[Enlil]

У каждого мага, без сомнения, в жизни однажды наступает момент, когда по утрам соседки по общаге становятся совершенно невыносимы. Я ничего не имею против Темных в целом, но Айгуль и Олеся, две ведьмы во всех смыслах этого слова, каждое утро употребляли на то, что бы за чашечкой чая, сонно, но живо обсудить последние новинки моды, скидки, каталоги, личную жизнь и Джастина Бибера, отчего у Осириса сгорал кофе, а у меня начинала болеть голова. Вполне готов предположить, впрочем, что Осирис, до сих пор не простивший мне похода за тотемом и болезнь Бэт, специально травил меня гадостью. Но нет, сомнительно, это же Озирис, оплот благородства и доброты, цитадель заботы и ответственности, он не способен на подобную низость. Даже если дело касается меня.
Тем не менее это становилось почти традицией. Каждое утро я поднимался с кровати, открывал окно, что бы проветрить комнату, выстаивал очередь в душ, и шел в столовую, где меня ждали отвратительный кофе Осириса, стоны о пусечке Бибере, и, преисполненный противоестественной для шести утра жизнерадостности, Мордред. И если Мордреда я еще был готов терпеть, все-таки общая кровь несколько обязывала, то к Айгуль и Олесе я не испытывал никаких родственных чувств, и с каждым днем Бибер и каталоги со скидками становились все более мучительными и раздражающими.
К жизни меня вернул ОН. Он предстал моим глазам в робком свете розовеющих рассветных лучей, очаровал строгостью линий, мозаичными окнами и подметающими небеса елями. Имя ему было – замок Хвеста Суре и его аренда стоила 57 тысяч, в шесть раз больше, чем имелось на нашем студенческом счету на тот момент.

Опустошив семейную копилку больше, чем на половину, я приобрел в собственность крошечный сарай в торговом пригороде. Этот сарай и должен был привести меня к Хвеста Суре. Оставив дома Бэт, которая хоть и поправилась, но до сих пор не выглядела цветущей, и Осириса, который уже достал своим нытьем, мы отправились на участок, обустраивать, развивать и зарабатывать. Что могут продавать маги-первокурсники, не посчитавшие нужным обратиться за помощью к родителям? Зелья, снадобья, порошки и настойки с жутковато плавающими в них глазами и конечностями. Мордред, проклиная все на свете и меня в частности, клеил обои. Мы с Гедом в поте лица своего корпели над котлами, оснащая собственные будущие прилавки торговым разнообразием. В какой то момент у нашего порога появилась Великая Саша. Она прошлась по участку, придирчиво изучила содержимое котлов, поморщилась, оглушительно чихнула на Геда и выдала лицензию. После чего благословила, передала привет от деда и с достоинством удалилась.

Обои Мордред наклеил удивительно неплохо, тем более для отпрыска благородного и состоятельного рода, однако такие убогие, словно специально выбирал назло мне. В прочем, я всегда питал некоторые сомнения в адекватности эстетического чувства своего брата.
Первый наш клиент появился только на третий день, когда мы, то есть Мордред, уже почти отчаялся. Суровый рыжий маг выкупил у нас две трети зелий и оставил свою визитку.
- Джолион де Лоран, - прочитал Мордред на куске серого картона, инкрустированном золотом, присвистнул и похлопал меня по спине.
- Кто-то знаменитый? – поинтересовался я, и брат посмотрел на меня, как на идиота. Это было странно, мне казалось я знаю всех более-менее значимых магов в нашей области. Возможно, конечно, что он был издалека, но что бы знал Мордред и не знал я… Следовало освежить память.

Управление магазином оказалось делом хлопотным. Со временем посетителей прибавилось, а вместе с ними и забот. Приходилось бегать, рассказывать, объяснять, заказывать, записывать, чинить и убирать. Варить зелья мы не успевали катастрофически, но доход от их продажи позволил перейти нам на надгробья, картины, статуи и кукол вуду. С немалым изумлением обнаружил в одной из партий точную копию своего ненаглядного тотема. Продал его заму декана.
Периодически в магазин заявлялись подозрительные личности, не слишком успешно маскирующиеся в толпе покупателей. Они что то увлеченно строчили, а потом я читал восхищенные отзывы о нашем магазине в местной газетенке. Еще бы им не быть восхищенными, я стелился перед ними, как течная сука.

