствующих лицемеров даже не знала, как я выгляжу. К тому же сейчас, спустя столько лет, сцену рвут другие, сногсшибательно красивые девушки, и о том несчастном случае, после которого оборвалась моя жизнь, никто не помнит. Ну, кроме понятно кого.
Воздух на улице был привычно затхлым и пропахшим бензином. После чистого тумана, вдыхаемого каждое утро в Твинбруке, это чувствовалось особенно остро. Вроде как зима на улице, морозный воздух должен залезать в самые потаенные уголки твоей души, приятно обмораживать и остужать гулко бьющееся от воспоминаний сердце. Но я уже не был наивным – от воспоминаний невозможно избавиться. Только принять и думать о них с улыбкой. И я не знаю, что из этого мне сделать тяжелее. В носу стало неприятно щипать, бедра под тонкой тканью брюк подмерзли – хватит уже стоять на ветру и медленно превращаться в ледяную глыбу. Снега практически нет и в Бриджпорте; хотя, наверно, здесь просто коммунальные службы лучше работают и давно все вывезли. Небо заволокло облаками, не пропуская солнечный свет, от чего серый утренний Бриджпорт казался еще более унылым. Как моя яркая мама могла тут жить?

Я неспешно пошел по направлению к библиотеке. Под воющим ветром гулять не было никакого настроения, и не придумалось ничего лучше, кроме как пойти в обитель знаний и центрального отопления. К тому же, более одинокое и пустое место вряд ли можно найти в этом городе в девять утра.
Войти в здание я чуть-чуть не успел – уже взялся за ручку двери, как сзади на мою спину кто-то от души прыгнул.
- Мишель, какими судьбами! – послышался знакомый голос за плечом, пока его обладатель совершенно не собирался слезать с моего горба.
- Может, все-таки по-человечески поздороваемся? – я попытался сбросить назойливого блондина, но он лишь крепче вцепился в мои плечи и громко захохотал:
- Мишеленька, зайка, я со школы на твоей нежной шейке не сидел, дай былое вспомнить, - и чмокнул меня в щеку. Вот сволочь. Радует, что основная часть Бриджпорта еще спит, и этой девчачьей хрени никто не видел, а то подумали бы, что я согласен.
Я всегда был сильнее Алика, а потому, сколько бы он не впивался в мой капюшон и не дергал за волосы, в итоге я все равно скинул его и схватил за шиворот, намереваясь дать вполне себе грубый урок. Но сияющее лицо лучшего друга воинственный пыл поубавило, и я просто дал ему знатный подзатыльник.

Этого ненормального зовут Алик Дэйвис. Мы учились вместе, одноклассники с пеленок – сколько бы раз не переформировывали классы, этот припадочный всегда был со мной в одном классе, с самого первого года обучения. Что не могло меня не раздражать поначалу – когда еще хотелось быть в центре внимания и дружить с элитой. Алик был из семьи рабочего класса, жил в пригороде в небольшом домике с кучей сестер и братьев. Он никогда не стеснялся своего происхождения и с удовольствием рассказывал, какой у него сильный отец, работающий на трех работах, какая мудрая мать, воспитывающая стольких детей. Уже потом, познакомившись с этими чудесными людьми, которые практически сразу начали называть меня сыном, я понял, что он ничуть не преувеличивал. Но меня маленького это бесило – ничего не имеет, а хвастается и всячески пытается привлечь внимание окружающих. Алик чувствовал мою ненависть, но совершенно не смущался; он до сих пор считает, что покорил меня своей упрямостью. А я никогда не говорил, что именно так оно и было.
- Что ты вообще здесь забыл? – счастливо улыбнулся Алик, загоняя меня в библиотеку. В теплом помещении я почувствовал приятное покалывание в оттаивающих ногах. Надо же, даже забыл, что на улице ветер и что я знатно закоченел. – Как твой побег продвигается? Судя по тому, что ты до сих пор не оголодал – значит, не особо успешно, - хохотнул проницательный блондин, уворачиваясь от удара в челюсть.
- Я к маме приехал, просто остановился у отца, - надулся я. Теперь он будет потешаться над моей несамостоятельностью. Хотя, имеет полное право – Алик учится в университете, давно живет в общаге и до сих пор не спился. Этому можно позавидовать.
- У миссис Феллет же годовщина через месяц? – удивился Алик, резко став серьезным. Он был из тех немногих, кто знал, кем была моя мама. И о моей привязанности тоже знал. И был, пожалуй, единственным, кто меня не осуждал. Очень трепетно относился к моим чувствам, всегда давая мне поддержку. В общем, Алик единственный из посторонних, кто знает, где похоронена мама, потому что пару раз там был.