Через месяц работы клиентов мне захотелось убивать. Никакая военная подготовка и суровая отцовская муштра не сравняться с опытом, выпавшим на мои плечи. Гед и Мордред самоустранились, первый занимался кассой и бухгалтерией, второй – поставками. Я же общался с клиентами и большей концентрации глупости, нелогичности, непостоянства, взбалмошности и самоуверенности не встречал никогда. Иногда, в особо тяжелые и тоскливые минуты слабости, ко мне приходили крамольные мысли, что, возможно, Осирис не так уж плох и я просто к нему несправедлив. В еще более редкие моменты, преимущественно когда приходилось задерживаться на час или два после закрытия, дабы удовлетворить какого-нибудь, особенно настырного, клиента, я начинал по Осирису почти скучать. Ах, как не хватало мне его умиротворяющего занудства и убаюкивающего бубнежа.
Когда мирные аргументы в беседе с клиентами заканчивались, я прибегал к джедайской силе, изображая из себя мастера Йоду. И немного магии, конечно.
Статуя эта не нужна тебе… положи назад и убери руки, стерва!
В розовый цвет артефакты не красим мы по заказу клиента… так что заткнись и бери, дура, зеленый!
С Мордредом не должна флиртовать ты… ты покупать сюда приперлась, а ему еще накладные заполнять до полуночи!

Как бы то ни было, спустя четыре месяца после открытия мы заработали весьма пристойную сумму от продаж, а магазин получил премию «Золотой Симолеон». Расти дальше в этом захолустье было некуда, да мы и не стремились. Накопленный доход плюс предлагаемая за магазин сумма с лихвой покрывала аренду Хвеста Суре. А за избавление от клиентов я сам охотно был готов приплатить.
Таким образом, не испытывая ни малейших угрызений совести и сожалений, мы продали так и оставшийся безымянным магазин и вздохнули с облегчением. Гед отправился отсыпаться, Мордред – сдавать астрономию, а я – оформлять бумаги на аренду.

Хвеста Суре был прекрасен. Каждая его башня, арка, и даже ступенька. Каждое дерево в саду, пруд с лилиями, лавка на заднем дворе. И тем прекраснее он был, что теперь принадлежал мне. По крайней мере временно. Мне и еще четверым родственникам.
Но это мелочи.

По прибытию в замок, едва успев распаковать вещи, каждый разбежался по углам, застолбив личную территорию. Осирис, дорвавшись до сада, с великой радостью обнаружил там лимонное дерево, но на этом не остановился, ибо рвение его не знало границ, и сад обзавелся еще и посадками клубники. Я не стал напоминать ему, что сейчас осень и немного не сезон.
Гед же почти сразу заперся в одной из башен, затащив туда мольберт и краски (зрелище, достойное войти в легенды). Впав в один из приступов загадочности, он проводил там дни напролет, только изредка спускаясь к ужину, и после него снова поднимаясь в башню. Что он там рисует нам знать, видимо, не полагалось, и каждая картина, работу над которой Гед заканчивал, тут же становилась в углу лицом к стене. Вскоре под глазами Геда залегли тени, однако вдохновение пока не убывало.

Вскоре начала приходить корреспонденция.
Мордред, задумчиво пожевывая выкраденный практически с плиты пирожок, бросил на стол пачку бумаг – счета, газеты, письма, реклама.
- Отец тебе пишет.
Это было интересно, но я был несколько занят, передо мной бурлил котел, из недр которого при должном усердии через пару часов должно было появиться зелье. На поверхности болотно-зеленного варева вздулся огромный пузырь и, чуть помедлив, лопнул, едва не оставив на моей руке внушительный ожег. Однако любопытство не давало покоя.
- Прям отец, прям мне и прям пишет?
Мордред утвердительно угукнул, он тоже был занят, он выковыривал из недр пирожка чудом уцелевшую вишенку. Зелье булькнуло еще более угрожающе.
- Прочитай, - попросил я, и Мордред, хмыкнул, сгреб со стола письмо и, судя по звукам за моей спиной, со всем удобством устроился в кресле.
- Любезный сын мой, Визерис, - с выражением озвучил он, распечатав письмо, и заржал. Видимо так там и было написано. Пришлось судорожно вспоминать, чем я успел провиниться. – Мы с Равенной сейчас находимся в местах несколько удаленных, где многие блага цивилизации недоступны, поэтому приходиться прибегать к испытанным временем способам связи. Уверен, что ты не сомневаешься в глубине нашей родительской любви, тоске по чадам и гордости, что вызывают в нас ваши успехи. Поэтому часть с изъявлением восторгов додумай сам. Хочу напомнить тебе о Ремедиос.
О чем речь я не понял, но название было знакомым.
- Ремедиос…. – я задумчиво зачерпнул вязкую дрянь из котла и принюхался. – Остеохондроз, остеоартроз, остеопороз, ремедиос… какая-то наследственная зараза?
Мордред подавился пирожком и, судя по звукам, им издаваемым, в тот миг я как никогда был близок к тому, что бы остаться единственным ребенком в семье.
- Недавно мы связались с мистером де Лоран, - придушено продолжил Мордед, когда пирожок миновал дыхательные пути и вернулся к назначенной ему природой траектории. – И он уверил меня, что в скором времени ее можно ждать в Наллэ. Твоя невеста приедет 26 числа…
Ах да, точно, у меня же есть невеста. Какая радость. Змеиная кожа утонула в котле и варево приобрело багровый оттенок.
- Будь с ней помягче, она хорошая девочка, - напоследок угрожал отец, озвученный устами Мордреда, и я страдальчески вздохнул. Надо было позвонить в кадровое агентство и нанять служанку.

Итак, мы ждали ее. Усилиями таки нанятой нами служанки удалось прибраться в замке в степени достаточной для приема гостей. Бэт расставила по комнатам цветы, Мордред ходил за мной, ухмылялся и поминутно напоминал, как зовут мою невесту.
И вот, в назначенный день она появилось на пороге. Ремедиос де Лоран, как услужливо напомнил мне Мордред. В 14й раз.
Ремедиос оказалась аккуратной стройной брюнеткой, большими серыми очами взиравшая на нас с робостью лани. Никогда не любил серые глаза. Миленькая, скромненькая и смазливенькая. Не то, что бы меня это очень заботило, но все оказалось не так страшно, как могло быть.
Первым к ней ринулся Гед, вылезший ради такого дела из своей башни. Пугая девушку синими кругами под глазами, он бодро облобызал ее в обе щеки.
- Реми, солнышко, я страшно рад тебя видеть! – ворковал он. Мне пришлось трижды кашлянуть, что бы напомнить, кто тут, собственно, жених.

Собственные мои родственники отнеслись к завуалированной отцовской угрозе быть с девочкой помягче, с поразительной серьезностью. Осирис расстарался и приготовил на ужин какого-то очень деликатесного и хитрого омара, который, судя по лицу Ремедиос, не лез ей в горло. Мордред упрямо подкладывал ей на тарелку самые вкусные кусочки. Бэт щебетала, с женской непосредственностью выспрашивая про сестер, которых оказалось две, отца, великого мага, и то, выращивают ли они клубнику на заднем дворе. Гед нагнетал дружескую обстановку мерным воркованием огня в камине. Видимо именно в этот час где то далеко, в недоступных благам цивилизации джунглях, отец вспоминал меня со всей отеческой теплотой своего сердца – меня начинала мучить невыносимая икота, и с каждой секундой мое лицо перекашивало от сдерживаемых обуревающих меня чувств все больше, превращая улыбку в жуткий паралитический оскал.