- Я не могу приехать просто так? – раздраженно буркнул я. Неужели даже он решил тыкать мне, что «хватит насиловать себя и мотаться каждые выходные, бла-бла-бла». Веснушчатое лицо смутилось, от чего я почувствовал себя последним подонком. Алик тут совершенно не при чем.
- Как семья? – поспешил я спросить у друга, пока гнетущая вязкая тишина в идеально пустой библиотеке не свела меня с ума. – Ты у них остановился? – я прошел за Аликом вглубь зала и присел на кресло рядом с ним. Под нами находилась кафешка, где можно подкрепиться утренним кофе с тостами, но я благополучно не взял ни симолеона, поэтому предпочел посидеть тут.
- Не, я с Данной живу, - спокойно проговорил он, специально не обращая внимания на мое вытянутое и внезапно перекошенное лицо. – У родителей был, конечно. Мама с папой неизменно крепки духом, держат наше гнездышко. Про тебя спрашивали, кстати. Как и Лирика. Родителям я сказал, что ты уехал на заработки. А Лире – что тебя увезли тридцать сексуальных баб в Санлит. Но она мне не поверила, потому что подслушала разговор с родителями.
Алик наслаждался моей реакцией, пока я пытался переварить сказанное. А потом – справится с диким желанием врезать ненормальному по челюсти, чтобы Лире глупостей не говорил. Но дабы сразу не выдать, что судьба последней мне небезразлична, решил подойти к этому плавно. Расслабил лицо, убрал вцепившиеся в подлокотники руки в карманы, принял более расслабленную позу.
- С каких пор ты с Данной? Ты же не в ее вкусе, - усмехнулся я, всячески стараясь не думать о малышке Лирике. Нет, вот ублюдок – прекрасно знает, как она реагирует на мое имя, и провоцирует. Даже я не такой козел по отношению к ней. А Лира ведь его сестра, младшая и любимая.
- Все поменялось, зайка, - широко улыбнулся Алик. – Данночка покорена моей харизмой, обаянием и напористостью. Это ты умыл ручки, когда тебе дали от ворот поворот, а я не сдался, и вот: живу с ней, мы встречаемся и очень счастливы вместе.
- Ты "скорую" лучше вызови. Что-то я сильно сомневаюсь, что Данна жива, раз согласилась на такое.