Наедине мы остались только позже, когда совсем стемнело. И мы сидели вдвоем, на ступенях лестницы, в тишине, а родственники деликатно подглядывали в окна из-за закрытых штор.
- Вот мы и познакомились… - усмехнулся я, и девушка в ответ скромно угукнула, глядя в небо. – Не бойся их, - я кивнул назад, в сторону окон, за которыми притаились дражайшие родичи. – Они немного бешеные, но мирные и тебя не обидят.
- Да, они очень хорошие, - Ремедиос кивнула и снова затихла. Черное ночное небо разрезал белый росчерк падающей звезды и губы девушки шевельнулись. Загадывает желание? Какая глупость.
- Ты знаешь легенду о пяти звездах? – я улыбнулся, как требовал отец, мягко, аккуратно, очаровательно. И она повернула голову и воззрилась на меня чуть удивленно и любопытно. Девицы ведутся на легенды о звездах.
- Когда то давным-давно, - начал я, полуприкрыв глаза и подняв лицо к небу, - когда мир был молод, стояла осень, как сейчас, время звездопада. И звезды падали с неба, как светящиеся капли дождя.
И первая звезда упала в огонь вулкана, и пламя охватило её, чтобы переплавить, изменить её сущность; но, изменив сущность, трудно не потерять себя. В объятьях огня, опалённая, стала она чёрной, как ночь; но она не хотела забывать о ледяных просторах, откуда принесли её в мир ветра. В пламени обрела она твёрдость; за тысячелетия огонь не смог расплавить её - память не должна умирать.
Прошли века и человек нашёл эту звезду. Он омыл её и взял в ладони, и ярко сверкнула звезда-Память в его руках: как Свет рождается из Тьмы, так из мягкого угля стала она алмазом - камнем, что твёрже стали. И память о холодных ветрах мироздания поныне живёт в ней, потому и тепло человеческих рук не может согреть алмаз.
Вторая звезда упала в воды океана. Она боялась утратить свой свет, угаснуть; она погружалась всё глубже и глубже, став крохотной песчинкой, и попала меж створок притаившейся в глубине раковины. Та пожалела маленькую печальную звезду и одела её тонкой переливающейся мантией перламутра. Шло время и звезда-песчинка становилась всё прекраснее и никто не видел этого. И всё же надеялась звезда вернуться в мир и увидеть ночь, из которой пришла она. И вот - через годы человек нашёл на дне моря молчаливую раковину и открыл её. Он вышел на берег и разжал ладонь, в которой лежало что-то маленькое и твёрдое. И ласковым тёплым мерцанием отозвалась на его прикосновение звезда - надежда. Она стала жемчужиной, и люди посвятили её ночи и Луне. Жемчуг любит свет и тепло человеческих рук, потому, запертый в шкатулке он рассыпается в прах.
Третья звезда была ледяной. Но проснулась в ней любовь к миру, и захотелось ей стать частью его. Она торопилась вступить в мир - и растаяла в огненном стремительном полёте. Ветер подхватил её на свои крылья, и стала звезда облаком, медленно меняющим очертания, легендой неба, и в облаке видели люди отголосок своих забытых снов и мечтаний. И облако пролилось на землю дождём; капли дождя пробудили дремлющие в земле семена растений и трав, и звезда - любовь стала их душой, их жизнью. Свет её живёт в грустных цветах ночи и в серебристых стеблях и соцветиях горькой полыни - любовь не бывает беспечальной
Четвёртая звезда легла на ладонь человека, и показалась ему, она растаяла без следа. Но с тех пор проснулась в нём тяга к странствиям, и не избыть было зова пути, что звучал в сердце его. Часто смотрел человек на звёзды и постепенно начал слышать и постигать песни звёзд, земли и моря, ветра и цветов. Он шёл, и тайны мира открывались ему; звезда-прозрение стала его душой.
Стремителен и ярок был полёт пятой звезды. Те, что видели её, знали, что ей суждено скоро угаснуть; те, что видели её, загадывали желания, веря, что звезда исполнит их. Она пала на землю - осколок небесного железа; и там нашёл её человек. Он закалил её в огне и воде и придал ей образ. И звезда-свершение - твёрже дерева, крепче камня - стала подспорьем человеку в трудах его: помогала она ему сеять хлеб, создавать новое, писать книги. И в руках его воистину стала она исполнять желания.
Девушка смотрела на меня круглыми вдохновенными глазами.
- Все в наших руках, не так ли, Ремедиос?
Мы прощались, я целовал ее пальчики, тонкие, изящные, со сдержанным аккуратным маникюром, а она улыбалась.
- Скоро мы устраиваем вечеринку. Ничего масштабного, человек пять сокурсников и мы. Я был бы рад, если бы ты пришла.
Она кивнула.
- Я обязательно приду.