- Шеееель, ты маленькая стерва. Поэтому я обожаю тебя, обнимемся! – Алик вскочил с кресла и попытался навалиться на меня, но я успел избежать лобызаний (которыми объятья непременно бы закончились, не первый день его знаю) и в итоге ненормальный впечатался носом в твердую спинку кресла.
Пожалуй, будь он действительно гомосексуален, было бы в разы проще: его поведение соответствовало бы ориентации и не вгоняло бы меня в ступор каждый раз. Но периодические приступы нежности вполне себе гетеро-парня к моей скромной персоне напрягали неимоверно. И это, кстати, еще одна причина, по которой подружились мы не сразу после того, как начали общаться, а где-то через четыре года, восемь месяцев и десять дней. Все это время я еще привыкал отбегать от Алика во время его приступов "обниму-Мишеленьку-чего-бы-мне-это-не-стоило".
- Ну, давай, давай, - блондин уже уселся на мое кресло и весело уставился на меня. – Спроси о Лирике, все расскажу. Ну давааааай, ты же хочееееешь.
- Слушай, сплетник среди нас только один, и он сейчас может получить по наглой веснушчатой роже, - равнодушно кинул я, стараясь заглушить в себе интерес. Конечно, Алик не повелся – он хорошо меня знает, а уж о том, что произошло между мной и Лирой, знает еще больше, чем мы оба вместе взятые. Правда, наши проблемы такая осведомленность только усугубила. Насколько я знаю уже сейчас, Лирика сильно обиделась на брата, считая, что разошлись мы из-за него. Сам Алик пошел на принцип – стал девочку провоцировать и доводить до слез, чтобы отомстить за необоснованные обвинения. Пока мы еще виделись каждые выходные, я имел на него хоть какое-то воздействие и тормозил друга. Но сейчас, когда мы оба пошли своими путями, малышка Лирика осталась без моей серо-кардиналовой охраны. Да, черт возьми, мне интересно, что с ней стало теперь. Без меня. Вряд ли она осталась совсем уж без присмотра – хрупкое невинное дитя каждый второй попытается забрать себе под крыло, с благими или корыстными намерениями. Да-да, она всего на два года меня младше, и сейчас уже вполне сформировавшаяся шестнадцатилетняя девушка, но я не могу воспринимать ее иначе.

- Может, прекратишь шифровать там что-то в своей большой, но, увы, не сильно обременной наполнением черепушке? – выжидательно и чуть с ехидством поинтересовался Алик. – Я сто лет друга не видел, а он и то думает о моей сестре, не, ну где справедливость! – расхныкался он, за что получил курткой в лицо.
- Пойдем, прогуляемся. В замкнутом пространстве моя жажда твоей крови усиливается, - кинул я, надевая свою куртку. Хотелось свежего воздуха, чуть-чуть солнца и избавиться от пустоты помещения. А еще я думал, что за разговорами мы, может, дойдем до его дома и повидаемся с Лирой.
Никто не знает, как Лирику зовут правильно: Лира или Лирика. Родители Алика большие шутники, и не говорят, как на самом деле назвали девочку. Непонятно: то ли Лира – сокращение от Лирики, то ли Лирика – уменьшительно-ласкательное от Лиры. Сама девочка тоже не знает, как будет правильнее. В паспорт она выбрала имя «Лира», хотя всегда настаивала, чтобы я звал ее Лирикой. Иногда ее сокращают до Лики, что сильно не нравится обладательнице необычных имен. Познакомились мы с ней, когда Алик в самый первый раз силой (он был крупным малым, сейчас неприлично исхудал, а раньше был веселым толстячком) затащил меня к себе в дом. Среди одинаковых блондинистых макушек Лира не выделялась ничем, как до сих пор для меня не выделяются все остальные дети Дэйвисов. Потом я долго не навещал их (читай – все еще боялся Алика), а когда вошел в их домик снова на полных правах друга одного ненормального – Лирика бросилась в глаза сразу. Дело было три года назад. Она всегда была хрупкой, с белоснежной кожей, казавшейся мрамором, с немного печальными глазами и неуместными веснушками. Когда Алик проводил меня в свою комнату, которую делил с каким-то там братом, и мы начали делать уроки, периодически дурачась и перешучиваясь, я не сразу заметил заинтересованный взгляд кристально чистых фиолетовых глаз.