Означенная вечеринка была идеей Мордреда и Бэт, неожиданно выступивших вместе. Через два дня после визита Ремедиос, едва большие старинные часы (стоявшие в спальне Геда и доводившие того до нервного заикания), пробили девять, замок наполнился шумом, музыкой и хохотом. К нам стекались однокурсники, полные предвкушения и воодушевления, и уже в первые минуты число их несколько превысило пять. Мне не стоило сомневаться в Мордреде.
Почти сразу был оккупирован здоровый кальян, приобретенный по настоянию Бэт. Она же и возглавляла его захват. Сильвия, Эмиль, Борис… я не видел их с того дня, как мы переехали из общаги. Не сказать, что бы я очень уж скучал, но, определенно, мне было приятно их увидеть.

На веранде замка, большой, просторной, с меланхолично журчащим фонтаном, было тихо. Пока еще тихо. И я пользовался этой тишиной - опершись на парапет, в гордом одиночестве взирал сверху на укурившихся кальяном гостей в саду. На руку уселся злющий осенний комар, повозился, пытаясь примоститься и проткнуть ткань перчатки, отчаялся и улетел, еще более раздраженный, на поиски более сговорчивой жертвы. А я остался, весь такой красивый, в новом праздничном костюме. До конца жизни с ужасом буду вспоминать, как Мордред меня держал, Гед натягивал на меня штаны, Бэт застегивала рубашку, а Осирис гладил носовые платки. Это было даже немного обидно, тому же Осирису ничего не мешало принимать гостей в майке.
В тихий шепот текучей воды вплелись звуки шагов и шелест ткани. Я обернулся, чуть помедлив, выждав, пока она подойдет ближе, но обернулся.
- Привет, - сказала она, зябко повела плечами и неуверенно улыбнулась.
- Потрясающе выглядишь, - вместо приветствия отозвался я и, между прочим, был абсолютно искренен. Возможно, родственники были не так уж неправы, вступив против меня в сговор по облачению в костюм. Хрупкой изящной фигурке в длинном голубом платье следовало соответствовать, черной майкой тут не обойтись.

В доме накал страстей набирал обороты. Пунш разошелся на ура, совращенные с пути истинного девчонки пошли в разгул, радостно попискивали и повизгивали. Неожиданно в компании нарисовалась лама, никто не знал, кто скрывается под ее личиной, но все были ей очень, очень рады, а с Мордредом они вообще спелись. Брат, и в половину не такой пьяный, как выглядел, рвался учить дам танцевать макарену.
- Осирис! Лапочка моя! С акомпа… пи… пра… в общем, забацай нам Акуну Матату! – просил Мордред у сидящего за фортепиано Осириса. И Осирис бацал. Девушки под предводительством Мордреда и Ламы танцевали макарену под акуна матату, и с каждым стаканом пунша, по мнению участников, получалось все лучше и лучше.


Мы тоже танцевали. Я обнимал гибкую тонкую талию, затянутую в голубой шелк, держал хрупкую ладонь в своей руке и тихо шептал на ухо.
- Раз, два, три… - музыки не было, но было тем романтичней. Кружиться вокруг фонтана под черным звездным пологом неба. И Ремедиос робко прижималась, позволяя вести, смущенно хихикала, а я мурлыкал ей на ухо.
- Где-то витает мечта, удел ее – высота… за нами следуют тени, эти странные слуги времени… раз, два, три…
Я смотрел в ее глаза, а в них тонул лунный свет, одаривая почти мистическим, глубинным сиянием.

Внизу, у скамейки в саду, появился Гед. Он заметил нас, помахал рукой, привлекая внимание, во второй руке он нес небольшую яркую коробку.
- Эй! Спускайтесь давайте! Я тут бенгальские огни нашел!
Ремедиос, любопытно перегнувшаяся через перила, да так, что мне пришлось придерживать ее за талию (думаю, при этом оба мы получили определенное удовольствие), воззрилась на меня, и я кивнул. Уже меньше, чем через минуту мы стояли внизу, возле Геда, и я аккуратно вкладывал палочку в руки девушки. Яркая вспышка - Реми тихо, совсем по-детски ойкнула и подняла на меня глаза, полные восторга и танцующих в них золотых искр, утопающих в сером лунном тумане. И на бесконечно долгие пару мгновений я почувствовал себя утонувшим в дурманной дреме.
- К черту теорию практической магии, - негромко прошептал Гед и его огонь вторил шипением и брызгами. – Вот оно, настоящее волшебство… Реми, ты умеешь делать «ви-и-и-и»? Нет? Смотри, вот так вот и… ви-и-и-и!!!