Когда я обернулся и друг позвал сестру к нам, она лишь испуганно глядела на меня. Не понимая, чего она так смотрит, начал осматривать себя, пытаясь найти изъян во внешности. Пятно от кетчупа после обеда, за которое мне стыдно до сих пор, и не в дань моей чистоплотности. Я неловко улыбнулся Лирике, но она убежала.
С каждым моим новым посещением их небольшого, но уютного домика Лира становилась по отношению ко мне все смелее. Сначала позволяла себе просто находиться со мной в одной комнате, сидя в уголке, потом уже садилась рядом за стол, а еще позже – разговаривала со мной, правда, односложными фразами. Одной из таких оказалась неожиданная реплика, брошенная будто случайно:
- Я тебя люблю, - проговорила Лира тихо, даже тише привычного. Ей было пятнадцать, мне семнадцать. На сестру Алика как на девушку я не смотрел никаким боком до этого, хотя тихий восторг в ее глазах от появления меня на пороге неплохо льстил. В то время в девушках я уже разбирался и с парочкой даже имел дело; но, как в лучших мыльных операх, от признания чистой невинной Лирики растерялся. Алик ретировался мгновенно, уведя двух любопытных сестер-близняшек в комнату.

- Ответь мне что-нибудь, - увереннее сказала она, собрав всю свою волю в кулак. Взяла мою руку, я инстинктивно сжал ее ладонь. Я до сих пор помню, как меня восхитила эта смелость хрупкой девушки, не побоявшейся признаться в том, о чем такие сильные взрослые молчат годами. Я приобнял ее. Не хотел давать надежду, ведь какой бы милой она не была, иметь с ней что-то общее в планы не входило. Алик всего лишь мой друг, и это будет как-то неправильно. Вцепившиеся в волосы тонкие пальцы заставили меня пересмотреть приоритеты. А еще я понял, что у Дэйвисов фетиш на мои (как оказалось) волосы.
- Лира… - начал я, но мгновенно получил колючее:
- Лирика. Для тебя Лирика, - а потом, будто опомнившись, снова стала собой. – Прости. Прости меня, я не хотела, я…
Я просто прижал ее крепче. Мой невысказанный ответ на ее не заданный вопрос был очевиден.

Лирика не просила у меня ничего. Не держала меня. Не заставляла сидеть рядом и решать ей домашнюю работу. Вообще-то, концентрация нашего общения оставалась такой же: я все также приходил к Дэйвисам по приглашению Алика, она также неизменно сидела рядом с нами и молчала, не смея вмешиваться в мальчишечьи разговоры. Только позволяла себе крепко сжимать мою руку ладошками. Несколько раз я, набравшись смелости (рядом с хрупкой и невинной Лирикой я чувствовал себя преотвратительно неловко), приглашал ее на прогулку. Один раз она «согласилась» – добрый амур «папа» вытолкнул дочку из дома. Лира набралась храбрости и призналась, что не соглашалась только из-за смущения, но очень рада приглашениям. Мы гуляли по пригороду, зашли в лес, потом встретили фургончик с мороженым, и я имел удовольствие наблюдать раскрасневшуюся мордочку Лирики, пока она ела купленный фруктовый лед.