С появлением Мордреда среди нас, как и следовало того ожидать, действо значительно увеличилось в масштабе. Что брата вдруг заставило оставить общество пьяных дам, отдав их на растерзание ламы и Осириса, оставалось загадкой. Вполне возможно, что надоело попискивание и повизгивание.
Он появился в саду всклокоченный, привычно бодрый и с коробкой спичек.
- Хо-хо-хо! – радостно возвестил он. – Что сейчас будет! Вы приготовили зефир? Что значит, вы не приготовили зефир? Уже весь сожрали?! Не-е-ет, у меня где-то тут была еще заначка… Гед, сходи… и колбасу по пути не забудь, вкусно будет!
С появлением Мордреда, как и всегда, мир перевернулся в какую-то другую плоскость, полную пьяного огня и шалой яркости. И я с готовностью ринулся в нее, с радостью вынырнул из вкрадчивого серебристого колдовства, и потянул за собой смеющуюся девушку.
Определенно, в этих вопросах на Мордреда можно было положится. Наверняка сочетание жареных на костре зефира и колбасы обладало некоторой пикантностью.

Ремедиос оказалась девушкой смелой, и ее не смущали ни опавшие листья, которые она подметала подолом платья, ни опасная близость пламени и жара костра, ни чувственные завывания Мордреда - аккомпанемент танцу. Мордред клятвенно уверял, что этому танцу его обучил один пират, выброшенный на побережье острова Наллэ. Пристроившаяся под деревом с зефиром, Бэт на это заявление вкрадчиво отозвалась, что, должно быть, пират был очень творческой натурой, поскольку минут пятнадцать назад, в гостиной, она слышала, будто он же обучал Мордреда макарене.
Пахло жареной колбасой, плавленым зефиром, осенью и, немного, паленой тканью. Бэт торопливо сбивала полотенцем огонь на коленке своего жениха. Жених пользовался моментом и таскал с тарелки колбасу.

Мы расставались на ступенях Хвеста Суре далеко после рассвета. Реми ждала такси, которое должно было отвезти ее в отель, в коем ее отец, суровый Джолион де Лоран, снял для нее номер. Очевидно, во избежание предсвадебного проживания под одной крышей с женихом. От моего костюма и волос разило костром, челюсть невыносимо сводило зевотой. Не удивительно, что Ремедиос стояла потупившись.
- Визерис… - тихо произнесла она, я повернул голову и встретился с ней взглядом. «Как странно», - подумал я. И правда странно, ночь давно прошла, а лунное, колдовское серебро все еще таилось в глубине этих глаз.
Пальцы скользнули по ее щеке, шее, не ощущая сквозь ткань перчаток наверняка очень нежной кожи. Даже с любопытством я отметил легкую тень сожаления, что промелькнула где-то в районе, людьми более сентиментальными называемом сердцем. Ремедиос замерла, кажется, затаила дыхание. Это было логичным и гармоничным завершением вечеринки. Улыбнувшись самыми краешками губ, я притянул девушку за талию и, наклонившись, поцеловал.

Романтичность момента была испорченна рывком, а потом болью, внезапно обжегшей мне лицо. Девица передо мной пылала гневом, вполне возможно, что праведным.
- Эмн… мнэээ… Эмма… - мучительно припомнил я. Видимо неуверенность на моем лице была слишком очевидной, потому что через пару мгновений последовала вторая, абсолютно симметричная, пощечина.
- Курица! – выплюнула Эмма в направлении растерянной и перепуганной Ремедиос, и снова занесла руку - перехватить ее запястье на полувзмахе не составило труда. Позади затормозило такси и остряк-водитель, высунувшись из окна, с ухмылкой поинтересовался.
- Парень, мне обоих забирать?