Это было здорово.
Потом все пошло как-то не так – ко мне прицепилась симпатичная одноклассница, Алик с особым воодушевлением поддерживал Сабину в завоевании меня, подсказывая, что на день рождения мне можно подарить ноты для барабана. Поклялся ведь никому не рассказывать, скотина. Девчонка оказалась настырная, везде бегала за мной, вешаясь на многострадальную шею. В результате чего во время очередного посещения Дэйвисов, Лирика просто не пришла к нам. И в следующий раз. И потом. Догадываюсь, кто надоумил Лиру, и прекрасно понимаю, почему Алик так рьяно помогал Сабине. Но черт, виноват все равно я.
- Блин, а сколько времени? – я вынырнул из воспоминаний, внезапно оказавшись лицом к лицу с реальность. Вокруг кишели спешащие люди с нелепыми выражениями лиц, сигналили машины, лаяли собаки. Бриджпорт проснулся, и я был совсем не на желанной окраине около дома Лирики, а недалеко от своего пункта отправки – у отцовского подъезда.
- Полдень, а что? – тоже встрепенулся Алик, с удивлением рассматривая местность вокруг. Мы что, все это время ходили и молчали, думая каждый о своем?
- Мне пора, надо на кладбище, отец заехать хотел, - поспешно сказал я, переживая, что папа мог уехать без меня. Немного абсурдно, но когда дело касается матери, тем более на разбереженной почве из-за воспоминаний о малышке Лирике – я способен думать самую разнообразную ерунду.
- Смотри, это, кажется, его машина, - кивнул Алик на подъезжающий черный BMW. Дожили. Этот знает, как выглядит машина отца, а я нет. Да я уникален в своем роде.
- Мишель, Алик, привет, - поздоровался папа, подходя к нам. Вид его был сонный, но держался он достаточно бодро. В машине я заметил что-то красное. Букет цветов?
- Здравствуйте, мистер Рейтерн. Как ваше здоровье? – неизменно интересуется друг. У нас уже привычка выработалась – всегда приветствуем родителей друг друга с вопросом о здоровье. Тенденцию задал я – пару лет назад мама Алика перенесла операцию, сейчас уже даже следов не осталось. Но я всегда спрашиваю. Меньше всего хочется еще раз успокаивать разнервничавшихся Алика, Лирику и близняшек, еще раз видеть их слезы.
- Спасибо, ничего, - улыбнулся отец. – Прости, Алик, нам пора. Поедешь с нами? – папа знает, что я ему уже обо всех планах разболтал.
- Нет, мистер Рейтерн, - ответил тот. – Я вам с Мишелем буду мешать.
Папа кивнул, благодаря Алика за понимание. Блондин засобирался домой, пожал нам руки и поспешил ретироваться.
- Передай привет Лирике!
Не знаю, слышал ли он меня. А если слышал – передаст?

Сегодня на кладбище было удивительно тихо. Бриджпорт славится своими клубами и местом упокоения усопших - сюда свозят хоронить покойников со всех окраин и даже из небольших городков, где нет своих кладбищ. Ритуальный бизнес процветает, цены на места захоронения растут на несколько тысяч симолеонов в год. Наживаться на покойниках. Это же надо суметь.

Могила стояла такая же гордая, холодная. Будто у человека под ней никогда не пылало сердце, будто никогда не было настолько сильных эмоций, способных расплавить камень. Будто умерла она не в адском пламени. Холодное, темно-серое надгробие было насмешкой над мамой – кому угодно, но только не ей впору ставить такое. Она была слишком яркой для этой акции очередного издевательства над любящими душами.
- Здравствуй, Мерседес, - неизменно говорит папа, проходя за ограду, помещая роскошный красный букет в вазу на ледяной земле, скрывающей прах стольких людей… и тебя. – Как поживаешь? У нас все хорошо. Тебя только не хватает. Для полного счастья.
Я отвернулся, позволяя отцу плакать. Ронять слезы на землю, которая никогда не отдаст ее обратно. Тихо всхлипывать, руша все стереотипы о том, что справился. Сумел, выстоял, пережил.
В такие моменты хочу обнять отца. Крепко. До боли. Чтобы слезы текли от того, что тебе ломает кости собственный сын, а не потому, что ты все еще ждешь ее возвращения. Что однажды снова по телевизору объявят: «А сейчас для нашей уважаемой публики выступит Мерседес Феллет!».
- Мишель.
Тихий, непривычно убитый голос отца заставляет меня повернуться и посмотреть на него. На могилу и осознать, что этот дурацкий сон длится уже десять лет. Долгих, убивающе долгих лет.
- Мишель, я… - начинает он и замолкает. – Я… - снова продолжает он.
Этого оказалось достаточно, чтобы я перестал смущаться своего возраста и просто обнял рыдающего отца. Нет, его слезы текли спокойно по впалым щекам, без какого-либо намека на истерику. Но он рыдал.

- Да, - выдохнул он и прижался крепче. – Обними меня.


Бонусный скриншот

Алик и Лирика (Лира) Дэйвисы, прошу любить и жаловать. Алика можно не любить. НО ЛИРИКУ НЕ ПОЗВОЛЮ, ОНА ЛУЧШАЯ.