Весь этот день я проспал. В доме был бедлам, упаковки от пиццы, китайской еды и зефира, стаканчики из-под пунша, бутылки. Во дворе дымился догоревший костер, и только у Осириса были силы как-то способствовать торжеству порядка. Разразившийся ливень настойчиво бил в окно, где-то вдалеке гремел гром. Я, убаюканный буйством стихии, спал спокойно и беспечно, и ни одна девица, ни даже Осирис, слава богам, не побеспокоили мой сон.

В аэропорту Наллэ всегда было так мало народа, что мы, всем составом пришедшие провожать Ремедиос на самолет, вносили в его жизнь изрядное оживление. Каждый посчитал своим долгом трогательно и ободряюще обнять немного грустную девушку. Но Гед прощался дольше и горячее всех.
- Прошу, пообещай отдать это своей сестре, - он улыбался и протягивал коробку, такую же загадочную, как он сам, весьма озадаченной Ремедиос. Она только подняла голову, явно намереваясь что-то спросить, а Гед уже улыбнулся шире. – Той, что первой выйдет тебя встречать. Расскажешь, что захочешь…

Бортпроводник уже ворчал, призывая немногочисленных пассажиров занять свои места, а Ремедиос что-то едва слышно, торопливо бормотала. Я держал ее пальцы в ладонях, целовал руки и не разбирал ни слова.
- Мы будем ждать тебя на рождественский бал… - вклинилась Бэт, и Реми тут же рассыпалась обещаниями, что, если отец позволит, она обязательно… Успев кое-что узнать о знаменитом (как оказалось) и ужасном (по всей видимости), Джолионе де Лоран, я нисколько не сомневался, что он не только позволит, но еще и путь посыплет розовыми лепестками. Само собой, магическими, для ускорения пути и произведения благоприятного впечатления.
Мы стояли у трапа до последней минуты, расставшись, только когда проводник начал угрожать. Дожидаться, когда самолет скроется за горизонтом, мы не стали, и уже в такси Осирис непривычно мягко улыбнулся.
- Ну, как тебе твоя невеста?
- Мила-а-а-ашка… - я с трудом подавил зевок. – Я написал ее отцу. Уверил, что товар вполне соответствует условиям договора, и попросил в следующий раз прислать пару книг из их библиотеки.
Осирис помрачнел и одарил меня взглядом, оценив который, я счел за благо в ближайшие месяцы питаться вне стен замка.

В замке, пропахшем страхом, отчаяньем, пеплом, редко слышен смех. Но сейчас моя дочь улыбается, смеется, поглаживает изящной ладошкой шею белоснежного коня. Кто он, мужчина рядом с ней? Он словно попал сюда случайно, он полон жизни и энергии. Он шутит и рассказывает королевне о лошадях так, словно нет войны, нет страха и спаленных дотла земель. И она смеется, с готовностью забывая обо всем. Он нравится мне. Он очень нравится Силме. Я так и не задаю вопрос, но юный выходец дома Гален Эль умен.
- Это наследник графа фон Вальде. Его старший сын – Джастин. Это он привез последние донесения с востока, там сейчас сам граф.
Я киваю, припомнив и донесение, и графа. Я смотрю, как смеется Силма нед Нарэ, как ненароком накрывает ладонь Джастина, как косит глазом и лукаво фыркает белая лошадь.

Сознание бьется в ловушке памяти, а чужой шепот проникает в кровь, как яд.
- Сестра… разве разлука наша не была так горька?.. – он дышит ей в волосы, касается пальцами плеча и руки. Она вздрагивает в первое мгновение и замирает, словно оцепенев под змеиным взглядом.- Видишь, в пламя заката вплетается черный дым? Это горят сады Гаэл Россе. Нет шелковистой травы, по которой ступали твои ножки. Нет вечно цветущих гранатов и вишен, оставлявших свои алые лепестки на твоих волосах. Могильный камень леди нед Наре разбит. Я так скучаю по тебе, сестренка… - шепот глумливой насмешкой растекается по всему замку, проникает в самые дальние уголки. – А ты скучаешь? Я знаю, ты ждешь меня. Жди… я ведь скоро приду…